Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" (читаем книги .txt) 📗
Они проговорили всю ночь напролёт. Именно тогда в ответ на очередной вопрос брата Серёжа решился рассказать об Эрике.
— И ты любил его? — спросил Тёмка, сосредоточенно покачивая тапком на кончиках пальцев ноги.
— До сих пор люблю, — теперь скрывать было нечего, и признание сорвалось легко и естественно.
— Жалеешь, что уехал?
— Жалею, что упустил время и шанс, — задумчиво ответил Сергей, помедлив всего пару секунд. — Не повторяйте моей ошибки.
От пышной свадьбы молодые отказались, расписались по-простому в начале сентября, когда Катерина подгадала отпуск и приехала в гости почти на месяц.
Сергей был готов раскошелиться на пышное торжество, но вздохнул с облегчением, когда узнал, что бракосочетание обойдётся скромной регистрацией в местном ЗАГСе.
Перспектива встречи с родственниками отдавалась холодком между лопаток и мурашками в области эпигастрия.
Пришлось порядком повозиться, однако, передавая брату с невесткой папку с документами на московскую квартиру и комплект ключей, Серёжа не смог сдержать довольной улыбки — отказаться от свадебного подарка, оформленного по закону, Артём уже не смог. Оно и понятно, до рождения ребёнка оставались считанные месяцы, и переезд стал неизбежен.
Улыбался Серёжа и тогда, когда объяснял молодожёнам, что не собирается возвращаться и прекрасно перезимует здесь, в посёлке, один. Катя и Артём смотрели с сомнением, возражали, уговаривали, но, разумеется, без толку: побороть Серёжино упрямство можно было только с его же царственного благословения. В итоге, чтобы не портить праздничное настроение, Тёма с Катей оставили упрямого родственника в покое: решили, видимо, что помёрзнув в своё удовольствие тот сам заскучает по комфорту и вернётся в Москву.
О своих планах Серёжа предпочитал не распространяться, потому что не собирался даже зимовать, потому что решил: пора уходить насовсем, время пришло.
Он дал себе на размышления весну и лето, а с наступлением осени окончательно убедился, что не видит никакого смысла затягивать. Тёмка был полон надежд и, кажется, всерьёз рассчитывал, что рождение ещё одного Томашевского вдохнёт в старшего брата прежнюю радость жизни.
Серёжа не возражал, но именно это радостное событие виделось ему финишной чертой. Позже — нельзя, чтобы не омрачать счастье молодых родителей скорбными хлопотами.
Благословенное пересечение в нижней точке двух жизненных кривых — нисходящей и восходящей. Произведение скромного минуса с плюсом такой мощи, что в нарушение математических правил, даст плюс.
Незадолго до?.. Не прогадать бы! Томашевский сильно сомневался, что Катя расстроится гибелью бывшего начальника и новоиспечённого деверя настолько, чтобы это отразилось на её здоровье и благополучии малыша, но рисковать не хотел.
«Так или иначе — скоро!» — решил он, и мир внезапно обрел былую чёткость очертаний, улыбка стала искренней, и в действиях появился смысл.
Всё то время, пока Катерина гостила в их с Тёмой доме, Серёжа только и делал, что старался не мешать. Оставаясь с молодыми под одной крышей, он становился досадной помехой. Нечаянно прерванные интимные взгляды, прикосновения и разговоры раз за разом заставляли его чувствовать себя третьим лишним. Даже уступив молодой семье комнату и ночуя на раскладушке в кухне, Сергей оставался в постоянном напряжении и старался уйти поутру, чтобы вернуться как можно позже — совершенно необременительная по своей сути затея. Бродить по окрестностям ему никогда не надоедало.
В тот день Серёжа, как было заведено, стараясь не скрипеть раскладушкой, выскользнул из-под одеяла, быстро натянул шорты с футболкой и, прихватив из холодильника бутылку кефира с куском вчерашнего пирога, двинулся в сторону моря, чтобы порисовать.
Ещё в начале весны Томашевский случайно наткнулся в газетном киоске на раскраски-антистресс и купил себе забавы ради небольшую брошюру с причудливыми пейзажами. Дома, правда, пришлось признать, что не имея под рукой ни цветных карандашей, ни фломастеров, избавиться от стресса вряд ли получится, но от нечего делать он взялся за огрызок простого карандаша. Сосредоточенно накладывая штрихи на водяную гладь, тонируя небо и набрасывая тени на облака, Томашевский обнаружил вдруг, что постоянно давящее ощущение тревоги без причин исчезает почти полностью, уступая место некоему подобию умиротворения. Раскраска и карандаш перекочевали в прогулочный рюкзак. Спустя несколько дней, закончив работу с последней страницей, Томашевский решил сам попробовать нарисовать что-нибудь с натуры прямо на форзаце. Получилась ерунда, но процесс затянул, раскраску сменил один альбом, потом другой, карандашей стало больше…
Серёжа собирался остаться на берегу как минимум до обеда, но уже через час оказался не в состоянии терпеть некстати разыгравшуюся головную боль и повернул обратно к дому. Он собирался как можно быстрее, не разуваясь проскользнуть в кухню, заглотить таблетку и сразу же вернуться на берег заканчивать начатый набросок, но в доме уже вовсю кипела жизнь: звякали тарелки, шипело масло на сковороде, сочились запахи жареной колбасы и болгарского перца.
«Вот так, значит? Каша, каша, а стоит мне выйти за дверь…» — памятуя о намытых с вечера полах и строгом характере Катюши, Томашевский дёрнул шнурок кроссовка.
Нащупывая ногой закинутый под лавку шлёпанец, Сергей поневоле прислушался: молодые, явно занятые приготовлением завтрака, активно спорили, чего за ними никогда раньше не водилось:
— Кать, ты ведь знакома с этим Эриком, да?
— А как бы ты думал? Я, вроде как, его секретарь! — немного сердито отвечала Катерина мужу. — Зачем он тебе понадобился, Тём?
— Знаешь, мне было бы совершенно плевать на этого… человека! Совсем! Но мне не плевать на моего брата! Ты видела, каким Серёга стал?! Он, что же, всегда таким был, по-твоему? По-твоему, всё нормально с ним?
— Может, и не нормально, только с чего ты взял, что дело в Эрике?
— А в ком же ещё? Я тут подумал, ты, выходит, всё знала, но ничего мне не сказала!
— Знала, только вряд ли стоит о таком болтать!
— Серёжа сам сказал, что любит его!
— Лучше бы разлюбил! Или ты думаешь, Эрику есть до него дело?
— У них всегда всё так плохо было, Кать?
— Да! Ты бы слышал, как Эрик на него в последний раз кричал! Аж чашки в шкафу звенели! Ужасные вещи говорил! Поверь, подобное нельзя прощать, Тёма!
— Кать, я иногда тоже на него кричу! Такого, бывает наговорю, лишь бы достучаться — самому стыдно! Он, бывает, так себя ведёт, что хочется по лбу треснуть, чтобы перестал дурака валять! Но я же его люблю!
— Ты его брат, не любовник! И потом… Как быть с изменой?
— Ты про Широкова? И на него плевать! Понимаешь, я ведь не о том, чтобы вернуть Эрика этого! Я хочу, чтобы они просто по-человечески поговорили. Не сгоряча, с боем посуды и криками, а обдуманно и серьёзно. Серёга же уехал, все концы обрубил, а сам мучается, изнутри себя грызёт! Как это называется… Гештальт!
— Гештальт, говоришь? Незакрытый? Предательство самое настоящее! Сам бы тоже так смог?
— Кать, ну что за чушь? Чтобы я тебя на кого-нибудь променял?!
— А ты попробуй, представь! Понарошку, Тём! Что тогда?
— Искать бы стал! В лепёшку бы разбился, но нашёл!
— Вот именно! А Эрик и пальцем не шевельнул! У него всё в порядке вещей! Занял директорское кресло, закрутил всем гайки и доволен. Он хоть бы словом обмолвился про Серёжу! Я бы сдала вас обоих с потрохами, уж поверь мне! Только нет там ни капли интереса — одно равнодушие, немецкий прагматизм. Есть такие люди.
— А Саша этот?
— Расстались, кажется. Эрик уволил его почти сразу, говорили, он, якобы, проект какой-то завалил. Только ты не думай, это явно не из сожалений…
Томашевский, так и не сняв с ноги второй кроссовок, медленно опустился на старый деревянный сундук и обхватил ладонями разрывающуюся от боли голову. Там его и нашли спустя полчаса после окончания завтрака — молчаливого, задумчивого, со странной улыбкой на лице.
