Внебрачный контракт - Богданова Анна Владимировна (книга регистрации .txt) 📗
Белый список представлял собой приблизительно следующее:
1. Перловка
2. Не гречка, а продел, и то по праздникам
3. Лук репчатый не возбраняется
4. Треска по пятьдесят три копейки за килограмм (только в воскресные дни!)
5. Капуста – по субботам
6. Томатная паста в жестяных банках
Под обоими списками стояла дата и подпись в виде буквы «П» с вихрастым узелком сверху, на перекладине.
О том, чтобы транжирить деньги на яичные шампуни в тюбиках, да и вообще на шампуни, как, впрочем, и на прочие косметически-гигиенические средства, и речи не было. Ограничение было наложено и на одежду, даже на такие необходимые предметы туалета, как трусы, лифчики и чулки.
Новую комнату худо-бедно обставили до того, как папаша заболел мечтой о покупке машины. Купили софу, кушетку для меня, полированный гардероб и стол. Совместными усилиями бабушек № 1 и № 2 для молодых был приобретен ковер ручной работы и повешен над моей кушеткой, чтобы от стены не дуло. И все вроде бы наладилось, и деньги складывались в большущую розовую свинью из толстого фарфора с отвратительным рылом с отбитым коричневым пятачком. Уже запихивать денежные знаки стало затруднительно в прорезь на холке керамической копии парнокопытного нежвачного животного, как произошло одно событие, которое перевернуло с ног на голову всю мою жизнь.
В середине марта, когда снег еще покрывал землю сплошной белой воздушной массой и проталин не было еще и в помине, когда мамаша была на работе, мы с бабушкой № 1 сидели в новой комнате, и я мелким, бессмысленным бисером исписала три тетрадных листа красными чернилами, а Шура вдохновенно размалевывала стены коридора в эксцентричный цвет пожарной машины, в дверь раздался звонок – звонок наглый, нетерпеливый и непрерывный.
На пороге стоял отец без шапки и, выдвинув вперед челюсть (из-за чего сделался очень похожим на своего двоюродного брата Григория, который постоянно выступал в роли Дмитрия Перепелкина, который в самые ответственные моменты отсутствовал), беспричинно хохоча, повторял, обращаясь то к теще, то к соседке, один и тот же вопрос:
– Да что ты говоришь-то?
– Дмитрий! Ты пьян! – с некоторой торжественностью в голосе констатировала бабушка. – Вот Матрена с работы придет, я ей все расскажу! – пригрозила она зятю, будто бы мамаша сама была не в состоянии оценить состояние собственного мужа.
– Да что ты говоришь-то? – словно уточняя, правда ли Зоя Кузьминична все расскажет Матрене или она просто припугнуть его таким образом хочет, спросил папенька. – Мама, да что ты в самом деле, – по-сыновнему проговорил он и сердечно обнял тещу.
– Ох! Дима! Ты такой хороший парень! И зачем выпивать начал! – жалея от всей души зятя, проговорила бабушка.
– Ма, дай полтинник, а?
– Да что ты! Откуда у меня такие деньги? Сама пенсию жду! Иди, ложись – тебе поспать нужно.
– Не-е, – прошептал он, будто тайну какую важную открыть сейчас собирался. – Мне ковер нужен. – И папаша рванул в комнату.
Бабушка не растерялась – пока зять скакал по кушетке, пытаясь снять ковер, она вытащила из кармана его пальто ключ от комнаты и, схватив нашу с ней верхнюю одежду, выскользнула из комнаты, волоча меня за руку.
Зоя Кузьминична закрыла зятя в комнате и со спокойной совестью отправилась со мной на прогулку, зная наверняка, что Дима вскоре вырубится, забудется в тяжелом пьяном сне без сновидений, а ковер как висел, так и будет висеть на стене над моей кушеткой, чтобы от стены не дуло.
Но не тут-то было!
