Апрельское, или Секрет забытого письма (СИ) - Тюрина Елена Александровна (список книг TXT, FB2) 📗

Дома я зашла в соцсети и стала искать страницу Игоря Богорада. Знала возраст и какую школу оканчивал. Этого хватило, чтобы найти. Но профиль был почти пустой. Как понять, не ошиблась ли я? Решила всё же написать ему. Если обозналась, ничего страшного. Немного подумав, составила такой текст: «Здравствуйте. Я автор книги «Апрельское, или Цыганское несчастье», написанной на основе воспоминаний акушерки из посёлка Апрельское. Знаю, что вы имеете отношение к той семье, в которой всё произошло. Планирую писать вторую часть и хотела бы с вами встретиться, поговорить». На ответ особо не рассчитывала. Да и своим посланием была недовольна. Не клюнет он на такое. А что ещё я могла написать? «Извините, а вы не знаете, где ваш кузен Максим? Это не вы его, часом, похитили?»

Как ни странно, мне буквально в течение нескольких часов ответили: «Приезжайте. Посёлок Апрельское, улица Мухиной, дом 167». Весьма немногословно. Я снова обратилась к этому Игорю: «А можно ваш номер телефона?» Но тут же последовало сообщение: «Здесь связь плохо ловит. Он вам ни к чему. Если не найдёте, спросите дорогу у местных». Тогда я опять написала: «Может лучше встретиться на нейтральной территории? Мне туда далеко ехать». «Нет. Я никуда не выезжаю. Могу встретиться только у себя дома. Это вам надо. Если нет — как хотите». И я поехала.

По дороге перебирала в голове разные варианты случившегося с Максимом. Размышляла, связан ли с его исчезновением этот странный Игорь. И всё думала, чего это он никуда не выезжает. Если жил за границей, то вполне себе выезжает. Не хотят ли меня заманить в ловушку? Надо было кого-нибудь предупредить о своей поездке. Ведь у двоюродного брата Максима все мотивы есть для того, чтобы желать ему зла. Во-первых, эта давняя вражда из-за наследства. Во-вторых, детские обиды. А они могут быть даже сильнее. Люди, пережившие в детстве травлю, потом всю жизнь это помнят.

Посёлок встретил меня утренним густым, как молоко, туманом, сквозь который виднелись брошенные, поросшие бурьяном дворы и перекошенные дома. По дороге то с одной, то с другой стороны мелькали поваленные заборы, остатки сараев и других хозяйственных построек. Такое красивое название у посёлка. Совсем не вяжется с этим печальным зрелищем.

По Апрельскому пришлось поплутать изрядно. Я очень плохо знала его. По названному адресу находилось весьма мрачное строение. Я бы решила, что дом брошенный. Низкий, с покосившейся крышей, облупившейся на окнах и дверях краской. Находился он как бы в яме. К воротам вёл крутой спуск, и сверху было видно весь двор, затянутый виноградом, как паутиной. Часть его уже совсем засохла, но за растениями никто не следил и не обрезал. Как, в принципе, и за всем остальным. От сарая остались одни развалины, та же участь постигла и другие постройки. Совсем рядом, по соседству, находилось пепелище. Дотла обгорелые балки, доски, кирпичи. Одна лишь печная труба стояла. Судя по очертаниям, всё это когда-то тоже было домом.

Меня встретил худой мужчина с серьёзным замкнутым лицом, одетый в синий рабочий комбинезон и рубашку. Его тонкие губы были плотно сжаты, глаза смотрели, постоянно щурясь, как у близоруких людей.

— Добрый день. Это я вам писала.

— Да, я понял. Проходите, — проговорил Игорь.

Пока мы шли к дому, я услышала какой-то негромкий стук. Мой собеседник никак не отреагировал на него. Наверное, у соседей что-то мастерят. В своих домах звук пилы, топора или молотка — повседневная обыденность.

— Я уже читал вашу книгу, — заметил он, пропуская меня в своё жилище. — И что же вы хотите написать во второй части? Как бесславно жил и как свихнулся к концу жизни так героически спасённый отпрыск юной цыганки?

— Не только, — бросила я, осматривая комнату.

Тут как будто когда-то жила старенькая бабушка. Затхлый запах, куча хлама и старых вещей из прошлого. Наверное, Игорь занял этот дом самовольно, просто взял и поселился. Или от бабушки ему достался, но он за ним совсем не ухаживал.

Внутри мне было очень неуютно. Если не сказать — страшно. Я постоянно находилась в напряжении. И всё здесь навевало ощущение какой-то бесконечной грусти. Эти старые вещи излучали отнюдь не тепло. От них веяло жутью, как от кладбищенских памятников. Кстати, так совпало, что местное кладбище как раз находилось неподалёку. Из окон дома даже можно было увидеть кресты на погосте. Тут его называли вторым. Первое кладбище, уже не действующее, располагалось около церкви.

