Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (полная версия книги TXT) 📗
— Я, кажется, знаю, что меня в тебе привлекает.
Она бы поперхнулась, но, к счастью, во время отставила чашку. Шатенка изумленно посмотрела на парня. Ее душа кричала лишь об одном: «Пожалуйста, не лезь в недра моих чувств. Пожалуйста, давай поговорим о чем-нибудь не таком личном». Крик не был услышан.
— У тебя глаза необыкновенные. В том смысле, что в них очень много переливов. Самых разных. Просто воронка эмоций.
Девушка тоже выпрямилась, опустила взгляд (совесть взбунтовалась), ухватилась руками за сиденье.
— Ты преуве…
Он подсел ближе в какие-то считанные секунды, схватил ее руки. Глаза Елены встретились с глазами Тайлера. Ее руки были в его руках. Зрительный контакт. Тактильная близость. Это как детектор лжи. Еще чуть-чуть, и Елена не сможет больше хранить свою ложь. Все датчики либо выдадут с поличным, либо выйдут из строя.
— Я знаю все, Елена.
Ее сердце стало отбивать гулкие, ровные удары, которые можно было просчитывать. Елена сделала глубокий вдох, медленно пускаясь в транс ошеломления. Ей захотелось растерзать Добермана, расцарапать, избить! Он снова решил оторваться на несколько очков?
— Деймон рассказывал.
Удар… Второй… Третий… Остановка. Елена почувствовала напряжение, оно сковывало тело, сдавливало его, раздалбливая ребра и разрывая легкие. Девушка смотрела в глаза Тая, но в его взоре были все те же любовь и теплота. Совесть уже не просто бунтовала. Она вопила, как раненная львица. Она ревела.
— Ты увлеклась кем-то, да? Пока меня не было?
— Он это сказал? — она прохрипела эти слова, сильнее сжав руки парня и придвинувшись к парню еще ближе. Елена чувствовала себя использованной. Снова. Использованной, грязной и опустошенной. Тайлер улыбнулся, а потом его хватка стала бережнее, нежнее и теплее.
— Сказал, что ты в отчаянии. Что если я не появлюсь в течение ближайших суток, то твое увлечение станет причиной…
— Он сказал, кем я увлеклась? — жестко и сухо. Во взгляде — решимость, готовность принять любой расклад обстоятельств. А Елена уже привыкла к извечным терниям, к извечным проблемам. Что, собственно, она уже не проходила? Подумаешь, ссора с Тайлером. Подумаешь, очередной нож в спину. Уже и не больно вовсе. Уже не впервой. И потом, даже легче будет. Вопль прекратится, по крайней мере: совесть успокоится. А перед Доберманом больше не придется прыгать на задних лапах.
— Нет, — ответил Локвуд, выдержав паузу. — Не сказал. Деймон умеет хранить секреты.
Девушка выдернула руки, отворачиваясь. Значит, момента обличения не будет, а маски никто срывать не собирается.
Ощущение, что камень упал с души, исчезло. Вновь появилась тяжесть на плечах.
Елена резко поднялась. Локвуд смотрел на нее внимательно. Смотрел с восхищением, с любовью, с трепетом. А девушка лишь ощущала себя опороченной. Она сетовала на отца! Презирала его! Ненавидела! Болела им… Зарекалась, что никогда не повторит его ошибок. И вот посмотрите, чем все закончилось! Прекрасная Мальвина оказалась фальшивой (тут Сальваторе не ошибся), двуличной, бракованной, испорченной — да называйте как хотите, уже, в принципе, не имеет значения. Факт остается фактом.
— Елена… — он тоже поднялся. Девушка вдруг резко рванула к парню; посылая все правила, всех посетителей, она быстро обошла столик, остановившись возле Локвуда и заглядывая в ее душу, в самую ее глубину. И этот взор, о боже, он просто лишал рассудка. И этот дым, сквозь который хочется всматриваться, несмотря на то, что твои собственные глаза разъедает от этого самого дыма. Ты просто не в состоянии оторваться, не в состоянии прекратить любить Мальвину, девочку с синдромом принцессы и с обворожительной фигурой.
— Ты меня презираешь? — Локвуд выпал из пространственно-временного континуума. Ошалелость, страсть, дым — это заставляло его желать ее. Желать во всех смыслах.
— Я люблю тебя, — спокойно и смиренно. Его руки секундой позже оказываются на ее талии. Елена в плену родных объятий. Нежных. Дарящих спокойствие. Но не желанных.
