Я думала, я счастливая... (СИ) - Безрукова Марина (читать книги полностью без сокращений .TXT, .FB2) 📗
Когда Николай потянул на себя ветхую картонную коробку, на полу уже были сложены старые резиновые сапоги, лампа без цоколя и штепселя и пыльные стеклянные банки разных мастей. Он снова чихнул и вдруг не удержал коробку. Она сама собой стала разваливаться в его руках. Сначала соскользнула крышка, а потом расползлись в разные стороны стенки, и оттуда высыпалась целая стопка фотографий. Они веером разлетелись по тесной прихожей. Соня. Соня повсюду. В цветном и черно-белом изображении. Николай слез, и присев на корточки, принялся собирать снимки. На фото Соня стояла, сидела, обнимала, целовалась с мужчиной. Вот она с распущенными волосами и полностью обнаженная, укрывается волнистыми прядями, как плащом. Вот — несколько фотографий седовласого, в черной шляпе, мужчины. На вид ему лет пятьдесят, не меньше, серьезные глаза проницательно смотрят из-под очков в тонкой оправе. «На какого-то актера американского похож», — подумал Николай, повертев снимок в руке. Взял следующий — Соня и мужчина стоят на берегу озера. Соня смеется и светится от счастья. Такие же счастливые глаза Николай видел буквально вчера, когда она прижималась к нему перед сном.
У всех есть прошлое. Да. Но прошлое его любимой женщины покоробило. Соня никогда не упоминала о своих предыдущих отношениях, да он и не спрашивал. Но обнаруженная тайна оказалась тягостной. В груди словно разгорелся уголек. Осадок от увиденного, отозвался во рту кислым привкусом. Николая передернуло от мысли, что Соня и до него бывала влюблена. И влюблена сильно, судя по ее жестам, взглядам, улыбке. Он аккуратно сложил фотографии в стопку и оставил на табуретке, а сам ушел в комнату. Неуютно, не прибрано, но раньше он этого и не замечал. Как только сюда заходила Соня, весь беспорядок становился почти невидимым, потому что она, как солнце заслоняла ему весь свет. Словно перед глазами разливались блики.
Зашуршала, закряхтела входная дверь. Стукнуло что-то при входе, зашелестело.
— Коленька, ты уже дома? А я забегала в магазин, купила нам пиццу на ужин. Сейчас погрею.
Николай не отозвался, сил не было. Сегодняшний день вымотал его до дна. В прихожей также всё стихло. Через минуту в дверях комнаты появилась Соня, в руке она держала стопку фотографий. Николай напряженно всматривался в ее лицо. Ни смущения, ни растерянности, только грусть. Глаза печальные и тусклые, как серое пасмурное небо. Соня положила фотографии на стол и села рядом. Ее тонкое почти прозрачное лицо побледнело. Под глазами стали заметны круги. Только волосы, собранные в хвост, упругой волной сбегали на грудь. В памяти снова всплыла обнаженная Соня. Обнаженная не перед ним, а перед седовласым ее любовником.
— Это Тимур, — потерянным голосом сказала вдруг Соня.
В голосе ее послышалась звонкая, незажившая боль.
— Это было три года назад. Он тоже фотограф. Мы вместе работали. А потом он уехал. В Австралию.
Николай никак не отреагировал. Он понимал, что ревновать Соню к прошлому глупо. Привыкнув всё анализировать, сейчас он пытался разобраться в своих чувствах. Безусловно, на первом месте выступала госпожа ревность. Она влезла в самую душу и устроилась там, надеясь задержаться подольше. Рядом с ней примостились злость и раздражение и совсем неловко, при входе, притулилась досада. Николаю было обидно, что Соня так и не удосужилась ему рассказать о важном для нее человеке. А то, что он был для нее важен, видно невооруженным взглядом. Он никогда не расспрашивал с дотошностью ревнивца, лишь каждый раз удивлялся: почему она оказалась с ним.
— Ты такая красивая… Неужели не было никого, кто покорил бы твое сердце? — полушутя интересовался Николай у Сони.
Она чуть хмурила ровные русые брови, открыто и честно смотрела в глаза серыми своими бездонными озерами.
— А я, Коленька, оказывается, только тебя ждала.
И он верил и млел от счастья. А теперь нужно принять, что она уже была влюблена и ничуть не меньше, чем в него. А может быть, его она и не любит? Так, подвернулся дурак на безрыбье. Бегает, как собачонка за ней, смотрит преданными глазами, а настоящая любовь с фотоаппаратом гоняется за кенгуру или занимается серфингом.
