Осень и Ветер (СИ) - Субботина Айя (книги хорошего качества .txt) 📗
[1] Chateau Cheval Blanc — производитель элитных вин
Он даже не пытается ничего отрицать. Смотрит на меня с улыбкой приговоренного и мне на миг противно от самого себя. Противно от того, во что превратились мы оба. На мгновение мне даже хочется послать все на хер и свалить. Не ставить никаких ультиматумов, дать ему шанс одуматься, снять шоры с глаз. Но только на миг. Потому что где-то в глубине души я все еще хирург, и то, что я делаю с гордиевым узлом трех наших жизней — тяжелая полосная операция. Нет здесь полумер, нельзя вытащить аппендицит, не разрезая кожу вместе с мясом.
И я снова дожжен принять решение. Не самое правильное, а оптимальное. Правильное решение… Я сглатываю, потому что у меня есть лишь один ответ на этот вопрос, и он мне не нравится.
— Новикова теперь работает на меня, Ян. Я знаю обо всех тузах в твоем рукаве.
— Догадывался, что она просто жадная сука, — говорит он грубо. Цедит алкоголь через зубы, глотает не морщась.
— Всего лишь здоровый рационализм и инстинкт самосохранения, — отвечаю я. — И мое щедрое предложение.
На самом деле, Новикова почти сразу «сдулась», как только узнала, что воевать за Хабиби придется со мной. И что я — ее биологический отец, и тесты на ДНК будут в любом случае. Что меня этим не запугать и не подвинуть. Поэтому предложение переметнуться на мою сторону Новикова встретила с радостью собачонки, которой взамен обглоданной кости дали кусок парного мяса.
— Ева знает, что ты пришел торговаться? — спрашивает Ян, и мне кажется, что он просто не знает, что делать дальше и потому тянет время.
— А разве я торгуюсь? Я делаю предложение. Пока еще делаю, — демонстративно бросаю взгляд на часы, — но оно лимитировано. На твоем месте я бы соображал быстрее.
По глазам вижу, что он не собирается отвечать. Будет отмалчиваться.
Почему-то в тот самый момент, как я собираюсь окончательно загнать его в лузу, как упрямый бильярдный шар, в памяти всплывает наша молодость. Когда мы напились, погрызлись из-за какой-то фигни и набили друг другу морды. Так, в полсилы. Утром протрезвели, посмеялись, дружески похлопали друг друга по плечу. И все, с тех пор у нас было табу на совместные пьянки.
Мне хочется, чтобы невидимый кукловод перестал быть говнюком, сменил декорацию и мы, немного пободавшись, под утро очнулись и пошли вместе похмеляться. Я почти чувствую во рту вкус горькой, почти готов поморщиться, но… Это не мы. Давно уже не мы. И бить друг друга будем в полную силу, и единственное, что я могу в память о нашей дружбе — дать ему шанс вставить кляп в зубы.
— Вот что будет, Ян, — говорю я, наплевав на то, что он многозначительно протянул руку в сторону пистолета. — Ева и Хабиби остаются со мной. Ты можешь согласиться на мои условия и тогда все будет хорошо и спокойно. А можешь не соглашаться и тогда я просто тебя раздавлю. Без обид, бывший старый друг. Сунешься к Ева или моей дочери — я тебя убью.
Он на миг вздрагивает, но тут же берет себя в руки и смотрит на меня волчьим взглядом. Прекрасно осознаю, что просто не оставил ему выбора, но испытываю какое-то садистское удовольствие. Еще бы стало хоть чуточку легче, но где там.
— Попытаешься встретиться с Евой или Хабиби — убью. Подумаешь о том, чтобы протянуть к ним руку — убью, — методично озвучиваю каждый категоричный пункт своего «предложения».
— Научился убивать, да? — Ян берет ствол в ладонь, прицеливается мне в грудь и с громким «бах!» делает вид, что стреляет.
Пожимаю плечами.
— Жизнь заставила перестать был белоручкой, — говорю совершенно честно.
— Я могу решить все здесь и сейчас, — вдруг торопится Ян. Снова дуло «смотрит» в меня пустым черным зрачком и взгляд Яна цепенеет, словно он уходит в себя, чтобы посовещаться с совестью и инстинктом самосохранения.
