Без взаимности (ЛП) - Сэффрон Кент А. (лучшие книги .TXT) 📗
О чем идет речь, разобрать трудно. Слова сливаются воедино, а голоса звучат тихо, но атмосфера там явно неспокойная. Мне удается расслышать что-то про Ники, что-то про желание оставить его в покое и про поехать куда-то на несколько дней. Все это произносит высокий голос Хэдли. Я не знаю, что в ответ говорит Томас, но он сильно взволнован. Он проводит рукой по волосам, от чего линии его живота и ребер становятся более резкими.
Если посмотреть на Томаса сейчас, когда его тело почти ничем не прикрыто и состоит сплошь из твердых мускулов, то он может показаться несокрушимым. О, до чего же наивно так думать.
Он не такой сильный и гораздо более уязвимый, нежели его жена. Хэдли может разломать его на куски и уйти, оставив искромсанным, если того захочет. И никто не сможет его спасти.
Но мы хотим. Хотим его поцеловать. Хотя бы раз.
Можно подумать, будто мой поцелуй волшебным образом исцелит его раненое сердце. Можно подумать, будто он хочет, чтобы его поцеловал кто-то вроде меня. Да и потом, мне стоит мечтать не об этом. Я здесь не для того, чтобы похотливо на него таращиться. Я хочу… увидеть его. Без всей его обычной напускной ерунды. Я здесь, чтобы увидеть кого-то вроде меня.
В окне мелькает желтая ткань — ночная рубашка? — и исчезает. Голоса смолкают. Тишина тяжелая и неприятная.
Томас стоит спиной к окну. Его плечи напряжены. О чем же они говорили?
Выйдя из оцепенения, он берет пустую вазу за горлышко. Готовый дать волю гневу и швырнуть ее, поднимает руку. Я заранее съеживаюсь от того, что вот-вот случится, но в последний момент он ставит вазу на место и идет за Хэдли.
Томас идет за ней, как и всегда.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Сейчас суббота, и я сижу в «Кофе со сливками» за столом, заваленном книжками, которые купила на прошлой неделе.
Хочу сделать еще одно признание. Нет-нет, ничего ужасного или криминального, вроде сталкинга или заглядывания в окна. Вот оно: я купила несколько книг по теории поэзии, после того как Томас посоветовал мне отказаться от этой идеи. Предполагается, что они научат, как быть поэтом, и в них говорится о вещах вроде техники, формы, слога и видах строф. Все это пугает и совершенно не понятно.
Я так увлеклась чтением дискуссии про важность пустого места в стихах — как оказалось, это так же важно, как и сами слова, — что меня застал врасплох аромат шоколада с ноткой каких-то специй.
Когда вижу, что Томас сверлит меня взглядом, моим пальцам становится жарко. В одной руке он держит кружку кофе и бумажный пакет с какой-то выпечкой, но самое сногсшибательное в его облике — это сидящий спиной к нему в рюкзаке ребенок. Ники дергает ножками и, пожевывая кулачок, смотрит по сторонам, в то время как рука Томаса лежит на его животе, словно защищая.
Господи боже, до чего же сексуален этот мужчина.
Томас смотрит на мою книгу, которую я незаметно пытаюсь придвинуть к себе. Но ставит кружку и пакет на стол и, придерживая Ники, наклоняется вернуть ее на середину стола.
Ухмыляясь, он пронзает меня взглядом.
— Чем занимаешься?
— Ничем, — ворчу я и пытаюсь выхватить книгу, но его рука как камень. — Отпусти.
Он отпускает книгу, и меня отбрасывает на спинку стула, в ответ на что раздается его мягкий смешок. После чего Томас садится за мой столик. Я не могу перестать смотреть на то, как умело он держит Ники, осторожно прижимая его к своей груди.
К груди, которую вчера вечером я лицезрела голую.
Не думай об этом.
Но бессовестное сердце не слушается, и меня атакуют воспоминания о вчерашней вылазке. Я поджимаю губы. Если не буду осторожной, не удержусь и сболтну. А Томас не должен узнать, что я видела его. Никогда.
Сделав глоток кофе, он выуживает из пакета шоколадный круассан.
— Любимая еда? — спрашиваю я, думая о его восхитительном запахе.
— Ага, очень. И на случай если тебе вдруг интересно… — он откусывает от круассана, — шоколадом я никогда не делюсь.