Соня сидела перед ним с прямой спиной, на тонком запястье мерцал кровавыми каплями браслет. Николай шумно выдохнул, сцепил перед собой руки.
— Вы общаетесь? — хрипло спросил он.
В серых озерах всколыхнулась легкая рябь. На щеках выступил нежно-розовый румянец.
— Иногда. Но только по поводу фотографий. Он подсказывает мне, как лучше сделать. Он мой учитель.
Николай вскочил и подошел к окну. Отодвинул немодную старушечью занавеску и уставился в темноту. В стекле отражался размытый силуэт Сони. «Ей нельзя волноваться, а я допрос тут устроил, Отелло доморощенный», — поморщился он. — «Всё это было до тебя, не в монастыре же она жила, тебя ожидаючи». Он понимал, что его возмутило. О нем Соня знала всё, вплоть до того, как в восьмом классе, он опозорился на физкультуре, когда у него по шву треснули тренировочные штаны. Этого он не рассказывал даже Тамаре. Николай навсегда запомнил мучительный стыд, хохот одноклассников, смешки девочек и в особенности Ирки, в которую он как раз был влюблен. Бог с ними с этими штанами. Самое ужасное было то, что под ними оказались простенькие семейные трусы, пошитые мамой. Голубые такие, почти до колена, с цветочками. Тогда никак не удавалось ей найти польские хорошие мужские трусы. Мамин брат, дядя Андрюшка как раз начал мотаться в Польшу челноком и привозить огромные клетчатые баулы, наполненные всяческим ширпотребом. Тогда Николаю перепала модная ядовито-зеленая шапка, на которую многие поглядывали с нескрываемой завистью. Еще у него появились электронные часы, их Коля специально не прикрывал рукавом рубашки, лишь небрежно поглядывал: сколько там до конца урока? А вот с нижним бельем получился такой казус. Дядя запаздывал с приездом, и Николай долго возмущался перед матерью, отпихивая семейные, пошитые из ситца, трусы, похожие на те, что носил его дедушка в деревне во время сенокоса.
— Но, Коленька, не пойдешь ведь голышом, — чуть не плакала мать, — ну, это только завтра, никто же не увидит!
Согласился на свою голову, и целый день думал: у него на лбу написано про эти злосчастные трусы, что, казалось, жгли ему пятую точку. В итоге позор его прогремел на всю школу, как будто бы никто больше и не щеголял в подобном. Время было не сытое, полуголодное, не каждый франтил. Долго его еще потом Панталонами обзывали, а Ирка хихикала и презрительно фыркала, если он осмеливался пригласить ее на танец на школьной дискотеке. Потом, конечно, всё это забылось, оставили его в покое. Но и по сей день иногда снится, как стоит он в гулком спортзале с прорехой на самом интересном месте и старается прикрыть свой срам.
Открылся он перед Соней, весь до донышка обнажился. А она часть себя утаила.
Глядя в черное окно, Николай видел, как за его спиной шевельнулась Соня, а потом она тихо встала и подошла к нему. Вот обняла его тонкими руками, уткнулась носом в его спину. Сердце зашлось от нежности к ней. Нашел из-за чего придраться к своей девочке!
— Коленька, не ревнуй, — чуть слышно сказала Соня. — Всё давно прошло. Теперь только ты. И наш малыш.
Николай накрыл руки Сони своей ладонью. Ревность, устроившаяся в его душе, изумленно вскинула бровь: ее попросили на выход? Следом, переглянувшись, потянулись злость, раздражение и досада. На их место царственно воссела любовь.
Ночью ворочался и долго не мог уснуть. Пялился в потолок, где ползали широкие тени. Они съедали друг друга, и каждый раз меняли обличье. Николай думал о совпадениях. В один день он узнал новое и о жене, и о Соне. И оба открытия оказались для него неприятны. Воистину женщины — это лабиринт, окутанный тайнами, и познать их почти невозможно. За каждым поворотом открывается что-то, что поражает наповал. Как хорошее, так и плохое. Усмехнулся, в голове вспыли слова прабабушки Анны: «Баба и бес — один у них вес». Только на пятом десятке и понял значение. Как уснул — не заметил, провалился в черную пропасть и даже если и видел сны, утром о них и не вспомнил.
