Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" (читаем книги .txt) 📗
— Прости меня. Я так виноват перед тобой… — «Умоляю, Господи, помоги!»
Шорохи. Голоса в прихожей. Топот ног.
«Отойдите!» — чужие руки тянутся со всех сторон.
«Остановка дыхания!»
«Угнетение сердечной деятельности. Пульс…»
«На спину, быстрее!»
«Респиратор, трубка…»
«Адреналин…»
И снова взгляд крадётся по стенам, споро перескакивает с предмета на предмет, и снова обшаривает каждую мелочь, обводит каждый цветочек узора на шторах, прослеживает каждую полосочку на обоях, оглаживает каждый книжный корешок на полке — что угодно, лишь бы не обернуться назад, не увидеть вместо Серёжи бледную, бесплотную тень, как в древней сказке об Орфее и Эвридике. «Если я выдержу и не буду смотреть, он будет спасён!» — глупый и смешной обет, за который уцепился Эрик, отказываясь мириться с собственным бессилием.
— Молодой человек! Мне нужны документы! — настойчивый голос молоденькой сестрички не сразу дошёл до его сознания.
— Документы?
— Паспорт, полис, СНИЛС, — перечислила девушка таким тоном, будто повторяла, как минимум, в третий раз.
— Чьи документы?
— Документы больного! — медленно, как умственно отсталому, объяснила медсестра.
«Больного? Больного?! Это значит, что…»
— Он будет жить?!
— Мы успели вовремя. Показатели стабилизированы.
И снова посыпалось: «Какие симптомы предшествовали? К врачу обращались? Какие препараты принимал? Хронические заболевания? Аллергия?..»
— Не знаю… Нет, вроде бы… — отвечая по мере возможности, а точнее, не отвечая толком ни на один вопрос, Эрик чувствовал себя скорее студентом-разгильдяем, который очнулся от загула прямо посреди экзамена, и даже название предмета не помнит.
— Кем вы приходитесь больному?
— Я его… — «Кто я ему? Любовник? Бывший. Друг? Тоже бывший. Враг? Коллега? Сосед?» — Я его сосед.
— Близкие родственники есть?
— Нет. Не знаю… — «Я его родственник! Я!»
— Это всё. Спасибо за помощь. Можете возвращаться к себе домой.
— Вы его увозите?! Что с ним такое?
— Ну, а чему вы удивляетесь? Похоже на бронхоспазм. Пневмония, обструктивный бронхит, скорее всего. Это вам не температуру сбить: приехали, инъекцию ввели и уехали. Остановка дыхания, острая сердечная недостаточность — счёт на минуты шёл, мы его едва не потеряли.
«Я его едва не потерял!..»
— Теперь всё хорошо будет?
— Необходимо провести полное обследование, палата интенсивной терапии — как минимум, на сутки. Потом сможете навестить.
— Почему — потом? Разве мне нельзя поехать с ним?
— Нет. Вы не родственник, да и машина реанимации — это вам не маршрутное такси.
— Пожалуйста!.. — «Мне он родной!»
— Вы сделали всё, что могли. До свидания.
«Ты сделал всё, что мог, чтобы случилось то, что случилось!»
Конечно, Эрик не собирался ждать до завтра, чтобы справиться о самочувствии «соседа» по телефону, как посоветовали медики. Он наскоро собрал кое-какие личные вещи, необходимые в больнице, откопал под подушкой телефон и уже перед тем, как погасить свет, вытащил зарытую в складках пледа книгу — читанную-перечитанную, несколько раз склеенную, но всё равно безнадёжно разваливающуюся. Одно неосторожное движение, и страницы листопадом разлетелись из переплёта.
«Как не вовремя! Не надо было возражения слушать, просто взять и новый томик подарить… — Эрик тяжело опустился на четвереньки, чтобы собрать бумажки в пухлую, растрёпанную стопку. — А это что?» — среди страниц мелькнула поблёкшая от времени распечатка — та самая фотография, сделанная на самом обычном принтере, что висела когда-то приколотая над столом в комнате Томашевского много лет назад. Эрик — хмурый, изо всех сил старающийся выглядеть взрослым, но такой ещё мальчишка, и Тома — беззаботный, улыбающийся, счастливый, ослепительно-красивый.
«Я думал, ты её выкинул, а на самом деле… — горло сдавило в мучительном спазме.— Когда я в последний раз видел тебя таким, Серёжа?! Таким открытым и радостным. Что с нами жизнь сделала? Что мы сделали со своей жизнью?!»
Чтобы не разрыдаться самым позорным образом, Эрик, как был на коленях, зарылся лицом в лежащую на диване подушку, вдохнул знакомый, родной — драгоценнее самого изысканного парфюма — запах и горестно всхлипнул. Слёзы покатились одна за одной, уже бесконтрольно, впитываясь в мягкую, прохладную, уже чуть влажную ткань.
