Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" (читаем книги .txt) 📗
В холодной и вечно сырой душевой Серёжа ополоснулся ледяной водой из-под крана и потянулся за пенкой для бритья. В зеркале мелькнуло осунувшееся, заросшее щетиной лицо зловещего синеватого оттенка — всему виной энергосберегающие лампочки, вкрученные Тёмкой взамен обычных ламп накаливания сразу во всех комнатах. Холодный свет, поглотивший остатки уюта в ветхих, унылых стенах дома, неизменно угнетал Серёжу.
«Ты что, Серёжа, только представь, какая будет экономия! Скидка по акции! И проводку теперь точно не перегрузим!»
О сечении кабелей, питающих водонагреватель, холодильник и столь любимую братом электрическую духовку, Томашевский предпочёл не напоминать, не хватало ещё глобального ремонта, тем более, в исполнении Тёмы.
Пробежав кое-как пятернёй по влажным после душа волосам, Сергей небрежно стянул их резинкой и выбрался на крыльцо. Утро, только полчаса назад едва лишь занимавшееся, полноправно охватило долину.
«Пора рисовать, свет уйдёт…» — Томашевский нервничал. Схватившаяся за ночь ранка на губе снова кровила и настойчиво ныла, умоляя прикусить больнее: «Ещё, ещё!» — два острых клыка с наслаждением впились в истерзанную плоть, но напряжение становилось только сильнее.
Он не забыл о своём намерении привести в порядок машину. Что угодно, лишь бы избежать очередной серии воспитательных работ в исполнении брата. Томашевский взялся за тряпку и посуху потёр заляпанное стекло «Мерседеса» — на пробу. Послушно посыпалась спёкшаяся коркой пыль.
«Сойдёт!» — он принялся скрести энергичнее, попутно не переставая думать об одном и том же — вчерашнем появлении Эрика. Не думать было просто невозможно. Одно его имя бередило, поднимало с самого дна сознания густые облака тёмного ила и мутило, мутило без того мутную лужу души. И Серёжа думал, думал, думал… Думал, едва замечая происходящее.
Поверить в то, что этот Эрик — не плод перегревшегося на солнце воображения, не галлюцинация, рождённая утомлённым обманутыми надеждами и одиночеством мозгом, удалось далеко не сразу. Поцелуй, до того привычный и правильный, что до мелочей укладывался в сотни и тысячи точно таких же поцелуев-воспоминаний.
«Я приехал…» — до дрожи знакомый голос и слова, десятки раз слышанные в обрывках снов. И только шёпот на губах, тепло настойчивого, бережного прикосновения на коже заставили Серёжу поверить, что всё это не только было — есть на самом деле. Поверить заставляла и ладонь, осторожно накрывшая его отчаянно впившиеся в камень пальцы, и мурашки от пронизывающего осеннего ветра, и шорох куртки, опустившейся на плечи, — незнакомой, но насквозь пропитанной табачным дымом, терпким ароматом духов Эрика и едва уловимым запахом его тела, особенно будоражащим — он помнил — если зарыться носом в ямку под ключицей.
И Серёжа поверил. Прижался щекой к той самой ямке почти у самой подмышки — только своей, не Эрика — и замер. Это потом он снова набрался неверия, когда отвернулся к морю, к солнцу, к ветру и зажмурился, понять свои ощущения.
«Приехал», «Серёженька», «любимый»… Не слова — концентрированная кислота: жгучие, едкие, страшные в своей власти. Они каплями упали на металл брони, выкованной годами поражений и неудач, и расцвели цветами ржавчины, разъедая и проникая в мельчайшие её трещинки. Страшно.
«Домой!» — спрятаться вместе с бронёй, ржавчиной и страхом.
От себя ещё никто не убегал. И когда Эрик, оставленный на дороге за калиткой больше не мог коснуться ни словом, ни делом, уже сам Серёжа продолжил раскачивать себя, проговаривая на все лады вчерашний прощальный разговор:
— Можно я ещё приду?
— Когда? Приходи!
— Завтра?
— Завтра я снова пойду рисовать. Я буду там же.
— На мыс?
— На мыс. Придёшь?
— Тогда договорились?
— Точно придёшь?
Улыбающаяся рожица, накарябанная пальцем на стекле, нахально и весело заглядывала в окно весь прошлый день, напоминая о том, что Эрик был реален, и уверяла: «Он придёт! Он точно придёт!»
— Я пришёл! — Томашевский так увлёкся воспоминаниями и отковыриванием присохшей глины с колёсной арки, что голос, раздавшийся над его головой и тень, упавшая сверху, снова заставили его вздрогнуть и на миг позабыть все слова. Он поднялся медленно, опираясь рукой за капот, обтёр кисть о джинсы и молча протянул руку.
