ГУЛАГ без ретуши - Кузьмин Станислав Иванович (серия книг TXT) 📗
Вот почему они боялись попасть в число «счастливчиков-первопроходцев», как о том писалось в лагерных многотиражках, с энтузиазмом, порождаемым голодом и холодом, осваивающих новые пространства гулаговского материка в полевых условиях. Их вполне устраивала возможность, и это был наилучший вариант остаться в уже обжитом месте. Другие лелеяли мечту попасть с прямых работ в командно-административную иерархию и за счёт этого добиться улучшения своего существования.
Свежая лагерная новость оказала заметное влияние на уголовников-профессионалов. Чувство тревожного ожидания притупилось, начало постепенно глохнуть. Зато оживилась воровская жизнь. Последовала серия краж из ларьков, магазинов, с баз и из железнодорожных вагонов материальных ценностей, интерес к которым в последние месяцы как-то поубавился.
Осуждённые по пятьдесят восьмой, поскольку на такие подвиги их не толкало даже полуголодное существование, продолжали искать возможность доступа к информации. Под большим секретом нашему знакомому Выгону (сюда он попал после очередного добавления срока в Дмитровском ИТЛ) довелось кое-что узнать. Оказывается, троцкистская группировка, отбывавшая наказание в Воркутинском отделении Ухтопечлага, не сидела сложа руки. Об этом свидетельствовала их массовая голодовка, в которой участвовало 183 человека. Вот только их призыв к другим заключённым о поддержке акции протеста оказался безрезультатным. Ни в одном из лагерных пунктов их не поддержали, и остались они на воркутинском бастионе одни, да и тот был вскоре взят штурмом гулаговской комиссией с чрезвычайными полномочиями.
Воркутинцы давно поддерживали нелегальную переписку с корреспондентами за границей, но были у них замыслы и поинтереснее. Может, это был плод фантазии, но, по слухам, у них имелся человек, занимающийся конструированием приёмного устройства для перехвата шифровок третьего отдела. В последнее время работа в этом направлении вроде бы заметно продвинулась. Дело оставалось за малым — выявить рабочую частоту лагерной радиостанции и разгадать код.
Выгон, правда, довольно смутно себе представлял, как это они там, на Воркуте, мыслят решить эту проблему. Возможно, хороший математик у них найдётся, народ-то сидит в основном грамотный, в крайнем случае можно добиться перевода нужного человека даже из другого лагеря. Тут особой проблемы не существовало. Но частота передачи — вот камень преткновения! По прежней службе на флоте он знал, радиорубка — святая святых. Постороннему туда практически не попасть. Требовалось же немного: заметить рабочую частоту передатчика. Кабинеты третьего отдела никогда не были проходным двором, а уж о помещении, в котором работал радист, и говорить не приходилось. Поэтому Выгон посчитал услышанную под большим секретом новость плодом воображения. Как показали следующие события, Выгон ошибался в своём суждении.
В сентябре 1938 года у арестованного Ершова, освобождённого в августе 1937 года и оставшегося на работе по вольному найму в Воркутинском отделении лагеря, было изъято радиоприёмное устройство и девять текстов перехваченных и расшифрованных радиограмм. На следствии он показал, что справиться с шифром ему помогли фамилия адресата и отправителя, содержавшие 15 букв алфавита. Сделать это удалось в январе 1938 года после выписки из больницы, где он длительное время находился на излечении. Проблема была решена, но никому это уже не могло помочь. Участь его друзей была предрешена.
Между тем ни Выгон, ни тысячи других заключённых в лагерях ещё не догадывались о том, что водоворот событий начинает затягивать их в горловину адской воронки, и только смена наркомовского караула на некоторое время остановит вращение.
Заключённые не знали того, что 31 августа 1937 года был издан приказ по лагерю, в котором говорилось: «В целях быстрой разгрузки лагеря завершить в месячный срок все имеющиеся в производстве следственные дела, в первую очередь в отношении тех обвиняемых, которые ведут активную антисоветскую деятельность в лагере. Для привлечения к ответственности использовать как следственные, так и другие материалы». (Под другими материалами подразумевались доносы осведомителей. — С.К.). Решение этой задачи возлагалось уже на 14 оперуполномоченных, освобождённых от всех прочих обязанностей. Приказ требовал от каждого из них оформить по 100 дел, и только одному, по всей видимости молодому сотруднику, поручалось подготовить 50 дел. Привлечённый личный состав предупреждался о суровых взысканиях за нарушение установленных сроков.
Уже 12 сентября на имя того же Черноиванова из Усинского отделения поступила радиограмма, в которой говорилось: «Закончено полностью 50 дел. Все по ст. 58–10. Взято в производство 136 дел одиночек и шесть групповых на 39 человек. Подготовлено 30 дел на троцкистов».
Материалы оформлялись без вызова обвиняемых, что начисто исключало объективный подход к людям, чью судьбу лагерные следователи решали за глаза. Тем не менее даже в этих условиях набрать требуемое количество «преступников» было сложно. С сотрудниками, проявлявшими излишнюю добросовестность и в силу этого тормозившими «разгрузку» лагеря, не церемонились. Об этом свидетельствует одно из донесений в Москву: «Воркута отстаёт. За такую работу Усков привлекается к уголовной ответственности».
В сентябре было закончено и 4 октября направлено для рассмотрения «спецтройки» УНКВД по Архангельской области «только» 584 дела — меньше половины первоначально планировавшегося количества. Подчинённые Мороза, несмотря на упорные поиски «контрреволюционеров», смогли «отыскать» только 102 человека. Ещё 117 человек привлекались за лагерный бандитизм. Остальные пришлись ещё на 16 различных статей Уголовного кодекса, не предусматривавших в большинстве применения высшей меры наказания по предъявленному обвинению. Массовая кампания открывала дорогу и широкие возможности как для заключённых, так и администрации для сведения личных счётов с неугодными.
Оперативный состав, чертыхаясь, корпел над документами. Темпы бумагописательской гонки сказывались на производительности труда, продолжавшей час от часу падать. Сотрудники всю неделю находились как бы в состоянии повышенной боевой готовности. Спали тут же в кабинетах и засыпали как убитые. Довольно сытные завтрак, обед и ужин получали за счёт казны из управленческой столовой. Круглосуточно пыхтел самовар, услугами которого пользовались значительно чаще во второй половине длиннющего рабочего дня.
За общей трапезой обсуждали возникавшие при оформлении документов проблемы, обменивались репликами, подбрасывали друг другу каверзные вопросы и сообща пытались найти ответы. По-доброму жалели состав лагерного суда и прикидывали, сколько времени придётся заседать, чтобы рассмотреть все будущие дела. Как гром среди ясного неба всех поразила шифровка, поступившая из Москвы. Чего-чего, а та-кого поворота никто не ожидал. