Мгновения жизни - Коббольд Марика (бесплатные полные книги .txt) 📗
Он приехал на неделю. Они умудрялись полностью использовать время, оставшееся после его деловых встреч и ее работы, отдавая сну не больше двух часов в сутки. Лежать рядом с ним в предрассветные часы и иметь возможность вот так прикоснуться к нему, легко, как если бы она еще спала и видела сон, было для нее великим и неожиданным счастьем.
В то утро, когда он должен был вернуться в Штаты, ей хотелось, чтобы он ушел из квартиры как можно раньше. Усевшись на корзину с грязным бельем, она смотрела, как он бреется. Он был совершенно голый. Вначале он очень стеснялся своей наготы, трогательно прикрываясь чем-нибудь. Но сейчас он свободно передвигался по ее квартире, словно был один. Впрочем, не исключено, что он просто притворялся.
Она приготовила завтрак — гренки и яйца всмятку, — хотя сама ничего не ела, просто продолжала пить кружку за кружкой сладкий чай с молоком. Он съел и свой завтрак, и ее, но, когда поднял на нее глаза, она заметила в них слезы, которые он быстро смахнул тыльной стороной ладони.
«Уходи, — подумала она, — уходи, чтобы я могла дать волю своему горю». Дни впереди будут усыпаны горящими углями и перевиты колючей проволокой, но другого пути, кроме как выдержать все это, у нее не было, поэтому, решила она, чем раньше она начнет, тем быстрее выйдет из этого состояния.
— У меня еще есть время на одну чашку чая, — сказал он.
— Нет. Нет, у тебя больше нет времени. — Она поднялась на ноги. — В этот утренний час движение на дорогах может быть просто ужасным.
Он взглянул на нее слегка удивленно.
— Но ведь я поеду в другую сторону, против движения. Кроме того, машина придет не раньше чем через десять минут.
— Тогда тебе лучше уйти прямо сейчас, — выпалила она.
— Я снова переворачиваю твою жизнь, не так ли?
— Да. Но я бы не хотела прожить ее по-другому.
Он посмотрел на нее.
— Может быть, ты переехала бы в Штаты? Ты могла бы работать там точно так же, как и здесь.
Сердце Грейс забилось с перебоями, как если бы она уже праздновала это событие заранее. Но она покачала головой.
— Нет. Это мой дом. Все, что ты видишь вокруг, я сделала сама. При разводе я ничего не взяла у мужа. И в очередной раз начинать все сначала нелегко, даже для свободного художника. Здесь у меня репутация, здесь у меня есть контакты; люди, которые знают мою работу и доверяют мне. Здесь миссис Шилд, мои друзья. А там все может закончиться тем, что я возненавижу тебя, оставив все тут, ради того чтобы сидеть в какой-нибудь хижине и ждать, ждать тебя.
— Какой еще хижине? Это могла быть по-настоящему хорошая квартира или коттедж в Хэмптонзе.
— Где бы она ни находилась… ждать, когда ты появишься, и страшиться того, что ты уйдешь? Понимаешь, какое неравенство внесет это в наши отношения? Я стану кем-то совершенно другим — зависимой, отчаявшейся, цепляющейся за тебя женщиной. — Она закинула ему руки за шею и, глядя прямо в глаза, сказала: — И я все еще не полностью доверяю тебе. Если моему сердцу суждено быть разбитым, пусть это случится на моей собственной территории.
— Ты можешь мне доверять, — отозвался он. — Но я не сержусь на тебя, за то что ты еще не знаешь этого… пока.
Грейс уселась на постель и зарыдала, глядя на смятые простыни. Она легла на них и подложила под голову подушку, от которой еще исходил его запах.
Она сфотографировала спальню. Это был первый из серии снимков, на которых отсутствие кричало о себе в полный голос. Малыш, стоящий один за школьными воротами, женщина, выходящая из поезда на пустынную платформу, та же самая женщина, лежащая на своей половине двуспальной кровати.
— Ты когда-нибудь страдала депрессией? — поинтересовался Ной у Грейс. — Я не имею в виду простое ощущение неуверенности.
Грейс взглянула на него, думая про себя, отчего он задал этот вопрос.
