Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" (читаем книги .txt) 📗
— При чем здесь возраст?! — «Действительно, при чём?!» — Я никогда не ощущал разницы!
— Он ощутимо старше, это не добавляет уверенности в себе. Уж поверь, я знаю, о чём говорю. И вот в итоге ты променял его на мальчишку моложе себя. Молодец. Красиво. Знаешь, смотрю я на тебя, разговариваю с тобой и вижу одни лишь претензии — ко мне, к Серёже… Ты страдал, тебя не поняли, тебя обидели. Все кругом плохие, а ты хороший.
Вам всегда было так легко вставлять палки в колёса, потому что каждый из вас думает за себя. Знал бы ты, чего мне стоило решение оставить вас в покое! Стоило оставить ситуацию без контроля, и Томашевский едва не погиб! Вы сами с размахом сокрушили всё, что у вас было хорошего; шесть лет прожили бок-о-бок, но так и не научились говорить и думать — «мы».
— Я… Мы научимся!
— Нет.
— Что значит «нет»? Я же сказал…
— Твоё время вышло, Эрик.
— Мне надоело, Вадим. Мне нужно ехать.
— Куда, дорогой? В больницу к Серёже, может быть?
— Нужно отвезти вещи. И вообще… Я должен быть рядом с ним.
— Рядом с ним ты должен был быть в прошедшем времени, а в настоящем ты должен быть там, — жест в сторону соседней квартиры, — с этим мальчиком, Шуриком, что ли? Разве он не ждёт тебя?
— Да при чём здесь это? — «Ждёт!»
— При чём? Объясню. Это очень просто. Ты собираешься поехать в больницу, собираешься оккупировать скамейку, ближайшую к двери Серёжиной палаты, собираешься, упорный ты мой, взять измором и дензнаками местный персонал, чтобы пробиться к нему?.. Допустим, ты своего добьёшся. Тома придёт в сознание, увидит тебя рядом. Что дальше? Думаешь, он простит твоё предательство?
— Мы разберёмся с этим, — «Не простит!»
— Думаешь, он забудет всё, что ты натворил? Сотрёт из воспоминаний то, что говорил, делал и чувствовал сам? — «Не забудет!»
— Вадим, я понимаю, о чём ты думаешь, но, пойми, мы сами… — Эрик упрямо возражал, но чувствовал, Вадим прав.
— Серьёзно? Может, ты на амнезию рассчитываешь? А что, отличная идея — добиться заключения о недееспособности, взять под личную опеку…
— Что ты городишь?! Соображаешь башкой своей, что несёшь?!
— А ты, милый? Как насчёт тебя? Считаешь, я предлагаю что-то чудовищное? А что предлагаешь ты? Серёжа очнётся, и ты ему скажешь, что всё хорошо? Ты любишь его, просишь прощения, готов обменяться клятвой верности? Может, и колечко по дороге прикупить? Нужен круглосуточный ювелирный? Я подскажу!
— Прекрати паясничать! Да, я скажу, что люблю его, что всё будет хорошо…
— А он тебя спросит: «А как же Саша, Эрик?» И что ты ему ответишь? Ответишь, что Саша дожидается вас обоих в твоём уютном семейном гнёздышке с пирожками, с метлой наперевес и в стрингах? Или попросишься пожить у Серёжи, пока не придумал, как избавиться от своего охамевшего вдрызг и влюблённого по уши квартиранта? Это ты Томашевскому скажешь?
— Мы разберёмся.
— Так не забывай, ты сам мальчишку к себе жить позвал, сам прилюдно поощрял его притязания и, если слухи не врут, не только трахал во все дырки, но и в любви признавался!
— Вадим, прекрати!
— Нет-нет, не торопись, проследи мою мысль до конца! Ты выставишь мальчишку за дверь, да? Рассчитываешь на его молчание? Только с какой стати ему, опозоренному, молчать? Сомневаюсь, что благородство Равацкого передалось ему по наследству. Тебе терять нечего, а вот Томашевского он с особым удовольствием смешает с грязью.
— Я устал повторять, мы разберёмся с этим сами, Вадим.
— Рано ты ухватился за это «мы». Есть проблемы, с которыми должен разобраться именно ты, не примешивая Серёжу. Ему и так досталось! Побереги его, в конце концов! — так похоже на просьбу.
— И что ты предлагаешь? Снова бросить его одного? У него никого, кроме меня, нет. Я нужен ему прямо сейчас.
— Прямо сейчас ему нужен аппарат искусственной вентиляции лёгких, контроль сердечного ритма и поддерживающие препараты. А кто конкретно привезёт запасные трусы и тапочки, это пока без разницы.
«Он прав».
— Поэтому отправляйся-ка ты к себе и разбирайся со своими проблемами, а пакет с вещами давай сюда, я его сам отвезу.
