Золотой мираж - Майкл Джудит (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Делаем что можем, — каждый раз говорили медсестры — это произносилось вежливо, но рассеянно: они думали о своих пациентах, а Клер, Алекс или Джина, любой, кто приходил, возвращались ни с чем в комнату ожидания с мягким синим ковром и голубыми стенами, и телевизором, который никто не включал, и журналами, которых никто не читал, и филодендроном в углу с похожими на Сердечко листьями.
— Зачем ей было это делать? — спросила Джина, в который уже раз за ночь. — Почему она захотела убить себя?
— Она этого не делала, — сказала Клер снова — от этого она не отступала тоже всю ночь. — Я не верю, что Эмма могла захотеть убить себя. Она очень любила жизнь. Это был несчастный случай, она что-то приняла, и была плохая реакция. Она скажет это, когда… когда придет в себя.
— Кто прописал «Хальсион»? — спросил Алекс у Джины.
— Какой-то доктор — знакомый Брикса.
— Ты помнишь его имя? Черт, мне надо было прочесть этикетку перед тем как я отдал пузырек фельдшеру.
— Она упоминала имя, но я не думаю, что смогу…
Джина нахмурилась. — Какое-то необычное, то ли Араб… Сарацен! — сказала она триумфально. — Я думаю, он из Гринвича.
— Я скоро вернусь, — сказал Алекс и направился в коридор к платному телефону. Он был так напряжен, что у него одеревенели ноги и заболело в затылке. Его захватило страдание Клер, казавшееся ему худшим из всех страданий, потому что с ним ничего нельзя было поделать. Это было не похоже на муку, которую он испытал, когда умерла его жена; он тогда знал, что это нужно принять, жить с этим, и как-то все пройдет. Но сейчас не было ничего, что они могли бы принять, они могли только молиться и ждать, и поддерживать друг друга все эти часы.
Но подняв трубку телефона, рассеянно поглядев на медсестер в их палате, занятых работой по больнице, Алекс понял, что сделав страдание Клер своим собственным, он наконец совершил последний шаг, взломав этот кокон потери, злобы и одиночества, из-за которого он ощущал себя отрезанным от всех столь долгое время, он стал вовлеченным в другие жизни, другие страхи, другие виды боли. Он научился любить, значит, научился жить снова.
Теперь он сможет писать. Он больше не боялся тех чувств, которые могли вырваться из него при творении, и теперь мог творить свободно. И потому что он больше не боялся чувствовать любовь, боль и страх, он мог теперь снова быть любовником и мужем для Клер, и настоящим отцом для Дэвида. И для Эммы, подумал он, а по, том взмолился: пожалуйста, Боже, Боже, позволь Эмме жить. Дай этой новой семье шанс на любовь и благополучие.
Между тем, ему надо что-то сделать с этим напряжением внутри, и он сделал то, что делал всегда, когда его охватывала боль — он начал расследование. Стал выслеживать доктора Сарацена, позвонив сначала ему домой, потом в его приемный кабинет, и наконец, в Гринвичскую больницу, где оператор позвал его по имени. И через несколько секунд доктор Сарацен откликнулся.
Алекс попытался вместить все в несколько предложений:
— Меня зовут Алекс Джаррелл, я друг матери одной из ваших пациенток, Эммы Годдар. Я сейчас с ней, она в больнице Рузвельта в Нью-Йорке, она приняла чрезмерную дозу «Хальсиона»…
— Чрезмерную дозу! — воскликнул врач. — Не могу поверить… как она?
— Мы еще не знаем. Она без сознания. Мы пытаемся выяснить, откуда она взяла лекарство. Мы знаем, что она была у вас.
— Да, была, пару месяцев назад, я думаю. Но я не прописываю больше полудюжины таблеток — насколько я помню, она была перевозбуждена и я хотел посмотреть, как она будет реагировать на это средство.
— Мы нашли пустой пузырек. На этикетке было указано десять таблеток.
Доктор помолчал:
— Может быть, она сказала, что уезжает куда-то и не сможет прийти за еще одним рецептом — у меня много пациентов, которые путешествуют. Я уверен, рецепт, по которому нельзя получить что это был вторично.
— Так и было. А могут десять таблеток плюс алкоголь быть опасны для жизни?
