Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" (читаем книги .txt) 📗
Как поётся в известной детской песенке — «А может, это дворник был? Он шёл по сельской местности…» — только самого «дворника», то есть Серёжу в московском обличии вообще никто не узнавал, и немудрено: количество жителей и гостей города, желающих разгуливать по улицам в классических костюмах можно было смело приравнять к нулю, и даже самый чахлый северянин избавлялся от своей мертвенной бледности в течение пары-тройки дней — максимум.
Самого Эрика, признаться честно, пугала мысль о том, что он тоже весьма смутно может представить, как выглядит Томашевский, который целое лето прожил у моря, который не ходит, как заведённый, на работу, не корпит ночами над ноутбуком, никуда не торопится и просто отдыхает. Не бывало такого на его памяти никогда. Надел бы Тома пёструю гавайскую рубашку или футболку, свободные льняные брюки или шорты, бейсболку или ковбойскую шляпу? Стал бы Серёжа валяться с книжкой на пляже, карабкаться по горным тропам, изучать развалины Генуэзской крепости, мотаться с экскурсиями вдоль побережья, осваивать полёты на параплане на горе Клементьева, вышивать крестиком или?.. Эрик ничего не знал об увлечениях Томашевского.
«А о самом Серёже я много знал?» — раньше всегда казалось, что много — абсолютно всё. Теперь же сомнения привели Рау к выводу, что ничего, ровным счётом, ничего он не знал, кроме нескольких гастрономических и литературных предпочтений — не слишком полезные для поисков сведения.
К середине октября пляжи города начали стремительно пустеть: холоднее стали дни, длиннее ночи, а вода, по меркам среднестатистических отдыхающих, уже слишком остыла и стала совсем непригодна для купания. Дожди ещё не частили, но в воздухе повисла туманная сырость. Казалось бы, чем меньше людей, тем эффективнее поиски, да только где гарантия, что и сам Томашевский не покинул город, на глазах теряющий свой уют и природное гостеприимство? Никаких гарантий.
Местные жители, проводившие, наконец, на зимние квартиры последних своих постояльцев, тоже словно смыли с измождённых высоким сезоном лиц стойкое выражение приветливости и неусыпного радушия, приняли вид донельзя озабоченный и поспешно занялись подготовкой к зиме: обрезали садовые деревья, копошились в огородах, жгли сухие листья и ботву, распихивали по погребам банки с соленьями, набивали сараи углём и дровами…
Эрик, далёкий от тягот жизни в частном секторе, облегчённо вздыхал, включая вечерами газовое отопление — хоть в чём-то он не прогадал: дом его был полностью готов к зимовке, и единственной его заботой было слегка подметать по утрам крыльцо и дорожку, ведущую к калитке.
Всё чаще Эрик ловил себя на мысли, что не хочет утром вставать из постели, снова готовить себе холостяцкую яичницу с помидорами и домашней колбасой, не хочет выходить на улицу и вообще покидать пределы своей обители. Эрик устал от бесплодных поисков. Вообще, устал. Он хоть и противился этой тяжести, усилием воли выволакивая себя на улицу каждый новый день, но делал это с таким трудом, что чувствовал, будто не решает проблему, а гонит себя в тупик.
«Слишком быстро я захотел его найти! Слишком обнадёжил себя!» — он не хотел признавать, что отчаялся. Расписаться в собственном бессилии было проще всего, но что делать дальше? Смириться, вернуться в Москву и кланяться в ноги Катеньке Томашевской, умоляя о шансе встретиться с её благоверным? Оставаться на месте и в буквальном смысле слова ждать у моря погоды? Которое зло можно было счесть меньшим из двух, Эрик выбрать не мог, поэтому убедил себя в том, что ищет какого-то иного, третьего выхода, а не безвольно плывёт по течению.
— Эрик, как дела? — телефонные разговоры с отцом вошли в привычку, но если в самом начале Эрик обычно звонил первым, то теперь всё чаще «забывал» набрать нужный номер, тянул до последнего, пока Александр Генрихович не добирался до сына сам.
— Привет, пап. Всё нормально. Только вот дождь зарядил некстати, совсем не выходил сегодня, — старательное избегание темы поисков стало для Эрика почти принципиальным, но отец каждый день словно нарочно проходился по ней, заставляя сына раз за разом расписываться в неудачах.
— Ты хочешь сказать, что целый день просидел в четырёх стенах?! — неподдельное изумление.
