Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (полная версия книги TXT) 📗
Деймон ничего на ее взгляд не ответил, прошел в кухню, поставил чайник на плиту, сел за стол. Дженна внимательно смотрела на психолога своей дочери, уже готовясь обрушить на него тысячу аргументов и причин. Сальваторе хотел курить и пить кофе. Еще больше он хотел знать, благополучно долетела ли Джоа до Стокгольма и спокойна ли ее дешевая душонка.
— С ней хочется встретиться ее отец. Елена же категорически против.
Он уставился на Соммерс, так наивно верующую в мир во всем мире и в то, что люди обязаны исполнять свой долг.
Долг — слово, придуманное властями и политиками. Принуждающее понятие, заставляющее делать людей то, чего им не всегда хочется. Семейный долг, дочерний долг, долг чести и дружба. Дешевая порнография.
— Я бы тоже был против, если бы загибался от боли, а мой отец трахался с чужими бабами. Извините, конечно, дело не мое, но Елене не стоит идти на эту встречу.
Во взгляде Дженны — недоумение, смешанное с презрением и этим вечным: «Ты ведь еще жизнь не прожил, ничего о ней не знаешь, как можешь так говорить?». Треклятая отговорка. Не имеет значения, сколько ты прожил — девятнадцать или сорок лет. Важно, сколько ты пережил. Возраст никогда не определяет опыт. Елена может посоревноваться в житейской мудрости с той же Дженной, не знающей что такое потери и отчаяние.
— Послушайте, когда я ее забрал, она не то, что слова не могла из себя выдавить, она себя-то с трудом узнавала, не говоря уже о других людях. Она пребывала в ебанной кататонии двадцать четыре часа в стуки, боялась темноты и страдала от ночных кошмаров. Она была как сломанный робот: выдавала те фразы, которые вспоминала, иногда даже не осознавая их смысла. А теперь, когда она вернулась в более-менее нормальную жизнь, вы хотите снова ее в ту же пропасть отправить?
— Но он — ее отец! — отчаяние и бесполезная попытка образумить Сальваторе заранее были обречены на провал. Переубедить этого человека только время может, и то, не всегда это получается, а что уж говорить о взбалмошной Соммерс?
— Бросивший ее и ее мать? Я не знаю всей трагедии вашей семьи, но знаю, что обида у Елены на ее отца слишком глубокая. Поверьте, я ее отлично понимаю: когда больно так, что не то что видеть — слышать об этом человеке ничего не можешь, никакие родственные связи ничего не стоят.
Девушка появилась в проходе, встревоженно переводя взгляд с Дженны на Деймона, с Деймона на Дженну. Она боялась их решения как смертного приговора. Она чувствовала себя потерянной, разбитой и использованной. И ее чувства как-то ощущал и Сальваторе.
— Иди в спальню, Елена, — властно произнес он. — Дай нам поговорить.
— Но…
— Иди, я сказал.
Властность его голоса была привычна для Гилберт, но нова для Соммерс. Эмоциональная тетушка обескураженно посмотрела на удаляющуюся племянницу, а потом — на спокойного Деймона. Он был настолько уверен в себе, что его уверенность просачивалась и в душу Дженны каким-то образом.
— Если она встретится с отцом — все мои, да и ваши тоже, усилия полетят к чертям собачьим. Я с завтрашнего дня заставлю ее вернуться в колледж, буду работать и дальше над ее душевным равновесием, но к отцу ее не пущу.
Говорит так, будто имеет на эту девочку право. «Вчера» снова всплывает в памяти. Вспоминается импульс, побудивший их к действию, вспоминается взаимность, нежность, бережность. Черт возьми, он в этот момент не думал о Хэрстедт, не думал о Локвуде, а был занят лишь ощущениями. И теперь вот, после вчерашнего, властно произносит: «Но к отцу ее не пущу». Кажется, что его одержимость ею трансформировалась в чувство собственничества ею.
— Это погубит ее. Если любите ее, не разбивайте ей ее сердце еще раз. Оно и так еле-еле бьется.
Красиво говорит, прямо стихи слагает… В писатели бы что ли ему податься?
У Дженны не находится аргументов. Дженна теряется в правде Сальваторе и признает свое поражение лишь мысленно. Чтобы хоть как-то восстановить репутацию властной женщины, она решается на опрометчивость: гордо поднимает подбородок и строго вспоминает:
— У нее все руки в синяках, которые она очень уж сильно от меня прячет. Не желаете объяснить?