— Вероятно, она не приняла все десять. Я же говорил вам, что она была у меня пару месяцев назад. Вероятно, хоть несколько она использовала раньше.
— Хорошо, а пять, таблеток опасны? Или семь?
— Не думаю. И я не знаю, сколько она выпила алкоголя. Она говорила мне, что почти не пьет.
— А могла она получить рецепт где-то еще?
— Она могла побывать у десяти докторов в десяти городах — я бы про это ничего не узнал. Но от меня она другого рецепта не получала.
— Спасибо…
— Вы не дадите мне знать, как она? Она мне очень понравилась. Она была такая милая девушка.
Она и сейчас милая девушка.
— Я дам вам знать, — сказал Алекс и вернулся в комнату ожидания.
— Она ходила к каким-нибудь другим врачам, о которых ты знаешь? — спросил он у Джины. Та покачала головой. — Клер? У тебя должен быть личный врач.
— Пола Брауер, — сказала Клер. — Она в Дэнбери. Алекс снова пошел к телефону и позвонил доктору Брауеру.
— Боже мой, бедняжка Эмма, — сказала она, когда он сообщил ей, по какому поводу звонит. — Но почему… Что они говорят, какие у нее шансы?
— Они ничего не говорят. Мы не знаем, сколько это продлится.
— Но на Эмму не похоже подобное. Она не трус, наоборот, она очень упрямая молодая женщина. Я знаю ее много лет и не верю, что она сама приняла что-либо. Вы уверены, что это не что-нибудь другое?
— Здешние врачи, кажется, в этом уверены. И мы нашли пустую бутылочку от таблеток. Вы выписывали ей «Хальсион»?
— Совершенно точно — нет. Я не люблю наркотические лекарства и ни за что не прописала бы такое девушке-подростку. Если Эмма была перевозбуждена (а я не знаю, так ли это), то существует множество более мягких лекарств. Вы нашли пузырек? И кто был врач?
— Роберт Сарацен, Из Гринвича.
— Я не знаю его. — Она помолчала.
— Не знаю, почему Эмма пошла к другому врачу. Зачем ей это понадобилось? Она здоровая, полная сил девушка, она не ипохондрик, и никогда не любила бегать по врачам. Вероятно, что у нее возникли какие-нибудь ужасные проблемы, о которых я не знала, но даже если и так, я не могу себе представить, чтобы она пыталась убить себя. Бедная Клер, она должно быть чувствует себя как в аду. Скажите ей, пусть позвонит в любое время, если она захочет, чтобы я была в Нью-Йорке, я приеду. И скажите, что я считаю это несчастным случаем, я бы не стала говорить здесь о самоубийстве.
Или что-то другое, подумал Алекс. Это не было самоубийством и в то же время не несчастный случай — у нас нет никаких примет несчастного случая. И тогда остается убийство.
Он начал думать об этом, еще когда они ехали из Дариена в Нью-Йорк. Они отправились ее искать, потому что думали, что она в опасности, и опасность, которой они боялись, исходила не от нее самой, а от кого-то другого. Его сбил с толку вид, в котором они ее нашли: одну, платье задралось, как будто она заползла на кровать и натянула на себя одеяло, и пустой пузырек на ночном столике рядом с изголовьем. Но, конечно, все это могло быть подстроено. Это же первая мысль, которая должна прийти в голову писателя.
И он вспомнил ее туфли, поставленные ровненько рядом со стулом у кровати. Если она была слишком больна, чтобы тревожиться о смявшемся платье, то почему она побеспокоилась о туфлях?
И где ее сумочка?
Алекс представил себе ее номер. По-прежнему стоя у платного телефона в коридоре больницы, он увидел стул и под ним черные туфли с высокими каблуками. Гардероб с чем-то на полке, блузка, подумал он, аккуратно сложенная. Стол с пустой банкой грейпфрутового сока, который Эмма могла взять в баре своего номера. Ночной столик с лампой и выпуском журнала «Мирабелла». Другой ночной столик с телефоном, лампой, радиоприемником и пустой бутылочкой из-под таблеток. Кровать, стеганое одеяло, натянутое до подбородка.
Он быстро заглянул в ванную, чтобы узнать, не было ли там других лекарственных пузырьков. Но там не было ничего, кроме косметики, расставленной ровными рядами на мраморном туалетном столике.