Даже не пытаюсь ему мешать, просто снова закуриваю и кладу ногу на ногу. Интересно, что будет, если Ян выстрелит? Почти готов спровоцировать его резким движением, но вовремя понимаю, что во мне говорит тот же зверь, что говорил в тот день, когда я пришел к бывшему Евы. Этому монстру глубоко плевать на всех и вся, но собственную жизнь он ценит меньше всего.
— … могу поставить в нашем разговоре одну жирную свинцовую точку, — доносится до меня угроза Яна. Понимаю, что задумался и прослушал часть его пафосной речи.
— Вперед, дружище, ставь.
Это не я храбрый — это у него кишка тонка. Я столько раз видел смерть, что научился ее распознавать. У Яна взгляд попавшего в капкан зверя. Он злой, раненый и готов на крайние меры, но скорее отгрызет себе лапу, чем попытается укусить егеря.
Несколько минут мы смотрим друг на друга в полной тишине. Я курю, Ян пьет и держит меня под прицелом. Но, в конце концов, отводит руку и отрешенно смотрит на ствол, как будто не может вспомнить, откуда он взялся.
И начинает говорить. Его прорывает, словно канализацию. Грязь, отходы, вонючие тряпки — все прет наружу. И так я узнаю, кто «привел» Андрея на День рождения Марины, кто разыграл для меня любовь Евы. Где-то на половине исповеди мне становится страшно от непреодолимого желания отобрать пистолет и одним выстрелом заткнуть Яну рот. Сжимаю кулаки и заставляю себя слушать.
— Я люблю ее, Садиров, — говорит Ян безжизненно, словно утонул в дерьме собственных откровений. — Я не умею без нее жить. Ева мой воздух, придурок. А тебе она что? Просто трофей, придаток к твоей дочери, собачонка, которая пойдет, куда укажет хозяин. И пойдет. — Ян горько улыбается. — Нихрена мы с тобой, Садиров, не отличаемся. Каждый тянет одеяло на себя. Но я тебя, по крайней мере, не обманывал и женщину твою не уводил.
В самом деле: не такие уж мы и разные. И от этого я омерзителен сам себе. Даже злиться на Яна не могу, потому что он уже наказал сам себя. Превратился в одержимого, потерял себя в любви к женщине. И чем больше я смотрю на него, тем отчетливее понимаю, что, не свали я тогда от Лейлы, был бы точно таким же: раздавленным, поставленным на колени бесхребетным идиотом.
— Я тебе жизнь испортил, Садиров, — хмыкает Ян. — Намеренно, блядь. Нарочно, потому что хотел и мог. Знал, что ты подожмешь хвост и свалишь. Ты же всегда сваливал. Ты даже за такую, как Ева бороться не захотел. А ведь она тебя любила.
Я вздрагиваю от того, что во всей этой вони вдруг всплывает признание.
Ева меня любила?
Я даже никогда об этом не задумывался, потому что наши отношения развивались слишком стремительно, и, без последнего «прости», так же стремительно лопнули.
— Хочешь, я тебе скажу, что будет дальше? — продолжает Ян. И рад бы заткнуть его, да не могу. Должен услышать все, узнать всю правду, чтобы искоренить даже тень нашей былой дружбы. Так будет легче превратить его в ничто. — Ты отберешь у меня Еву и дочь, спрячешь в своих хоромах, и она будет всю жизнь лишь тенью, нянькой для Хабиби. И никогда тебя не простит, что не дал ей выбора. Потому что будет думать, что я был ее спасением, пока ты становился крутым говном. Потому что для нее я так и останусь хорошим Яном, который поддержал в трудную минуту. Как тебе такая, блядь, Кавказская пленница?
Я зажимаю сигарету между пальцами, встаю и нависаю над Яном, словно его самый страшный оживший кошмар. Он даже не сопротивляется, когда я забираю пистолет из его ослабевших пальцев. Только пьяно улыбается, закрывает глаза и раскидывает руки, словно приглашает сделать то, чего требует мой кровожадный внутренний монстр.
— Я всегда буду между вами, Садиров, — говорит с сумасшедшей улыбкой, которая больше походит на оскал.
Он знает, что я никогда не расскажу Еве правду о нем. Не из-за него, а потому что такая правда ее просто убьет. Даже мне противно знать, что все это время она была замужем за человеком, который срежиссировал смерть Марины, а каково будет ей? Вдруг узнать, что жила с ним под одной крышей? Целовала? Обнимала? Беспокоилась, когда он задерживался с работы? Доверяла Хабиби, думая, что ему с ней будет безопаснее?