Он желает вернуться во вчерашний вечер и еще раз ею насладиться. Ненависть ярким пламенем разрастается в душе, согревая и мотивируя. В памяти всплывает податливость Елены, ее смирение, ее мольба, ее стройные ноги, ее губы, целующие так, что все внутри будто разрывается.
Классно он все же ею играется. Его план медленно, но верно тянется к своему завершению: Гилберт начинает видеть в своем враге друга, в своем объекте ненависти начинает ощущать мужество и власть, спасение и облегчение.
Хочется уже поскорее разбить ее сердечко. Хотя в книжках, которые она читала, враги после поцелуя и такой тактильной близости сближаются. Сальваторе же чувствует еще большую ненависть: он хочет восстановить, а потом снова разрушить мир Елены. Отличная награда за весь ее гнев, который она ему подарила.
— Останавливаю ее всякий раз, когда она хочет свести счеты с жизнью.
— Если я узнаю, что ты хотя бы раз сделал ей больно — я тебя засужу, ты меня понял?
Он криво ухмыляется, но не решается отпускать едкий комментарий насчет того, что его обвиняли в изнасиловании, хоть никакого изнасилования никогда и не существовало. Он криво ухмыляется, вежливо помалкивая о том, что избил, облапал и поцеловал ее племянницу. Не стоит будить лихо.
— Ей сделаю больно, не я, а вы, если отправите ее к отцу.
Она не находит что ответить, просто уходит.
Елена появилась в дверях минутой позже с руками, испачканными в карандаше и сангине. Гилберт искала успокоение в ненависти, а нашла его в рисунках. Она положила сигареты рядом с Сальваторе, а потом села напротив него. На миг Деймону кажется, что вчерашнее было сном, что если что-то и было, то Елена это забыла. Проигнорировала. Но девушка прячет взгляд и смущается. Значит, сама думает об этом.
— Не волнуйся, к отцу ты не пойдешь, я тебя отмазал, — взял сигареты, закурил. Елена сама не заметила, что уже насквозь пропитана этим сигаретным дымом, что насквозь пропитана ненавистью Сальваторе, вся изрезана и истерзана его прикосновениями и ударами, его ласками и грубостями. — Но с завтрашнего дня ты возвращаешься к учебе — это цена, которую ты должна заплатить, чтобы убедить свою тетушку не отправлять тебя на каторгу.
Он нашпигован ее гневными взглядами, ее молитвами и просьбами, которые спешит сразу же исполнять, преисполняясь отвращением к себе и презрением к ней. Самое странное то, что ни Добермен, ни Мальвина ничего менять не собираются.
— Хорошо, — произнесла она, все так же фокусируя внимание на чем угодно, только не на Сальваторе. — А… А что с… с Тайлером?
Он усмехается, поднимаясь и направляясь к плите. Ко всем прочим ароматам приплюсовывается запах кофе, который Гилберт терпеть не могла. Кофе и сигареты — отвратительное сочетание.
— Вернется твой Тайлер в ближайшие два-три дня, — Деймон пришел к выводу, что лучше дать время с запасом, чтобы потом избежать разговоров и обвинений. — Я убедил его в том, что ты нуждаешься в нем.
Он подошел к окну, стал смешивать кофе и никотин, а Елена — недоумение с горечью. Она не так уж и сильно нуждается в Локвуде. Просто хотелось бы ему все рассказать, но так чтобы до дрожи и спирания дыхания – нет.
Девушка тихо благодарит и пулей вылетает из кухни. Ей стоит быть более взрослой: не предавать значения своим эмоциями и чувствам, смотреть на вещи проще и не думать о вчерашнем приливе нежности.
4.
Когда Тайлер вошел, Бонни уже была с сумкой в руках и с решимостью во взгляде. Она собиралась уходить. В очередной раз. В очередной гребанный раз собралась уйти. Тайлер тоже чувствовал себя использованным. Он думал о Елене, понимая, что дико скучает по ней, и осознавая, что слишком уж сблизился с Бонни, с этой грубиянкой, воздушные замки которой всегда кто-то рушит.
— Я ухожу, — так просто и уверенно. Ее сердце кто-то вырвал, переживал и выблевал обратно, а Беннет продолжает делать вид, что ничего не замечает, что прошлое остается в прошлом.
