Воспоминания - Шпеер Альберт (книги без регистрации .txt) 📗
Роланд безотлагательно вызвал около двадцати надежных представителей угольных шахт в замок Тиссена Ландсберг, где помещалась резиденция штаба Рурской области. После короткого обсуждения, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся, сообща решили бросить взрывчатые вещества, детонаторы и шнуры в «долото» шахт и таким образом сделать их непригодными для использования. Один из коллег получил задание вывести за пределы Рурской области все имеющиеся в нашем распоряжении грузовики, снабдив их горючим лишь в небольшом количестве. В случае необзодимости автомобили и горючее следовало предоставить в распоряжение действующей армии, таким образом, окончательно выведя их из гражданского подчинения. Наконец, я пообещал Роланду и его сотрудникам для охраны электростанций и других важных промышленных объектов от отрядов подрывников, подчиненных гауляйтерам пятьдесят автоматов из производственных остатков. В руках решительно настроенных мужчин, защищающих свой завод, они в то время представляли собой значительную силу, потому что полиции и партийным функционерам незадолго до этого пришлось сдать свое личное оружие армии. В этой связи сы даже вели речь об открытом бунте.
Гауляйтеры Флориан, Гофман и Шлесман собрались в гостинице «Блеберхоф» под Лангенбергом. Наперекор всем запретам Гитлера я на следующий день предпринял еще одну попытку уговорить их. Начался горячий спор с гауляйтером Дюссельдорфа Флорианом. Смысл его аргументов был таков: если война проиграна, то не из-за ошибок фюрера или партии, а по вине немецкого народа. После катастрофы такого рода в любом случае останутся в живых только убогие создания. В отличие от Флориана, Гофмана и Шлесмана в конечном счете удалось переубедить. Но приказы фюрера нужно исполнять, сказали они, и никто с них ответственность не снимет. Они не знали, что делать, тем более, что Борман тем временем довел до них новый приказ Гитлера, еще более ужесточавший директиву об уничтожении жизненных основ народа 3 «». Гитлер еще раз приказывал «очистить все области, которые мы в настоящее время не в состоянии удержать и которые предположительно будут оккупированы противником». Чтобы разом отвести все контраргументы, дальше шло: «Фюрер располагает достаточной информацией о том, с какими огромными трудностями связана реализация этого требования. Требование фюрера основано на очень точных, выверенных расчетах. Необходимость эвакуации не подлежит обсуждению».
Эвакуировать в соответствии с приказом миллионы людей из областей к востоку от Рейна и Рурской области, из таких центров, как Мангейм и Франкфурт, можно было только в малонаселенные области, прежде всего, в Тюрингию или пойму Эльбы. В местность без санитарных сооружений, без жилья и продовольствия должен был хлынуть поток плохо одетых и голодных горожан. Голод, эпидемии и нищета были неизбежны.
Собравшиеся гауляйтеры единодушно решили, что партия больше не в состоянии проводить в жизнь эти приказы. Только Флориан неожиданно для всех зачитал текст полного энтузиазма воззвания к партийным функционерам Дюссельдорфа, которое он хотел издать в виде плаката: «Все уцелевшие здания города при приближении врага следовало поджигать, всех жителей эвакуировать. Противник должен был войти в сожженный, безлюдный город» 4 «».
Два других гауляйтера заколебались. Они согласились с моей трактовкой приказа фюрера, в соответствии с которым производство в Рурской области по-прежнему имеет важное оборонное значение, к тому же таким образом мы можем как раз непосредственно снабжать боеприпасами войска, ведущие бои за Рур. Разрушение электростанций, которое должно было начаться на следующий день, таким образом было отложено, действие приказа о разрушении парализовано.
Я тут же посетил фельдмаршала Моделя в его ставке. Он проявил готовность по возможности вести бои вне промышленной зоны, свести таким образом разрушения к минимуму и не отдавать приказ о разрушении объектов промышленности 5 «». В остальном он обещал действовать в тесном контакте с д-ром Роландом и его сотрудниками.
Через Моделя я узнал, что американские войска уже продвигаются в направлении Франкфурта, точно определить линию фронта более невозможно, а ставку Кессельринга уже этой ночью перебазируют далеко на восток. Примерно в три часа ночи мы прибыли в старую ставку Кессельринга под Наугеймом; из разговора с его начальником штаба генералом Вестфалем выяснилось, что он тоже намерен дать более мягкое толкование приказу о разрушениях. Поскольку даже начальник штаба главнокомандующего вооруженными силами запада не мог ответить на вопрос, как далеко противник продвинулся за ночь, мы поехали в объезд через Шпессарт и Оденвальд в Гейдельберг. Наш путь пролегал через маленький городок Лор. Наши войска уже ущли, специфическая атмосфера ожидания царила на вымерших улицах и площадях. На перекрестке одиноко стоял солдат с двумя противотанковыми ружьями. Он с удивлением посмотрел на меня. «Что же Вы ждете здесь?» — спросил его я. «Американцев», — ответил он. «А что Вы будете делать, когда придут американцы?» Он не раздумывал долго: «Тогда я успею вовремя смыться!» Здесь, как и везде, у меня складывалось впечатление, что война закончена.
В Гейдельберге в Баденско-вюртембергском штабе вооружений уже были готовы приказы гауляйтера Бадена, Вагнера, собиравшегося разрушить насосную станцию и газовый завод моего родного города, как и других городов Бадена. Для того, чтобы не допустить этого, мы нашли потрясающе простое решение: мы надлежащим образом оформили их, но опустили конверты в почтовый ящик города, который скоро должен был занять противник.
Американцы уже взяли находившийся в двадцати километрах Мангейм и теперь медленно продвигались к Гейдельбергу. После ночного совещания с обербургомистром Гейдельберга д-ром Найнхаусом я попросил знакомого мне уже по Саару генерала СС хаусера сослужить последнюю службу моему родному городу, объявив его городом-госпиталем и сдав его без боя. В ранней предрассветной дымке я простился с родителями. В последние часы, что мы были вместе, они были невероятно спокойны и собраны, как и весь страдающий народ. Когда я отъезжал, они вдвоем стояли у дверей дома; отец еще раз подбежал к машине и, пожав мне в последний раз руку, не сказав ни слова, заглянул мне в глаза. Мы чувствовали, что больше не увидимся.