Эрик молча протянул пакет.
====== “Свободные отношения” – Глава 19 ======
«Вышел из комы ночью там, где Храм на крови без крова,
Капельницы в клочья, жить начинаю снова…»
Шевчук Ю. — «Новая жизнь»
Ему снова снилось то утро, когда он потерял Эрика.
Ощущал, как наяву, будто чьи-то безжалостные, неумолимые руки вскрывают грудную клетку — сперва страшно и медленно, как в фильме ужасов, занося в воздухе сверкающую металлическими бликами циркулярную пилу, а затем, так же медленно опуская, вонзают, погружают адскую машину в плоть, вздымая фонтанами капли крови, крошки костей, хрящей и внутренних органов, перерезая бронхи, вскрывая вены и артерии, выворачивая рёбра — всё, лишь бы добраться до скрытого под ненадёжной бронёй, больного, трепещущего в немом страдании сердца.
«Я тебя любил».
«Уходи».
«Ключи…»
Кончена пытка, сердце вынуто. Сосуды склеены, лёгкие запущены снова, мышцы и кожа накрепко сшиты тупой, кривой иголкой да суровой ниткой — будь любезен, существуй. Было у тебя сердце, а теперь — нет, и не будет уже. Но ты всё же поднимайся, не пробил твой час, покуда упрямо функционирует мозг и заставляет смотреть, дышать, думать, говорить, шевелить руками и ногами.
Мало ли на белом свете живёт людей, лишённых сердца? Мало ли людей, никогда его и не имевших? Мало ли на свете людей, не познавших любви? Много их — так много, что живут веками и не умирают сказки о верной любви и преданной дружбе. И верят наивные, доверчивые создания, что нет на свете чувства прекраснее, а на самом деле… Не познаешь любви — не познаешь и настоящего страдания души.
Ему снова снился тот день, когда он действительно потерял его навсегда. Он думал, что боль эта жуткая, если не убила сразу на месте, то непременно убьёт искреннее «ненавижу!», сказанное в глаза самым дорогим человеком на свете. Он думал, не доживёт и до вечера — просто сядет на свое роскошное директорское кресло, закроет глаза и сдохнет в корчах. Он и сел, по-прежнему сдавливая ладонью рёбра в проекции сердца, точнее, того места, где раньше билось оно, а теперь скручивалась ноющая, острая боль. И снова ничего не произошло. Даже во сне жгучие спазмы перебивали дыхание, слёзы кипятком обдавали переносицу изнутри, ослепляли, но ни единой каплей не просачивались наружу, и веки сухие, будто мелким песком присыпанные, царапали воспалённую роговицу.
Ему снова снилось, как он, переборов эти бесплодные рыдания, познал настоящий покой — абсолютное безразличие человека, у которого внутри нет ничего, кроме пустоты. Без наркоза выпотрошенный его откровением, он не перестал быть, но потерял всякий интерес к бытию.
Ему снилось ледяное равнодушие, серые, суетные будни и чёрные ночи, наполненные бредом, пошлыми вскриками из-за стены, едва перекрытыми бормотанием бесконечных мультиков в телевизоре.
Ему снилась бесконечная работа, нудная, тягостная, без начала и конца, которая превратилась из любимого дела в тяжёлую трудовую повинность.
Ему снился неясный шёпот и смешки за спиной, снился его злой, ускользающий взгляд, снились насквозь, до звона, промёрзшие сосновые стволы, синие тени и кислотно-оранжевый свет фонарей, снежная пелена и коченеющие без перчаток пальцы.
Ему снился мальчишка, жестокий и беспечный, как сама юность, который занял его место, украл его счастье, воплотил его мечту, отобрал весь мир и желание жить.
Ему снилось унижение, смертельно-ядовитое, парализующее, как укус паука.
Ему снилась болезнь — затяжная, вытягивающая силы, липкая, подобная седой паутине, которая опутывает всё крепче с каждой попыткой освободиться — паутине, которую уже не разорвать.
Ему снилось, как просил у судьбы избавления, как ждал, грешный, смерти, звал в исступлении, чтобы забрала навсегда, чтобы умыла от страданий. И смерть, наконец, подошла совсем близко — грязная, мерзкая, костлявая старуха — явилась, он чувствовал, за ним, но не спешила уводить и дарить успокоение. Она мучила, давила на грудь, душила костлявой рукой и отступала ненадолго, словно играючи. Никакой романтики, никакой торжественности — исступление, дикий страх, и вся жизнь перед глазами: убогая, куцая, как вдох без выдоха, как выдох без вдоха, как обида без прощения, как любовь без взаимности, как вера без надежды. Он не загорелся вдруг желанием жить, но расхотел умирать — отчаянно, решительно, безнадёжно.
