Просто о любви (Две половинки) - Алюшина Татьяна Александровна (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Кстати, насчет трусов… Процесса своего раздевания перед сном он не помнил, не Станислава ли батьковна постаралась? Как-то неудобно получается. Впрочем, не стоит заморачивать голову ерундой — ну, получилось так, что ж поделаешь!
Застегивая рубашку, он вдруг поймал себя на том, что почему-то волнуется.
— О как! — подивился себе Степан. — Что бы это значило? — спросил он у своего отражения в зеркале.
Отражение многозначительно молчало, саркастически ухмыляясь. Ну и пусть его!
Степан вывалился из ванной комнаты с остатками клубов пара.
— Станислава?
— Я на кухне, Степан Сергеевич, идите сюда! — отозвалась хозяйка.
Она выкладывала из пакетов продукты на столешницу, повернулась, услышав его шаги, и улыбнулась навстречу.
У Степана что-то ёкнуло внутри от этой ее улыбки, которую он увидел в первый раз. Вчера она все больше беспокоилась, пугалась, смотрела на него как на последнее спасение.
Такой бы взгляд, да каждому мужику — страна не знала бы, куда героев складировать!
Но эта ее улыбка! Охохошеньки!
— Здравствуйте, Станислава! — вспомнив, что надо говорить, поздоровался Больших.
— Здравствуйте! — улыбалась она.
Черт! Не надо так улыбаться!
Он старый, осознанно одинокий, битый-перебитый, замызганный волчара, и ему не должны такулыбаться девушки! Как давно потерянному любимому, которого и не чаяли встретить, а вот увиделись, как герою девичьих грез, как самому…
Черт!
Это следовало запретить законом!
Она такая миниатюрная, не субтильная и тоненькая, а вполне даже при формах: и грудь, и попка, и талия между ними, узенькие ладошки, узенькие маленькие ступни босых ног, шлепающих по плиткам кухонного кафеля, стильная стрижка с косой челкой. И как это у них там называется? Ну, такие прямые, как рваные, пряди, не достающие до ключиц, которые она постоянно заправляет за маленькое розовое ушко, чуть склонив голову к плечу. И цвета гречишного меда, переливающиеся смешинками, задорные глаза.
«Сколько ей лет?» — вдруг отчетливо, с намеком на туманную перспективу подумал Степан.
И тут же оборвал себя, обругав почем зря.
Господи, о чем он думает! Ему нельзя думать о ней с какой-либо там перспективой, ему вообще о ней думать нельзя! И разглядывать ее, и замирать чем-то мужским в животе, и холодеть, чувствуя бегущие по позвоночнику мурашки от гречишно-медовых глаз, розового маленького ушка, женственного наклона головы, умопомрачительных прядей волос, тонких пальчиков с ногтями, похожими на миндальные орешки!
«Совсем ополоумел! Ты что?! — рявкнул на себя Степан. — Запретная зона! Эта девушка не «позвоню-увидимся»! Ничего легкого с такими не проходит! Барышня Станислава из разряда тех, в которых вдряпываются с потрохами и окончательно! Остынь! У тебя есть Вера, спокойная, налаженная жизнь! Куда ты полез?!»
— Я позвонила в больницу утром! — радостно оповестил объект, будоражащий нечто в глубинах мужских инстинктов господина Больших, которые перепугали хозяина не на шутку. — Состояние стабильное, изменений нет!
— Что и следовало ожидать, — поддержал светскость предложенной беседы Степан.
— Живой, уже вперед! А изменения к лучшему будут обязательно! — жахнула оптимизмом Стаська.
— Будем надеяться, — выказал осторожность гораздо более сведущий доктор Больших и чинно спросил, указывая на высокий стул у барной стойки, завершающей длинную столешницу: — Вы разрешите?
— Да бросьте вы «паркет» этот, Степан Сергеевич! Что вы, ей-богу!
— Ладно, брошу, — согласился Больших, устраиваясь на стуле. — Вам в чем-нибудь помочь?
— Да. Скажите, что вы не едите? Принципиально или по каким другим причинам?
— Я ем все, чем откровенно горжусь.
— Повод, согласна! — похвалила Стаська. — Да, как ваше самочувствие? Выспались?
— Более чем. А сколько я спал?
— Двадцать часов. Или около того.
— Тогда выспался, — улыбнулся он. — Спасибо вам, Станислава.
Стаська улыбалась, посматривала на него, стараясь делать это незаметнее, накрывала стол на двоих, но тут притормозила, не донеся тарелку до столешницы.
— Меня никто не называет полным именем. Это как-то… непривычно и жутко официально.
— А как вас именуют?
— Почти все зовут Стасей, Стаськой, а тетушка Славой, — продолжив накрывать, уведомила она.
— Слава — это, пожалуй, обязывает.
— Вот и она так думала, что когда-нибудь обяжет. Но племянница не оправдала возложенных надежд!
— Что так?
Он с удовольствием принимал участие в легкой беседе, мимоходом удивляясь про себя, чему так радуется.
— Не стали звездой эстрады? Или какой-нибудь еще звездой?
— И не пыталась! Амбиций, знаете ли, нет, звездность не интересует ни в каком виде, — пожала весело плечами Стаська и наигранно вздохнула: — Не удался отпрыск!
— Тетушка разочарована?
— Да ни боже мой! — рассмеялась Стаська. — Я ее вполне устраиваю такая, какая есть! У нас взаимное обожание!
Стаська обозрела результаты своих стараний по сервировке стола, осталась довольна, и широким жестом пригласила к трапезе:
— Поскольку время к вечеру, предлагаю обед. Вы наверняка голодны.
— Наверняка, и очень! — улыбался Степан.
Она все успела — и думы передумать, и запретить себе все передуманное, и княгинюшке позвонить и в больницу, и приготовить грибной суп и лазанью с курицей и грибами, и в магазин сходить… и снова передумать думы.
И сказать себе решительное: хватит!
«На самом деле, хватит сердце рвать, что будет, то будет! Он на тебя и не посмотрит! Чего ему на тебя смотреть? Это ты, Стасенька, напридумывала себе любови-переживания, а ему-то что? Ему до вас, девушка, интересу нет!»
И постановила: надо радоваться тому, что есть в данный момент, — совместному обеду, легкой беседе, возможности дружеских отношений на основе интереса к здоровью Василия Федоровича, а там… Далее следовало минное поле с известными последствиями!
И все бы ничего, но Стаська не успела подготовить себя к тому, что увидит его, отдохнувшего, помолодевшего, разрумянившегося после душа, свежевыбритого и…
О-фи-ген-но-го!
А его улыбка?! Смерть девичьим сердцам и покою! Господи, как он улыбался! Голливуд отдыхает! Мужской, сдержанной, открытой и загадочной улыбкой, немного более глубокой в правом углу губ!
Черт. Бы. Его. Побрал!
Они трапезничали не спеша, болтали ни о чем, смеялись, вспоминая, как Стаська осваивала «перелаз» через калитку и что подумал он, что она, предполагали варианты последствий, застукай ее соседи в момент осваивания чужих калиток, о его работе чуть-чуть, о ее — чуть-чуть…
И что-то витало над ними, искрящееся, непонятное, пугающее замиранием сердца, дрожью пальцев, неосторожным, глаза в глаза, и торопливо отводимым взглядом — и втягивало обоих неотвратимо, покалывая электрическими разрядами.
Оба это чувствовали, и все труднее становилось придерживаться легкой, непринужденной беседы — слова застревали, рассыпались, а напряжение нарастало, сковывая неловкостью, недоговоренностью…
Стаська не выдержала, подскочила, схватилась убирать посуду, весело что-то рассказывая, застревая, как в непроходимых лианах, в словах, бросила на полдороге мучаться ненужным повествованием и спросила с преувеличенным радушием:
— Кофе, Степан Сергеевич?
— О нет! Это уж слишком! — похлопал себя по прессу Больших. — Спасибо, Станислава, все было невероятно вкусно! Вы великолепно готовите! — Тоже преувеличенно. И совсем иным тоном: — Нам лучше ехать прямо сейчас.
— Нам? Ехать? — не поняла Стася.
— Ну да. Вы машину свою хотите забрать?
— Ах да, машину… — потерянным голосом отозвалась она.
Повернулась к нему спиной, включила воду и принялась сосредоточенно мыть посуду.
Ничего не помогло! Никакие ее уговоры и длительный настрой радоваться тому, что есть, и не ждать ничего большего! Не помогло, и все тут! И ждала! И надеялась! И замирала от надежды!
«Машину! — стиснув зубы до хруста, чтобы не выпустить подступившие слезы, подумала Стаська. — Машину забрать! И все! все!!!»
