Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (полная версия книги TXT) 📗
— Спасибо, — Гилберт не стала строить из себя одну из этих сериально-дешевых героинь, которые духовною составляющую их жизни ставят выше материального благополучия. Елена знала одно: Дженне сейчас очень тяжело, и даже такая мелочь если не разрешит ситуацию, то хотя бы облегчит ее. Чуть-чуть, но облегчит. Девушка приняла деньги, спрятала их в сумку.
— Я не знала, — оправдание-надрыв, выразившие в виде обычной и сухой фразы, было услышано. Гилберт выше подняла подбородок, посмотрев на сидящую напротив Бонни. И рассказывать о разбитом сердце уже не хотелось. Ровно как и о разрушенных мечтах, неоправданных ожиданиях и глупых намеках…
— Мне жаль, — немного тривиально. Елена усмехнулась, опуская взгляд и собираясь уходить. Ее дробило: когда она нуждалась в Бонни, ее не было. А сейчас дышать можно и без псевдолучшей подруги.
— Я хочу кое-что рассказать, — Бонни положила локти на стол, приближаясь к Гилберт. Ее тоже дробило: от лжи. Она не имела права скрывать правду. Тем более, после пережитого Елена должна была знать.
Но ложь во спасение во взрослом мире почему-то неизбежна. И так хочется вернуться в детство! И так хочется больше не взрослеть…
— В школе нас попросили сделать доклады о последствиях тяжелых наркотиков, — девушка смотрела в глаза Елены, выдерживая ее взгляд и терпя муки совести. На самом деле, лгать близким и родным — легко. Это как попробовать первый раз покурить: сначала страшно, сначала страх быть пойманным затмевает желание. А потом — по накатанной. И ты уже не замечаешь, как ложь становится твоей новой верно-вредной привычкой. — Все говорили о героине или кокаине, например. Когда меня вызвали, я сказала что самый тяжелый наркотик — это телевидение: оно разрушает сознание людей и становится причиной стереотипного мышления. Мне поставили тройку и предложили переписать доклад. Я отказалась… Нагрубила и ушла.
Гилберт апатично смотрела на Бонни, мысленно отдаваясь воспоминаниям о недавнем разговоре с Сальваторе. Этот человек, он наркотик для нее, как бы пафосно это не звучало. В ее крови повышенный уровень ненависти и влечения к Доберману. В ее сознании слишком много мыслей о нем, поэтому на откровения Беннет было как-то плевать. Елена думала о том, как сровнять счет.
— А я просто хотела видеть в этом мире что-то особенное. Знаешь, все эти социальные сети, все эти личные страницы — это так низко и пошло… Мы умещаем свою душу в какие-то отвратительные интернетные псевдофилософские фразы. И нас всех косят под одну линейку… Мне просто с самого ебанного начала хотелось быть не как все, — в ее взгляде было смирение. Бонни говорила хриплым и уверенным голосом, оттачивая слова и продумывая каждую фразу. А Гилберт, слушая ее, продумывала свое отмщение Доберману. — Но кого я хоть обманываю? В девятнадцать мы выделяемся из толпы «как все» и попадаем в другую — «якобы не такие как все». Только вот… Убеждения другие, а принцип тот же: ты все равно игрушка в руках более властных и сильных людей.
Дым — вот что было во взгляде Гилберт. Дым, пелена, туман — и это было загадкой для мужчин. Стало, вернее. Бонни понимала: ты смотришь на эту девушку, в ее полные дыма глаза и просто теряешься в пространственно-ебанном-временном континууме.
— Я подкинула вещдок, думая, что делаю хорошее дело. Что спасаю Ре… одну девушку. Знаешь, меня ведь били и до этого, но тогда это было увлекательно. Ново. Необычно. Я чувствовала себя героиней. За день до того, что произошло с тобой, я была в клубе. Там меня и поймали… Елена, — она приблизилась к подруге, словно хотела вглядеться в густоту дыма. Зря она надеялась. Вглядеться в густоту мог лишь один человек. И Елена хотела к нему сейчас как ни к кому другому.
— Прости, — она растянула первые звуки этого слово, акцентируя на нем внимание. — Я не могла встать с постели несколько дней. Не могла открыть глаза. Поднялась температура. Я даже до туалета дойти не могла.