Пока мы спокойно гуляли; пока Зоя Кузьминична мирно беседовала со своей доброй приятельницей Софьей Павловной из соседнего дома; пока она обсуждала качество кубинской картошки с Анастасией Митрофановной – нянечкой детского сада, с которой они проработали вместе десять лет; пока посокрушалась Надежде Федоровне – соседке с третьего этажа своего подъезда – о моих утраченных самым наиглупейшим образом способностях; пока не выслушала запрещенного анекдота про тогдашнего вождя нашей страны, встав на цыпочки и затаив дыхание, а потом, смущенно хохоча в течение минут десяти в ладошку, утирала слезы смеха – мой родитель умудрился все-таки стянуть со стены ковер. Мало того, не обнаружив ключа в кармане своего пальто, он выкинул из окошка на снег сначала скатанный в рулон ковер ручной работы, совместными усилиями приобретенный бабушками № 1 и № 2, а затем и сам сиганул из окошка – и был таков (точнее, его, как такового, не было три дня нигде – ни дома, ни на работе).
Придя с прогулки, баба Зоя без всякой задней мысли, без каких бы то ни было подозрений открыла дверь комнаты и... Изумлению и удивлению ее не было предела – она лишь подперла своим телом полированный гардероб, а рот ее открылся сам собой. Она стояла и то и дело переводила взгляд с голой стенки на кушетку, с кушетки – на голую стенку. Когда же до нее дошло, что в комнате не хватает зятя с ковром, она тяжело опустилась на софу и застонала:
– Спер все-таки! Ой-о-ей! – Немного придя в себя, бабушка наконец почувствовала, что температура в комнате и на улице не очень-то различается между собой, и совершенно обалдела, когда обратила внимание на распахнутое настежь окно. – Ох! Ах! – Было похоже на квохтанье курицы. Лицо бабы Зои сделалось белым, как общая площадь нашей квартиры недели две тому назад, кода Шура перекрасила стены в молочный цвет, словно в реанимационной палате больницы. Она кинулась к окну, перегнулась через подоконник, после чего повернулась и сказала мне:
– Его там нет.
Его не было нигде (вернее, где-то он точно был, но что это за такое таинственное место – никто не знал). Отсутствовал мой родитель три дня, на четвертый пришел – появилась в дверном проеме отечная его физиономия с подбитым глазом, огляделась по сторонам... Не увидев в комнате никого, кроме меня, он бросился к керамической свинье с отвратительным рылом, схватил ее – и был таков. Содержимое свиньи батя пропивал еще четыре дня, на пятый вернулся в семью с повинной – необыкновенно тихий, забитый и, надо заметить, без копилки. Все деньги он профукал. Может, пропил, может, потерял, а может, просто по ветру разбросал, как Киса Воробьянинов, – этого точно сказать никто был не в состоянии, даже виновник всего произошедшего.
Короче говоря, напрасно наша молодая ячейка общества постилась по установленному безголовой главой семейства черному списку – покупка машины теперь отложена на неопределенный срок, а родитель с позором был выгнан в отчий дом второго подъезда первого этажа моей родительницей, которая впервые тогда задумалась о расторжении отношений с Дмитрием Алексеевичем Перепелкиным.
Правда, как всегда это бывает в молодых ячейках общества, примирение все же произошло неделю спустя, и вся сладость его в полной мере была испытана, как водится, но семейное счастье оказалось недолгим – в апреле отец опять исчез и явился лишь через неделю с помятым телом и лицом, с ушастой дворнягой на поводке.
Мама уж и не спрашивала, где столько времени пропадал ее супруг, прошипела лишь:
– Сволочь, – и велела идти ему, откуда пришел.
– Да что ты говоришь-то? – нагло отозвалась глава семьи, потом опомнилась и жалостливо пробормотала: – Вот, всю неделю за собачкой пробегал. Слада... Машина за ними приезжает... Ну, забор... Ловят, их, бедных, ловят! – Тут «глава» чуть было слезу не пустила. – Я ее спас и домой привел, – не без гордости проговорил отец. – Пусть у нас живет себе на здоровье. – У него от собственного добросердечия и благодушия дыхание перехватило на секунду. Сглотнув слюну, со знанием дела он добавил: – Сука!
В этот момент малярша Шура с чрезмерной эмоциональностью забарабанила в дверь.
– Я против! Никакой собаки в доме я не потерплю! – взревела она.
– Да что ты говоришь-то?! – И отец открыл дверь. – А почему?
– Потому что не нужно мне, чтоб она гадила по углам, кусалась!.. И вообще, может, эта ваша сука бешенством или чумкой больна!
– Да что ты, теть Шур! Это ж ангельское существо! – И глава ячейки душевно обнял соседку, да еще тряхнул ее вдобавок за плечи.
