Золотой мираж - Майкл Джудит (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
Когда очнется.
— Эмма, послушай меня, — сказала Клер настойчиво. — Слушай. Ты проснешься. Ты поправишься, и мы вместе сделаем кучу чудесных вещей, у меня столько идей о том, чем мы с тобой сможем заняться…
Она остановилась, сдержав дыхание. Она почувствовала, как рука Эммы шевельнулась в ее.
— Эмма? — Она подождала, едва дыша, как будто пытаясь уловить обманчивый звук. — Эмма сделай так еще. — И рука Эммы снова шелохнулась в ее ладони.
Клер закрыла глаза. В этой холодной яркой комнате, где были только они двое, вместе, близко, Эмма сказала своей матери, что она жива.
Клер потянулась губами к уху Эммы:
— Я здесь, Эмма, я близко, очень близко. Ты можешь посмотреть на меня? Ты можешь показать, что слышишь меня? Я не уйду никуда — я останусь здесь. Я не хочу бросать тебя, я помогу тебе проснуться, я помогу тебе выздороветь. Эмма, ты можешь взглянуть на меня? Можешь открыть глаза? Можешь показать, что слышишь меня? — Она сидела неподвижно, наклонившись вперед, держа руку Эммы, и ее губы касались уха дочери. А потом она вспомнила, как раньше пела, когда Эмме бывало плохо. Она не делала этого уже давно, но сейчас, очень тихо, запела снова старые колыбельные и народные песенки, которые Эмма любила: песни любви и дома, о разлуке и встрече, о родителях и детях, и снова, снова, о любви. Ее спина занемела, ноги застыли и ныли, но она не двигалась. Прошло уже два часа с тех пор, как сестра подвела ее к Эмме, но она все еще держала дочь за руку, говорила, пела и снова говорила.
Эмме казалось, что река, нежная, сладко журчащая речка несет ее на своих волнах. Она плыла, и когда опускала руку в воду, то ощущала, какая она теплая и ласковая, не было ни тряски, ни рывков, только нежный и тихий, устойчивый звук, который так уютно нес ее вперед, подальше от опасности. Она любила эту реку, ей чудилось, что она никогда ничего не любила так, как ее, и она ныряла, всплывала вверх и позволяла ей нести себя куда угодно.
Я не брошу тебя, я помогу тебе проснуться, я помогу тебе поправиться.
Голос, казалось, был внутри нее самой, но она знала, что это голос ее матери. И внезапно Эмма поняла: я не умерла. Я умирала, но не умерла. Я не умерла потому, что меня нашла мама.
— Я помогу тебе выздороветь. — На этот раз голос был снаружи, шепот, тихое дыхание в ее ухе. Голос ее матери. Ее мама нашла ее и была с ней, говорила с ней. Ее мама заботилась о ней. — Эмма, ты можешь взглянуть на меня? Можешь открыть глаза?
Я хочу, но веки так тяжелы…
— Эмма, дай мне знать, что слышишь меня. Натужно, заставляя свои уже разучившиеся мышцы двигаться, Эмма открыла глаза — и посмотрела в глаза своей матери… — О, Эмма, слава Богу, слава Богу… — Клер наклонилась и, обхватив Эмму за плечи, привлекла к себе и стала целовать в щеки и лоб. — С тобой все будет хорошо. Обещаю, с тобой все будет хорошо.
Моя мама так красива, думала Эмма, нет в мире никого прекрасней моей мамы. Ей захотелось рассказать, как прекрасна ее мама, и как она ее любит, но слова не шли. Она пробовала говорить, но горло было словно сковано. Она могла только думать — слова были в ее голове, и она образовывала из них предложения, но как же тяжело было их протолкнуть наружу! Ужасная усталость сдавила ее глаза и теперь не давала пошевелиться горлу и губам. Эмма пыталась снова и снова, но бесполезно — она не могла говорить.
Это ее напугало. Может быть, она никогда не сможет теперь говорить, или вовсе не очнется, может быть, ей только снится, что здесь ее мать и она на самом деле все еще умирает. Она вспомнила, что ей думалось, когда она умирала. Очень много не вспоминалось, но ей это было, знакомо. Она поглядела мимо матери, на белую занавеску, и снова — назад, недоумевая, где она.
— Ты в больнице, — сказала Клер. — В Нью-Йорке. Мы привезли тебя сюда, после того, как нашли. Ты была очень больна. Когда тебе станет лучше, мы увезем тебя домой.
Кто? — подумала Эмма. Она поглядела на мать.