Я наблюдаю за плавными движениями его челюсти, когда он жует, и адамова яблока, когда глотает. Такие обычные действия, он делает их несколько раз за день, но для меня они необычные. Они позволяют заглянуть в его повседневность.
Как будто я еще недостаточно заглядывала. Чувствуя отвращение к самой себе, я опускаю взгляд.
Томас берет книгу и читает название, непревзойденно скрывая эмоции.
— «Становление поэта».
Теперь мне стыдно вдвойне. Я не хочу, чтобы он видел, как я стараюсь изо всех сил и как сильно меня ранили его слова во время занятий.
— Можно мне книгу назад? Я тут работаю.
Я забираю книгу — вернее, он ее отпускает и бросает на меня игривый взгляд.
— Но ты ведь сказала, что ничем не занимаешься.
В ответ на его ребячество я закатываю глаза.
— Вообще-то, я соврала.
— Врать плохая привычка, мисс Робинсон, — заявляет он тоном, уже совсем не похожим на ребяческий. — Из-за нее можно попасть в беду.
— Думаю, с небольшой бедой я управлюсь, профессор Абрамс.
Он молча пьет кофе и задумчиво меня разглядывает. Сама не верю, что говорю, но мне хочется, чтобы он ушел. За пару дней я столько раз преступила закон, что без румянца по всему телу смотреть на него не могу. Уверена, я сейчас похожа на помидор, но я их даже не люблю, особенно в гамбургере. И всегда отдавала их Калебу.
Он знает. Томас знает, что я видела его вчера.
— Я заставляю тебя нервничать, Лейла?
— Нет, — я усмехаюсь — или только пытаюсь, и звук получается скрипучим и визгливым.
— Угу, что-то сомневаюсь, — бормочет он и снова делает глоток. — Ты уже успела что-то сделать?
— Что? Нет, — быстро говорю я, рассеянно листая книгу. — Послушай, не мог бы ты уйти? Я работаю.
— Как ты можешь тут что-то делать? Здесь слишком громко.
— А мне нравится. Напоминает о доме, — бормочу я.
— И где же ты жила, на детской площадке?
— Нет. В Нью-Йорке.
После моего ответа Томас становится серьезным, а вокруг глаз исчезают морщинки, когда он изучающе на меня смотрит. Замечательно, я схлопотала еще более внимательное разглядывание. Мне стоит сказать ему, что пытки пора прекращать. Почему я не могу быть нормальной и скрытной?
Научись скрывать свои чувства, Лейла. Научись!
— Тебе не хватает шума большого города, — делает вывод он и прерывает мой внутренний монолог. Я неохотно киваю. После еще одного глотка кофе Томас добавляет: — Мне тоже.
От его откровения я едва успеваю подавить удивленный вздох. Я потрясена, что он решил поделиться со мной чем-то личным. И теперь в довесок к смущению по поводу вечерних приключений я ощущаю себя совершенно сбитой с толку.
— Что? — спрашивает он.
— Ты… Ты такой странный, — в ответ он приподнимает одну бровь. — Нет, правда. Почему ты со мной такой добрый?
— Я всегда такой.
— Ничего подобного. Ты меня ненавидишь. И всегда смотришь на меня убийственным взглядом, будто я повинна… не знаю… в терроризме или глобальном потеплении, или в чем-то еще.
Он усмехается, а может, даже смеется. Звук отрывистый и хрипловатый, но тем не менее, он вырвался благодаря мне. Благодаря мне.
Томас возвращается к своему кофе, но я успеваю выхватить у него из руки кружку. Я чувствую себя сейчас дерзкой. Его то ли смешок, то ли смех придал мне храбрости. Смущение никуда не делось, но когда мы близко друг от друга, я с каждым разом становлюсь все смелее и смелее.
Когда я делаю глоток, Томас выразительно на меня смотрит.
— Что? Я же говорила, что краду лишь то, от чего испытываю кайф, — пожав плечами, говорю я.
Он качает головой и смотрит в окно. До меня вдруг доходит, что не в «Лабиринте» Томас гораздо более открытый со мной. За пределами аудитории он поддразнивающий и расслабленный. Он действительно терпеть не может быть учителем, так ведь?
В этот момент Ники гулит и машет рукой вверх и вниз. Я старалась не смотреть на него. Развлекаться грязными мыслями о Томасе и шпионить за ним, а потом видеть невинное личико Ники ощущается… неправильно.