— А что я должен был делать?! На улице льёт, как из ведра! — раздражение от собственного бессилия снова грозило вылиться на невиновного, и Эрик спохватился, пытаясь удержать себя в руках. — Нет, правда, пап, ни один идиот на улицу носа не высунет, а Серёжа и подавно. Он домосед, ты же знаешь его!
— Послушай, если так дальше пойдёт, сам превратишься в отшельника! Ты понимаешь, что через пару недель Катерина официально отправится в «декрет», и поговорить с ней станет намного сложнее! Давай я всё-таки спрошу…
— Нет! Я много раз говорил!
— Тогда действуй сам! Под лежачий камень вода не течёт!
— Как?! Что я, по-твоему, должен делать?!
— Взять свою задницу в руки и прогуляться хотя бы до магазина!
— До рынка, — автоматически поправил Эрик, — который уже закрыт.
— Да без разницы! Судьба и на рынке, и в магазине найдёт! Или Серёжа уже не твоя судьба?
— Моя. Пап! — Эрик еле сдержался от смачного ругательства. — Ты рассуждаешь, как сваха со стажем!
— Именно. Поэтому перестань позорить мои седины и соберись!
— Ладно. Спасибо…
— Послушай своего отца, не сиди на месте! Пока.
В словах старшего Рау была доля правды, глупо отрицать. Эрик вздохнул, выключил телевизор, мотавший весь день тупую бурду, перемешанную с рекламой, и выглянул за окно. Ливень прекратился почти час назад, и назойливые капли перестали барабанить в жестяной отлив, но низкие облака не рассеялись, и оттого двор уже затопили ранние сумерки.
Как бы Эрик не сопротивлялся, идея сходить за продуктами, была здравой: холодильник — он отчётливо помнил — казался непростительно пустым ещё с утра. Рынок в это время, конечно же не работал, да и продуктовый павильон на соседней улице с наступлением октября перешёл на укороченный режим работы. Другое дело — круглосуточный сетевой супермаркет: купить можно всё и сразу, только идти далековато, да и погода… Прыгать через лужи по раскисшим от дождя дорожкам с набитыми пакетами не хотелось.
«Под лежачий камень…» — Эрик даже переодеваться не стал, как был в домашнем, так и вышел отпирать ворота и выкатывать заскучавший в последнее время «Икс» на прогулку.
Минут десять неспешной езды, укромный угол парковки подальше от любителей ненужных понтов.
Мокрая тележка, подобранная по пути, заполнилась нехитрым холостяцким ассортиментом словно бы между прочим: привычно и без выдумки.
Единственная работающая касса. Едва ползущая очередь. Всё как всегда.
«Всё одно и то же! Да когда же это закончится?! — Эрик незаметно вздохнул, наблюдая, как взмыленная молодая мамаша, ловко запихавшая в тележку с товаром своего гиперактивного карапуза, продолжает выкладывать на движущуюся кассовую ленту батареи баночек с детским питанием, памперсы, стиральные порошки трёх сортов и зачем-то хозяйственное мыло, цветастый мячик, молоко, батон, конфеты, котлеты…
«Бесконечность! То ли дело — мужики», — Эрик уважительно оглядел лаконичный продуктовый набор парня, уже подходившего к кассе: здоровый арбуз, пельмени, пара банок тушёнки, бутылка кефира, полбатона… — «Бутылка кефира, полбатона… А я сегодня дома один! О-хо-хо-хо-хо!»*
Эрик невольно хмыкнул, когда на ум сами собой пришли слова песенки, любимой Томашевским, и не совсем понятной ему самому, но ставшей по-своему родной: напевал её Серёжа непременно по выходным, когда совершенно никуда не торопился и был настроен на шутливый лад. Эрик всегда с нетерпением дожидался куплета:
«А потом, стоя на балконе,
Я буду смотреть на прохожих,
На девчонок, на девчонок,
На московских девчонок
И немного на парне-е-е-ей!»*
Дальше Эрик подскакивал с воплем: «На кого? На кого ты будешь смотреть? А ну, повтори!» — и ловко валил Томашевского на диван, кровать, ковёр или, на крайний случай, прижимал всем весом к стене, чтобы продемонстрировать свою возмущённую ревность щекоткой с пристрастием. Заканчивалась борьба так же быстро, как и начиналась, — вспыхивали оба моментально, и отнюдь не невинным озорством.