— Ты можешь говорить? Попытайся, Эмма. — Клер увидела, как раскрылись ее губы. Но никакого звука не вышло, глаза Эммы наполнились слезами. — Все в порядке, — быстро сказала Клер. — Это оттого, что ты ослабла. Ты поправишься очень скоро, ты будешь здорова. А сейчас я поговорю, а ты кивни, если поняла, Эмма? Ты поняла?
Эмма кивнула. Двигаться было жутко тяжело, но ее подбородок поднялся и упал снова, так, что мать смогла разглядеть.
— Хорошо, очень хорошо, — Клер погладила ее руку. — Ты становишься сильнее с каждой минутой, ты сама видишь. Ну, что мне тебе рассказать? Джина, Алекс и я, мы нашли тебя. Ханна тоже здесь, она приехала совсем недавно. Все люди, которые тебя так любят…
— Ой, как замечательно, — сказала медсестра, появившись рядом с кроватью, — Привет, Эмма, мы заждались, когда ты проснешься. Извините, миссис Годдар. — Клер отодвинулась, и сестра измерила давление и температуру у Эммы. Она проверила внутривенную жидкость, слегка поправила клапан на одном из пакетов, проверила поток кислорода, и взглянула на монитор, показывающий ритмы сердца и дыхания Эммы. — Добро пожаловать назад! — нежно и задумчиво сказала она. — У меня тоже дочь, — обратилась она к Клер. — Ей только что исполнилось пятнадцать. — Она помолчала, и Клер поняла, что пришло ей в голову. Ведь у нас у всех одинаковые кошмары, подумала она, у всех родителей в мире. Я ничего не могу сказать этой женщине такого, что бы она не знала сама: она видела многое, гораздо хуже, чем мою Эмму и гораздо хуже того, что я могу себе представить.
— Я позову врача, — сказала сестра. — Она здесь, в больнице, придет через несколько минут.
— С Эммой теперь все хорошо, да? — спросила Клер. — Теперь, она уже очнулась…
Сестра замялась:
— Я не знаю. Иногда бывают повреждения, которых мы не можем заметить… Я не могу сказать точно, миссис Годдар, врач скажет вам много больше. — Она наклонилась над кроватью. — Держись, Эмма, ты все делаешь правильно.
Эмма пыталась понять, что же случилось. Ее горло болело. Все болело, особенно в желудке, как будто он был изранен изнутри, будто она упала откуда-то или с кем-то дралась, но она не могла вспомнить этого ужасного падения, и она никогда в жизни ни с кем не дралась. Но все болело, и из-за этого она чувствовала себя какой-то отяжелевшей, но вместе с тем пустой и бездумной, точно так же, как когда она долго не ела, а потом они с Бриксом сидели в спальне и нюхали кокаин, включив телевизор и приглушив звук. Она почувствовала, что перестала быть связанной с чем-либо, даже с самой собой. Эммы больше нет: она исчезла. Она пошла на ужин с Бриксом и исчезла.
Она испугалась. Вот она я! Я здесь! Я — Эмма! Но слова оставались запертыми внутри. Она слышала, как говорят ее мать и медсестра, но ее собственного голоса не было. У нее больше не осталось голоса, у нее ничего нет. Она — пустая скорлупа, ломкая и отяжелевшая от усталости, настолько отяжелевшая, что не может пошевельнуться, она даже не может поднять руки.
Ужин с Бриксом. Она вспомнила: они с Бриксом пошли на ужин и он сказал ужасные вещи. Она не могла вспомнить, что именно, но знала, что это было нечто жуткое. Она не могла вспомнить ничего, кроме холодного лица Брикса и официанта, который обеспокоенно смотрел на нее, отодвигая столик.
Брикс. Ее губы сложились в это слово.
— Его здесь нет, — сказала Клер кратко. — Я не знаю, где он. Мы нашли тебя в твоем номере в отеле, Эмма, одну, никого с тобой не было. Ты была очень больна… Что-то случилось, и ты заболела.
Эмма закрыла глаза. Я умираю, умираю, умираю…
— Эмма! Открой глаза! Пожалуйста, Эмма, с тобой все будет хорошо, ты поправишься, послушай, я здесь, я тебе помогу, но ты должна снова открыть глаза…
— Извините, миссис Годдар. — Рядом с Клер стояла врач. — Была бы вам признательна, если вы подождете в комнате ожидания несколько минут — это недолго, а потом вы сможете вернуться.
— Но я хочу знать, все ли с ней в порядке…
— Я поговорю с вами после того, как осмотрю ее. Извините, миссис Годдар, но сказать вам до тех пор я ничего не могу.