— Люблю, — шепчет он, приближая девушку к себе.
И сердце разорвалось от упоительной нежности. Елена поддалась порыву, приближаясь к Локвуду, даря ему опиум своих чувств, целуя его так неистово и страстно, как только может. Она не хотела быть похожей на отца, не хотела быть опороченной, гадкой и низкой. Да, не получилось не запачкаться ложью. Да, не получилось быть верной своим принципам.
Но можно быть верной Тайлеру. Можно целовать его, можно смеяться с ним, можно быть собой. Можно быть любимой и желанной. С Тайлером можно все.
Кроме одного: быть откровенной до конца.
Гилберт отрывается от парня. У нее не хватит мужества признаться во всем до конца. Не хватит сил быть храброй… Но ведь уникальность человека в его слабостях, в его неидеальности, в его импульсивности.
— Никто не имеет значения, — прошептала она, отрываясь от парня, но не отстраняясь. Ей хочется подарить если не свою душу, то хотя бы свое тело, свои чувства. — Никто и ничто. Только ты. Ты и я. Вместе.
Снова поцеловала, и в этот раз их объятия стали крепче и страстнее. Посетители не реагировали на эту парочку. Да и кому какое было дело?
Только вот правильность Локвуда взбунтовалась. Он любил девушку, которую обнимал сейчас. Он уважал ее. Ценил ее. Дорожил ею. И не мог больше лгать.
— В таком случае мне нужно кое-что тебе рассказать.
Парень вытаскивает деньги из кармана джинс, швыряет их на стол и, беря девушку за руку, ведет к выходу.
— Мне тоже, — шепчет Елена, следуя за Тайлером.
Вечер встретит их холодом и свирепостью. Отличная атмосфера для очередного преступления Мальвины.
5.
Она ни разу не курила, но впервые хотела попробовать. Столько лет выдержки в одну минуту полетели к чертям. Елена сидела на скамейке в парке, смотря на осенние листья, разбросанные по асфальту, и молчала, кусая ногти, до остервенения желая закурить. Слезы на ее щеках стягивали кожу, причиняя игольчатую боль. Ветер швырял листву, ветер царапал кожу холодом. Молчание затягивалось.
Девушка медленно поднялась. Она не могла посмотреть на Тайлера. Она смотрела себе под ноги и не могла произнести ни слова.
— Елена, постой, — обреченная и стандартная фраза. Пора бы философам придумать новые шаблоны для таких вот разговоров.
Парень попытался коснуться плеча девушки, но та лишь отмахнулась, обращая все свое гневное внимание на парня. Исступление — вот что было основой ее деградации, ее безумного пляса в декадентстве. Гилберт лишь отчаянно вглядывалась в глаза парня, пытаясь найти там что-то, какие-то ответы на вопросы.
Не находила.
— Я узнал о том, что она — твоя подруга лишь после.
— А если бы знал раньше? — тихо произнесла она, пока армянский дудук начал играть в просторах ее души. – М? Если бы ты знал?..
Они смотрели друг другу в глаза, стоя в безлюдном парке, на холоде. Девушка молчала, считая болезненные удары своего сердца. Считая секунды, растягивающиеся до вечности. И она ощущала, как в ее сердце что-то, — с каждым болезненным ударом, — умирает, в сознании зарождалась давняя мысль: «Чужой», которая разбила когда-то желание мириться отцом. А теперь разбивала желание найти общий язык с Локвудом.
— Знаешь, о чем я мечтала все это время? — она не хотела плакать. Она устала быть слабой и уязвимой. Она очень устала, но энергия клокотала, в поисках оттока. — О друге, Тайлер. О ебанном, блять, друге!
Слова разрывал ветер своими завываниями. Шелест листвы добавлял лишь еще большей дисгармонии к безумной симфонии сегодняшнего вечера. В душе обоих что-то разрасталось, шипами врезаясь в душу и тело, разрывая изнутри, доставляя такую боль, от которой хочется закричать во все горло.
— Мне так хотелось просто быть собой рядом с кем-то, Тайлер! Мне просто хотелось любить и быть любимой!
— Ты любима, — он подошел ближе. Но не осмелился на прикосновение. Он любил эту стервятницу с необыкновенными глазами.
Стервятница любила дикость. В глубинах души она понимала, что не имеет права устраивать истерики, что не в ее положении следует закатывать скандалы. И был лишь один весомый аргумент, который разбивал все доводы.