— Депрессия — это отсутствие ослиного упрямства, — изрекла она. — Да-да, она у меня была. И это был кошмар. Мир представлялся мне отвратительным местом, полным темноты и злобы, а жизнь казалась совершенно бессмысленной. Но потом во мне проснулось ослиное упрямство, и теперь мир кажется прекрасным и удивительным, а всякая жизнь — священным даром, иногда даже моя собственная. Я не знаю, сколько это продлится, прежде чем ко мне вернется благоразумие.
— Вот это мне и нравится — положительный взгляд на жизнь.
Грейс закурила сигарету.
— Не пойми меня превратно: мне больше по душе, когда ослиное упрямство включено. Без него ты видишь все совершенно отчетливо, а это невыносимо.
— Можешь назвать это болезнью или невыносимой четкостью представлений, но мне почему-то кажется, что тогда, много лет назад, у Луизы была депрессия. Сохранились письма Артура друзьям, записи в его дневниках. Что-то происходило, и это что-то отрицательно сказалось на его работе.
— Это действительно было так?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты знаешь его работу. У него действительно, скажем так, изменился взгляд на мир?
Ной почесал в затылке, меряя шагами комнату.
— Нет, думаю, что нет. Биография, написанная Дональдом Аргиллом, намекает на какие-то личные проблемы, появившиеся у Артура в самом начале 1930-х годов. Разумеется, книга Аргилла охватывает период до Второй мировой войны. Я изучал работы Артура, относящиеся к тому времени, но не могу сказать, что нашел в них следы каких-то личных проблем. Какая-то часть меня, — ее можно назвать профессиональной, которой нужны деньги и несколько приличных отзывов, — хочет покопаться здесь поглубже. Но остается и другая часть — примерного внука. Давай поговорим о том, как мне подороже продать собственную бабулю.
— Нет. — Грейс содрогнулась. — Лучше не надо.
Он перестал метаться по комнате, взял ее за руку и посмотрел с нежностью, как было когда-то, давным-давно, когда она упала с велосипеда и начала реветь в три ручья, вспоминая мать, которую она потеряла пять лет назад.
— Оно того стоило, Грейс?
Она снова помолчала, прежде чем ответить:
— Я все еще не знаю.
* * *
Луиза сидела в саду на деревянной скамье под темно-пунцовым буком. Когда Грейс подошла, она повернула к ней голову. Лицо Луизы — хрупкая конструкция из костей, обтянутых сморщенной кожей — осветилось такой теплой улыбкой, что Грейс автоматически потянулась за отсутствующим фотоаппаратом.
— Осень наступает. — Луиза похлопала по сиденью рядом с собой. — Присаживайся и давай поболтаем. Я обожаю своего внука, но мне трудно по-настоящему поговорить с ним. У тебя не возникает такого чувства? Может, это свойственно всем мужчинам.
Грейс поднесла руку ко рту, скрывая смех, и сделала вид, что закашлялась.
— Да, мне кажется, в этом все дело.
— Сады просто великолепны, как ты считаешь? Я буду скучать по ним. Разумеется, Артур не одобрял моего вкуса. Он считал этот цвет вульгарным, ему не нравилось то, что он видел, он полагал, что это всего лишь отсутствие порядка, но я настояла на своем. «Я отвечаю за сады», — сказала я ему. — Она улыбнулась, потом добавила: — Разумеется, вот уже долгое время мы не можем поддерживать их в том состоянии, в каком следовало бы.
— Эти цвета, — Грейс широким жестом обвела цветочные бордюры, — эти цвета, которые не нравились Артуру, это цвета моих рисунков.
— Меня никогда не привлекало то, что называется практическим повседневным садоводством. Стоило семечку оказаться в почве, как я предоставляла его себе. Мне нравилось ждать и смотреть, что случится с формой цветка, или куста, или с цветом листьев. Садовнику все время хотелось что-то передвинуть и пересадить, что-то добавить, а что-то убрать, но я сказала ему, чтобы он оставил все как есть, пусть все идет своим чередом — растения либо выживут сами, либо умрут. Артур всегда говорил, что я — самая пассивная женщина, которую он когда-либо встречал. Конечно, он был прав. Я никогда не испытывала желания что-либо менять. Мне нравится видеть, что тут получилось.
