Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" (читаем книги .txt) 📗
Где-то в конце улицы сквозь поредевшие кроны деревьев теплился неяркий огонёк обитаемого жилища. В ярком свете фар Эрик успел разглядеть даже мутноватый отблеск задних фонарей замызганной по крышу колымаги, прежде чем выключил зажигание и бросил «БМВ» прямо посреди разбитого просёлка, окончательно раскисшего от дождя. Он продолжил свой путь пешком, неловко перескакивая с одного островка суши на другой.
«Здравствуйте, вы Серёжу не видели?» — прикинул свою дебютную реплику Эрик и усмехнулся, заранее представляя, какую картину застанет на пороге хибары: энергичная ругань легко разносилась в вечерней тишине и была слышна ещё за пару дворов до финиша.
«Алкоголики? Бутылку не поделили?»
Скандалил, впрочем, один человек. Второй, которому был адресован поток брани, молчал или, возможно, отвечал, но так тихо и коротко, что не слышно было ни звука его голоса, ни пауз для ответных реплик.
«Хотя нет, может, даже не алкоголики. Больше похоже на родительскую выволочку непутёвому отпрыску».
Отпрыск был, скорее всего, подростком, потому что когда Эрик, наконец, начал разбирать слова, речь шла о несанкционированной вылазке на прогулку:
— Какого чёрта ты туда попёрся? Да сдался тебе этот грёбаный магазин? За семь вёрст киселя хлебать! За целый день было до местного «сельпо» не дойти? Нет, надо было досидеть до последнего, чтобы на ночь глядя найти на свою задницу приключений! И на мою задницу, кстати, тоже! И ради чего?! Ради пакета растаявших, дрянных пельменей? Да я лучше голодным спать лягу, чем твой лимузин после полноценного рабочего дня из лужи вытаскивать буду, а после — жрать это дерьмо! Не сдались мне эти приключения! Ради пельменей, ха! — не унимался агрессор, и в ответ ему на сей раз, кажется, тихо возразили. — Что? Нет?! Не ради пельменей? А ради чего? Ради арбуза?! То есть местные арбузы с рынка тебя не устраивают? Нужен тот, который с нитратами, который из супермаркета, да? Барин рынки не жалует, к цивилизации тянется! Он так можжевельниками надышался, что последние остатки ума потерял!..
Эрик напряжённо впитывал каждое слово, доносящееся сквозь приоткрытую форточку, а сам, не отрываясь, смотрел на машину, небрежно припаркованную у калитки. Первым делом он стёр голой ладонью слой жирной грязи с номерного знака. Против всякого разумного ожидания, машина была Серёжина. Точнее, именно та машина, на которой ездил Томашевский в Москве и за которой Эрик мчался, едва не взлетая, от самого Судака.
Оставалось разобраться, не привиделся ли Эрику сам её прежний хозяин. Фигура, походка, рост, неприметные родинки за ухом, наконец, — все эти черты сходства всплыли в сознании постфактум, когда сам их обладатель уже практически скрылся из вида. Лица того парня Эрик не видел, да и остальное — не плод ли фантазии, изголодавшейся в ожидании чуда? Ведь приходилось обознаваться, и не раз.
Чуть позже Эрик обнаружил себя стоящим под самым окном, жадно вслушивающимся в бешеный монолог неизвестного мужчины, в стремлении понять: что если он, и правда, смеет кричать на его Серёжу? На каком, собственно, основании? Кулаки сжимались сами собой. На каком основании Серёжа позволяет разговаривать с собой в подобном тоне?
Поневоле вспоминался единственный раз, когда Эрик сам кричал точно так же, не сдерживая эмоций, — случай с Кириллом. Вспомнились глаза Томашевского за секунду до того как тот отчаянно разрыдался в скомканную футболку. То был случай, из которого родилось правило, простое и непреложное: нельзя на Серёжу кричать — никогда, ни за что. И хоть с тех пор Эрику не единожды приходилось нарушать на личном опыте выведенный закон — разговаривать с Томашевским на повышенных тонах — это было всегда немного по-другому — не так подавляюще, на равных.
— Посмотри, на кого я теперь похож! Стирать снова? До завтрашнего утра не высохнет ни одна тряпка! В чём я на работу пойду?! — парень не унимался, как будто сам себя накручивая ещё больше.
«Да уймись ты, мудак! Разорался, чисто баба базарная! Можно подумать, тебя кто-то заставлял возиться в грязи в приличной одежде!» — Эрик сам не заметил, как начал мысленно выдвигать возражения.
— Тём, я постираю сам, около печки за ночь высохнет, — послышался, наконец, усталый ответ.
— У печки ты сказал? Чем ты её топить собираешься, а? Ты угля заказал? Дров заказал?!
— В сарае ещё было немного…
— Немного?! Полведра угольной крошки? А разжигать чем? Дрова же ты сдуру потратил!
— Тёма, я думал, печку дровами топят, я же говорил…
— Думал он! Хоть бы спросил у кого-нибудь, раз сам ничего не понимаешь, а? Вообще, незачем было селиться в этой избушке на курьих ножках! Ни отопления, ни коммуникаций нормальных. Всё разваливается! Я тебе сразу говорил, давай снимем нормальный дом! В нормальном месте! Нет, у тебя свет клином сошёлся на этой дыре! Ты же сам видишь, здесь всё уже не то! Разруха, запустение! Ты правда собираешься здесь зимовать?!
— Правда… — еле слышный выдох.
— Так позаботься хоть о чём-нибудь в конце концов! Что ты делаешь целыми днями, а? Вот объясни мне, что конкретно?! Столько времени прошло с утра! Я успел отработать смену, вернуться, а здесь ничего не изменилось! Тот же бардак, тот же мусор на полу, постель не убрана! Даже кастрюлю из-под каши ты не удосужился вымыть! — энергично звякнула посудная крышка. — Обалдеть! Да ты даже не ел! Что ты, мать твою, делал весь день?! Говори!
Происходящее всё больше напоминало допрос с пристрастием, причём допрашиваемый, что называется, ушёл в глубокую «несознанку» и снова отвечать перестал.
— Серёжа!
«Всё-таки Серёжа!» — сердце забилось сильнее и чаще.
— Почему ты всё время молчишь?! Хватит! Прекрати дурака валять! Ты ведёшь себя ненормально!
«Я тебе сейчас покажу ненормального! — не утерпел Эрик. — Посмотрим, как ты на меня сейчас вякнешь!» — он вдохнул поглубже и, уже не заботясь о сохранении инкогнито, решительно перешагнул через запущенную клумбу. Тут же впотьмах Рау запнулся о пень, больно зацепился карманом за ржавый гвоздь, торчащий из стены, дежурно выругался, повернул к крыльцу, но сразу отпрянул обратно в тень: грохнула дверь сеней, скрипнули ступени, лязгнули дверные петли, и в сад стремительно выскочил тот самый парень из супермаркета, только уже без кепки и куртки — в безразмерном свитере и резиновых шлёпанцах.
«Серёжа? Это правда ты?!» — снова не разглядел лицо.
Вглядываясь в силуэт, смешанный с ночными тенями, Эрик снова поймал себя на мысли, что, вероятно, обознался, и только интуиция по-прежнему толкала его к действию.
— Серёжа! — позвал он, но зов слился с другим таким же криком.
— Серёжа! — быстрые, тяжёлые шаги, ещё жалобнее визг ступенек. — Ты где? — под сень деревьев скользнула вторая тень и в одно мгновение слилась с первой.
— Ну куда ты в одном свитере? Холодно! Ты и так весь продрог! — голос принадлежал высокому, широкоплечему парню, который резко сбавил обороты и заговорил, осторожно подбирая слова, примирительно, виновато даже.
«Не верь ему!» — Эрик, совершенно незаметный на фоне палисадника, наблюдал ревниво, как недавний скандалист кротко, но уверенно, по-хозяйски прильнул к спине беглеца и скрестил руки на его животе, притираясь плотнее.
— Серёж! Трава же мокрая! Ты в шлёпанцах все ноги промочил, наверное…
Тот, кого звали Серёжей, продолжал молчать. Он чуть дёрнул плечами и покачал головой — обыденный жест, едва заметный глазу, но вместе с ним к Эрику вдруг пришли узнавание и уверенность: «Томашевский! Точно он!»
— Ну нельзя тебе мёрзнуть, простынешь. А болеть тоже нельзя! Ты же знаешь!
«Нельзя, нельзя!.. Заладил! Мамочка нашлась!» — незнакомец говорил правильные вещи, но больше всего на свете Эрику хотелось, чтобы тот замолчал, чтобы убрал свои руки подальше от его Томы. Хотелось выйти из укрытия и силой разорвать эти объятья, слишком тесные, чтобы казаться ничего не значащими, но Эрик не мог сдвинуться с места — смотрел, слушал, пытался понять.
И Серёжа, впервые за вечер, заговорил внятно и с выражением, тем самым, от которого у Эрика в былые времена по спине бегали мурашки и щёки наливались краской стыда.
