САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Дейс Герман Алибабаевич (книги без сокращений TXT) 📗
А ещё Константин Матвеевич загрузил давешние бутыли. Вернее, он загрузил только две, потому что год обещал быть яблочным, и три бутыли оставлялись для них. В две же бутыли Константин Матвевич насыпал всяких ягод, сначала хотел сделать вино, но потом плюнул на это дело и решил сделать брагу: он засыпал ягоды сахаром и долил в бутыли воды.
«Какое на хрен вино в России? – подумал он. – Сам я его пить не собираюсь, а меняться лучше крепкими напитками…»
К тому времени Жорка снова запил, потому что у его жены кончился отпуск, и теперь уже Сакурову пришлось заниматься спонсорством. Но делал он это умеренно, а иногда просто сам привозил из Угарова «съедобную» водку. Вместе с ним и Миронычем в Угаров повадился шастать и внук учительницы, а иногда и она сама. Первое время, конечно, ни о каких спутниках в виде учительши с её внуком не могло идти и речи. Потому что первое время отношения между Сакуровым и учительницей с её внуком пребывали в довольно прохладном состоянии. Но потом они, отношения, как-то сами собой наладились. Вернее, налаживанию отношений помогли учительшина интеллигентная житрожопость и один скандал, случившийся промеж учительшей и её подругой, московской дачницей из соседнего посёлка.
Скандал случился поздним знойным летним утром, когда Сакуров, отоспавшись после очередной поездки и наспех покормив живность, перекуривал на крыльце в компании вездесущего Мироныча. И, пока он перекуривал, на северной околице образовалась делегация в составе вышеупомянутой дачницы, её мужа и их внучки. Муж был одет в одни демократские трусы по икры и запряжен в тележку, чтобы на обратном пути увезти кучку навоза из загона, дачница с внучкой гуляли налегке в вызывающих пляжных халатах и соломенных шляпах.
«Ах, здравствуйте, Любовь Викторовна!»
«Ах, здравствуйте, Валентина Алексеевна!»
«Ах, Маша!»
«Ах, Саша!»
Когда делегация вкатилась в деревню, их встречала учительница. Внук крутился рядом, примериваясь проколоть шину колеса тележки, привезённой мужем дачницы.
«Прямо как в мексиканском сериале, - пробормотал Сакуров, - только негр не сосем чёрный…»
«Здравствуйте, товарищи! – усеменил к прибывшим Мироныч, плюнув на компанию бывшего морского штурмана. – Рад познакомиться с друзьями моей ближней и лучшей соседки!»
Надо сказать, к Миронычу отнеслись благосклонно, о чём-то с ним пошептались и, отпустив негра загружаться известным полезным полуископаемым, подканали к Сакурову.
«Как вам не стыдно! – с порога в зубы наехала на бывшего морского штурмана московская дачница. – Обворовать вдову! И это человек, который сам пережил такие лишения! Который был вынужден приехать в чужую страну, где его приняли как родного, а он…»
«Вот именно! – подтявкнул Мироныч. – Сам спёр целый КАМАЗ досок с прицепом бруса в придачу, а мне долг возвращать не хочет. А я, между прочим, согласился взять досками. Ну, и брусом… в придачу…»
«Это они о чём?» - сначала не понял Константин Матвеевич.
«Ну, что, предупреждал я тебя?» – послышался голос Жорки. Бывший интернационалист, заперев парадную дверь и надевая на ходу портупею, направлялся к собутыльнику Варфаламееву.
«А, так вы имеете в виду доски!» - наконец-то вспомнил Сакуров.
«Нет, вы посмотрите на него! – разахалась дачница. – Сам обворовал, и сам уже ничего не помнит! Лёня, ты слышал?!»
«Слышал!» - послышался натужный голос негра, соскрёбывающего сухой навоз там, где уже поработал местный старатель Гриша.
«Ах, какая наглость! Ах, какое бесстыдство! Ах, как вы можете!??» - вовсю уже раскудахталась дачница. Учительница молча тупила глаза, её внук делал вид, что завязывает шнурки и заглядывал под халат внучке дачницы, внучка, девица лет тринадцати, строго смотрела на Сакурова.
А Сакуров слушал-слушал, терпел-терпел, затем не выдержал и раздельно гаркнул:
«Значит так – вы все, и ты, Мироныч, тоже, – пошли на х…! Лёня, ты слышал?»
«Слышал!» - отозвался негр.