— А вы смелая! Одна в такую даль к незнакомцу поехали! — промолвил вдруг Игорь. — Мне такие нравятся.

Это его замечание заставило меня насторожиться.

— Так о чём вы со мной хотели поговорить? Не думаю, что я — интересный персонаж для книги.

— Хотелось бы услышать вашу версию этой ситуации. Почему, на ваш взгляд, всё так сложилось? Ваш отец — родной сын, а оказался в семье изгоем.

— Моя точка зрения вас, скорее всего, возмутит.

— Отчего же? Я постараюсь быть непредвзятой.

Он немного растерянно осматривал комнату в поисках пригодного для моего расположения уголка. Потом смахнул кучу вещей со стула, подставил его мне. Сам опустился на продавленный, заваленный подушками и одеялами диван. Я осторожно села. Боюсь, вся моя одежда после этого визита будет в пыли и грязи.

— Слышала, вы жили за рубежом, — заметила я.

— После окончания учёбы подался на заработки. Помыкался, но ничего толком не достиг, — признался мой собеседник.

— А на мой вопрос вы так и не ответили. Насчёт вашего видения истории с цыганским ребёнком. Считаете, не нужно было его спасать? Или не стоило потом в этом признаваться? Тогда бы никто не знал, что ваш дядя, Илья Андреевич — не родной сын и вопросов к распределению наследства не возникло бы.

— Я об этом не думал, — хмуро пробурчал Игорь, учуяв в моём вопросе подвох. — А насчёт наследства, всё равно была бы вражда.

— Почему?

— Какая разница, родной или неродной сын? Если уж помогать, то всем детям. И делить наследство поровну. А не так, чтоб одному всё, а другому — шиш.

— Может ваш отец чем-то прогневил деда? — предположила я. — Просто так ведь наследства не лишают.

— Не знаю даже, что вам на это ответить. Я не в курсе. Так что сами видите, со мной говорить не о чем.

— Почему вы здесь живёте? Что это за дом? — я обвела глазами помещение, в котором мы находились.

— От бабки по материнской линии достался.

Значит, я угадала.

— Ну не зря же я к вам такой путь проделала, — пробовала как-то разговорить Игоря, потянуть время и придумать, как повернуть разговор в нужное мне русло — про его вражду с Максимом.

Мне нужно было понять, есть ли у него сейчас к Максу какая-то неприязнь, желание отомстить. И он ли звонил с этими странными то ли угрозами, то ли претензиями.

— Вон там моя бабка уже много лет лежит, — неожиданно сказал мужчина, и, прищурившись, посмотрел в окно, в сторону кладбища. — И отец тоже. А матери я не нужен. Так что никого у меня не осталось.

— Как же? А брат? — я с усилием проглотила стоявший в горле ком.

От этой странной беседы уже становилось нехорошо. Зря я потащилась сюда. Вспомнила, что его отец перед смертью, говорят, сошёл с ума. Вдруг и он сам такой же? А ещё про Илью Андреевича что-то говорил. Тот вроде провалами памяти страдал, а не с ума сошёл. Родственнички как на подбор, один другого краше.

После моего вопроса о брате Игорь очень странно на меня покосился. Недобро, с плохо скрываемой злостью.

— Нет у меня братьев, — ответил, будто плюнул.

Видимо, о Максиме поговорить не удастся.

— Слушайте, зачем вы меня позвали, если не хотите говорить?

— Я вас не звал. Вы сами изъявили желание встретиться.

Во мне самой начинала вскипать злость на него. Бессмысленная поездка, бессмысленный разговор, ни следа Максима или какой-нибудь информации о нём. Похоже, я просто теряла время.

— Расскажите об отце. Каким он был? — попыталась я снова наладить контакт.

— Он в типографии работал линотипистом, — неожиданно смягчился Игорь. — Линотип — это наборная строкоотливная машина. На клавиатуре набирали строки из матриц, и на этой же машине происходила отливка из специального сплава — гарта, разогретого до трёхсот градусов. Умная машина, но трудоёмкая. И вредный сплав. На смену линотипам пришли компьютеры, и отец остался не у дел. Он был очень добрый и безобидный. Одинокий, забытый всеми человек с тяжёлой судьбой. Жизнь с ним обошлась жестоко, но он оставался человеком, несмотря ни на что. Вы думаете, он пил и бомжевал? Нет. Многие предпочитают отшельничество не потому, что не хотят работать и прочее. Нет, они по простоте своей души безвредные и доверчивые. Поэтому просто разочаровываются в людях, которые их обманывали, обижали, и уходят, сделав свой выбор. Отец был аскетом, отшельником, предпочитавшим одиночество. Я с детства помню запах типографии, и он у меня ассоциируется с отцом.