Бонни, видя, что ее слова не слишком убедительны, резко поднялась и, подойдя к Елене, задрала футболку, обнажая продольные ножевые царапины — сувениры от шайки Клауса. Гилберт увидела уродливые кривые рубцы и ощутила, как кровь в ее жилах стало слишком горячей. Она ошпаривала.
Елена отрицательно покачала головой, беря сумку и медленно поднимаясь.
— Это неправда, — приступ-неверие. Последствия: оцепенение, шок и сожаление. Когда пережил свой ад, чужой воспринимаешь уже ярче. Не приходится предаваться наигранности, претворяться, ведь ты уже знаешь, на что способны люди. Как ты на это можешь отреагировать.
Бонни опустила футболку, хватая Елену за плечи и разворачивая ее к себе. Дым не развеялся, он стал еще более густым. Но Беннет видела, что сквозь пелену проступали отчаяние и сожаление.
— Не хочу тебя терять. Ты – все, что у меня осталось. Пожалуйста, пойми, что это дерьмо случилось с нами одновременно, и я просто не могла…
Елена зарылась руками в волосы. Ее сумка упала на пол. И молчание, и шок, и безысходность — это накапливалось в воздухе тяжелым свинцовым облаком, которое разрасталось и разрасталось. Оно пожирало воздух, вырабатывало углекислый газ и становилось причиной удушья.
Только сердцебиение и звон в ушах напоминали о том, что смерть еще не наступила.
— Я знаю, — Бонни шептала, сжимая плечи подруги, за ее наличие в собственной жизни она почему-то отчаянно боролась, — знаю, что это не сравнится с тем, что пережила ты. Я просто хочу, чтобы ты поняла меня.
Елена резко скинула руки с плеч. Нет, она не плакала. Выкричала уже все свои эмоции. Даже на выходки Сальваторе Гилберт теперь не реагировала, а что говорить об откровениях Бонни? Она не плакала. Но ее стиснутые до боли в пальцах кулаки, туман во взоре и эта невозможность выдавить хоть слово говорили больше, чем сказали бы слезы или приступы отчаяния.
— Я просто доверилась не тем. Просто попала в плохую компанию.
Бонни устала. Она поправилась, но вот симптомы все еще не прошли. Отсутствие аппетита, немного повышенная температура и чрезмерная усталость — это послевкусие от феминистского яда. Беннет уже свыклась с физическим недугом. Да что такое физический недуг в сравнении с разорванной на ошметки душой? Но сейчас девушка чувствовала, что стоять на ногах она больше не может.
Бонни отошла от Елены, села за стол и взяла свою кружку с остывающим чаем. Елена же в ступоре медленно села, устремляя взгляд на какую-то только для нее зримую точку.
Начался процесс интоксикации. Скоро появятся рвотный рефлекс, головокружение и головная боль.
Гилберт сделала глубокий вдох, медленно поворачиваясь в сторону Бонни. Будь тут Деймон, он отметил бы, что Мальвина снова копирует повадки Британи Мерфи. Фальшивка.
— Я не закричала, — тихо промолвила Бонни. — Я не доставила им удовольствия.
Елена хотела что-то сказать, но не могла. Она резко положила руки на стол, протянула их к руками Бонни и схватила девушку за запястья. Беннет взглянула на их столь сакральное и чувственное прикосновение, а потом посмотрела на Гилберт.
— И ты меня прости, — шепотом на выдохе. Мальвина, красивая девочка с горячим сердцем и остервенелой душой, сейчас была слишком отчаянной, измученной, но понимающей... Бонни, смелая девочка с разбитым сердцем и прокуренной душой, сейчас была слишком уязвимой, изувеченной, но отзывчивой. Она тоже отчаянно схватилась за запястья своей подруги. Так держатся люди, один из которых падает в пропасть. Если верить фильмам, по крайней мере.
Они смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Эти две подстреленные орлицы, они были уязвленными и опустошенными, но все еще верили в то, что способны парить. Жалкое зрелище.
— Ты ведь ушла из «NCF», да? — теперь Елена не боялась реакции. Сейчас, когда все пороки были обнажены, не страшно было что-то спросить. Гилберт усваивала новое правило жизни: когда монстрам в душе ты даешь свободу, то сам становишься свободнее.
— Ушла, — Беннет не разрывала зрительного контакта.
Их хватка усилилась одновременно. Они словно убеждались, что все еще есть друг у друга, что-то, что происходит — вполне реально, вполне ощутимо, что это не иллюзия.