«Как?! Что такое!?? При детях!!! Валентина Алексеевна и вы… ну, вы! Который ближний сосед… Будете свидетелями, потому что я на этого хама в суд подам! Лёня, ты слышал?»
«Слышал!»
«Я, пожалуй, в свидетели не пойду», - почему-то отказался Мироныч и погнался за Диком, который снова что-то спёр и улепётывал от крыльца избушки Мироныча в сторону лесопосадки.
«Ах, ну что вы, Любовь Викторовна, зачем так сразу уже и в суд?» - тоже пошла в отказ учительница.
После чего две барыни заспорили-заспорили, а потом как-то ненароком и рассорились. Московская дачница прошлась по внуку учительницы, объедающего их уже полсезона, учительница припомнила случай, когда дачница отравила её внука некачественным арбузом.
«Отравила?!! – благородно возмущалась дачница. – Да он сам, как с цепи сорвавшись, съел полтора арбуза в один присест, так как тут не отравиться!!?»
«Вы хотите сказать, что я держу своего внука впроголодь?!!» - надрывалась учительница.
«Хочу!»
«Ноги больше моей у вас не будет!» - топала сухой ножкой учительница.
«Моей у вас тоже!» - парировала дачница, разворачивалась и уходила из деревни, по пути велев негру подбросить в тележку ещё навоза.
Вот с той поры и началась их с учительницей и её внуком «дружба». Сначала в город с ним на фольксе увязался внук, купить мороженого, а потом и учительница стала подсаживаться, чтобы купить остальных продуктов. В общем, Сакуров привязался к мальцу, а тот уже через раз обедал у соседа. Причём не выказывал никакой привередливости, но лопал всё подряд. При этом умел поддержать любую беседу, а Сакуров только диву давался на то, сколько много знает данный десятилетний пацан.
«Ах, Костя, зачем вы его так балуете!» - упрекала соседа учительница, повадившаяся покупать у него свежие куриные яйца в два раза дешевле, чем на местном рынке.
«Да никто его не балует, - грубовато возражал Сакуров. – Кстати, насчёт досок: я до сих пор не пойму – кто, когда и что у вас украл?»
«Ах, Костя, кто старое помянёт!» - поводила глазёнками престарелая Мальвина.
«Я не понял!» - начинал рычать Сакуров, но Мальвины уже и след простывал.
Глава 50
А мотаться в столицу становилось всё накладней и трудней. Во-первых, билеты дорожали, а контролёры свирепели. Во-вторых, стало сбоить расписание. И Сакуров, планируя попасть домой после поездки в столицу хотя бы на следующее утро, иногда бывал на месте только через сутки. Да ещё умные чиновники из министерства путей и сообщений, рачительные до собственных прибылей, придумали сокращать маршруты. В силу такой рачительности бедным дачникам (и Сакурову вместе с ними) приходилось давиться в набитых душных вагонах электропоездов, построенных ещё в начале шестидесятых. А сквозь набитые безлошадными согражданами вагоны продирались сводные отряды контролёров с милиционерами и вылавливали зайцев и прочих нарушителей. К прочим относились курящие с распивающими в тамбурах, а также справляющие малую (а иногда и не только её) нужду в разных укромных местах пассажиры. Эти отлавливали, а те продолжали курить, распивать и справлять, потому что ехать некоторым приходилось по три часа кряду, и как тут не закурить, распить или справить? Раньше, в далёкие шестидесятые, проклинаемые из-за свирепости устоев и гнусности порядков по всем каналам одемокраченных СМИ, в электропоездах царили более свободные нравы: за курение и распивание не травили, а для отправления разных нужд работали специальные кабинки. В описываемые времена кабинки пребывали в заколоченном (из-за вышеупомянутой рачительности вышеупомянутой категории российских граждан) состоянии, а если на линии появлялся электропоезд, построенный внове, то в таком (в силу той же похвальной рачительности) данные кабинки просто отсутствовали. Иногда, правда, случались и незаколоченные кабинки. Однажды Сакуров имел возможность видеть такую в действии.
В тот день ему повезло с расписанием, но не повезло с местом: он оказался втиснутым между двумя тележками, тремя гражданками и пятью гражданами в тамбуре, ужасно вонявшем незаколоченной туалетной кабинкой. Граждане и гражданки сквернословили в адрес руководства страны и рачительных чиновников. Первых ругали за то, что они не контролировали инфляцию, вторым доставалось за регулярный рост цен на билеты в таком безобразии, за которое в приличных странах ещё приплачивали бы, лишь бы только ездили.