«Что, если ты вот так же плакал? Приходил домой, ложился сюда, завёрнутый в одеяло, выключал свет и глотал в темноте слёзы».
— Почему так больно, Тома? — не удержался от вопроса вслух Эрик. — Ты всё знаешь. Скажи, почему?
— Потому, что ты, Эрик, мудак, — отчётливо разнесся по комнате чужой, полный презрения властный голос. — Потому, что ты его предал!
Поспешно утирая тыльной стороной ладони слёзы, Эрик выпрямился, готовясь нападать:
— Вадим?! — стоя неестественно прямо, не выпуская из рук книгу, и, как спасательный круг, прижимая подушку к груди, он выглядел одновременно воинственно и смешно.
— Да-да, он самый и есть, Вадим Барышев собственной персоной.
====== “Свободные отношения” – Глава 18 ======
— Ты предал его! И мало было просто предать, ты не смог остановиться, пока не поставил его на грань жизни и смерти! — Барышев зажёг большую хрустальную люстру под потолком, и секретов не осталось — сам он выглядел почти так же нелепо, как и Эрик. Коричневатые потёки туши, смешанные с тональником, под глазами и на скулах, искусанные, ещё более яркие, чем обычно, губы, встрёпанные пряди волос, выбившиеся из низкого хвоста, неопрятно ниспадали на лицо, ещё более бледное и осунувшееся, чем обычно. Но если Эрика встреча застала в состоянии горя и раскаяния, то в облике Вадима не было ни намёка на слёзы — чистая, без примесей, ярость.
— Что ты знаешь о нас, чтобы говорить подобное? — тихо, почти без выражения ответил Эрик, сознавая, что никогда ещё не обнаруживал перед врагом более уязвимого состояния.
— Я знаю о вас всё! А о нём, удивишься, знаю намного больше, чем знаешь ты, — уверенно заявил Вадим, наступая, подминая, если не физически, то морально.
— Думаешь, раз спал с ним когда-то, то он принадлежит тебе со всеми потрохами? — Эрик вспыхнул, как спичка — не лучшее состояние, чтобы удержать себя в руках.
— О, нет, дорогой. Это ты мне сейчас свою философию приписываешь. Да как тебе понять, если ты его за столько лет не понял, то меня и подавно не поймёшь, — высокомерно возразил Вадим.
— Тебя понимать у меня и нужды нет, а Серёжу я знаю, как себя, — вот уж в чём Эрик не сомневался никогда.
— Серьёзно?! — недоумённо приподнятая бровь. — Ты ни разу не усомнился, а мы, между тем, никогда — ни разу — не спали с Серёжей, которого ты, вроде бы, так хорошо изучил.
— Да мне плевать, как тебе нравится называть процесс соития! — сколько Эрик ни пытался стереть из памяти воспоминание о Томашевском, млеющем в этих мраморно-белых, даже на вид холодных руках, оно всегда вставало перед внутренним взором в мельчайших подробностях.
— Вот видишь, даже сейчас, когда я открытым текстом тебе говорю правду, ты не веришь! — самодовольное подобие улыбки скривило рот Барышева. — Тебе в потаскушку-Тому верить гораздо проще, чем принять его таким, какой он есть.
— Но тогда в клубе… Я всё видел! — ревность, не поддающаяся контролю.
— Смею разочаровать, ты, золотой мой, видел вовсе не «всё», а лишь то представление, которое я хотел тебе показать — тщательно срежиссированное и вами обоими, как по нотам, сыгранное. И пьянка, и разговоры по душам, и Марик, и сцена страсти в исполнении Серёжи, даже ваша встреча, — это иллюзия, обман разума и органов чувств, причём обман не особенно искусный, — Вадим оторвал изучающий взгляд от своих длинных, наманикюренных пальцев — взгляд, сияющий торжеством.
— О чём это ты? — «Чему он так радуется? Неужели, правда?..»
— Да вы двое — всё равно что дети малые, которые ждут Деда Мороза под Новый год, верят в сказки и принимают за чистую монету самые примитивные трюки фокусника. А та история с выблядком-Кириллом! Только полный дурак повёлся бы на такой тупой блеф. Расстрел на пустыре! Бандитские девяностые! Кирилл этот, понятное дело, — идиот и есть, а вот вы двое… Я не знаю, как не расхохотался тогда в роли эдакого Мефистофеля, — Барышев и сейчас едва не смеялся; сливая на соперника, тонны обескураживающей информации, он словно нашёл выход скопившемуся нервному напряжению.