— Привет! — янтарно-зелёный взгляд сверху вниз, глаза в глаза. Ответное рукопожатие — незаметно затянувшееся, так же незаметно затянувшийся выдох и — мимолётное скольжение щеки по щеке. — Я пришёл… — загадочно и как будто немного смущённо.
====== “Другая жизнь” – Глава 14 ======
— Пришёл? А машина где? — спросил Тома, разрывая контакт и отступая на шаг.
— Дома осталась. Я пешком, — интуитивно следуя за партнёром, Эрик подвинулся вперёд и пронаблюдал, как Томашевский снова отодвигается, скрещивая руки на груди.
«Отгораживается? Защищается? Значит… боится? Не доверяет?» — вывод напрашивался неутешительный, но игнорировать его вряд ли стоило, поэтому Эрик остался стоять на месте.
— Я по Тропе дошёл. Представь, до сих пор даже в голову не пришло прогуляться той дорогой. Довольно быстро, кстати! Посмотрел, что на мысе тебя ещё нет, и пошёл навстречу.
— Я немного занят, — коротко пояснил Сергей и снова опустился на корточки перед колесом.
— Тома, ты что делаешь?! — при взгляде на грязную тряпку, вяло растирающую грязь по лакированному боку люксового «Мерседеса»-купе, Эрика невольно передёрнуло.
— Прекрати сейчас же!
— Я чищу машину, это очевидно, по-моему, — с ноткой сарказма ответил Томашевский, и Эрик едва сдержал широкую улыбку — в этом коротком возражении мелькнул прежний, его, Тома, а не сонный сожитель агрессивного шкафа Тёмочки. — С чего бы мне прекращать? Не нравится — не смотри.
— Оставь, Серёж, всю краску сотрёшь. Где вода?..
Томашевский пожал плечами, кивнул в сторону ржавой бочки у водостока и отошёл, не стал ни спорить, ни геройствовать, ни лезть под руку. Повозиться пришлось основательно, сперва размачивая грязь обычной холодной водой без шампуня, а потом, орудуя щёткой и губкой, снова обильно смывая и полируя до блеска чистой, сухой салфеткой и жидкостью для мытья стёкол.
Томашевский большую часть времени просидел на брошенной в траву старой тракторной шине, вперив взгляд себе под ноги и закусив губу. Когда работа оказалась почти закончена, он не без восхищения оглядел сверкающий полировкой автомобиль, а потом покосился на бутылки с автохимией:
— Где ты всё это взял?
— У тебя в багажнике, вообще-то, — усмехнулся Эрик и снова нырнул в салон, чтобы стереть пыль с пластика.
— У меня?! Откуда?
— Я положил. Ещё когда ты машину купил…
Первое осторожное упоминание совместного прошлого не дало никаких видимых результатов, но в целом Томашевский не выглядел враждебно и, кажется, воспринимал присутствие Эрика как нечто само собой разумеющееся. Настороженность — да, её Эрик считывал легко, но скорее, интуитивно, чем распознавал реальные признаки напряжения на внешне бесстрастном лице. Если бы не чутьё и опыт прежней почти совместной жизни, он списал бы поведение Серёжи на самую обычную интроверсию, и всё-таки что-то странное чудилось, что-то ещё.
Томашевский был приветлив, вежлив и без проблем демонстрировал если не радушие, то благодарность. От приглашения вымыть руки и выпить чашку чаю, Эрик отказываться не стал: уж если удача сама идёт навстречу, то негоже делать вид, будто вы не знакомы, хватать нужно сходу, не раздумывая.
— К чаю только сушки и варенье, больше ничего нет, — Серёжа наскоро расчистил пятачок пространства на обеденном столе и указал Эрику на обшарпанную табуретку, покрытую круглым половичком.
— А ты?
— Я постою здесь, — Серёжа с видимым неудовольствием отхлебнул из кружки и прислонился бёдрами к кособокой кухонной тумбе.
Эрик разглядывал Томашевского и оторваться не мог: «Похудел. Сильно», — это было сильно заметно даже несмотря на то, что, войдя в дом, Тома не стал снимать с себя толстый свитер, в котором возился с машиной. Знакомые джинсы, дорогие, фирменные, затасканные теперь почти до дыр, падали с бёдер, и если бы не ремень, стянувший пояс на положенном месте, они бы непременно сползли до самых ягодиц. Не слишком красиво, как и отросшие волосы, и запавшие глаза, но Эрик откровенно разглядывал и откровенно хотел: смотреть в прямо в лицо, прижимать к себе нескладное тело, ощущать рядом с собой, ощущать частью себя, овладевать и плотью, и разумом, и чувствами.
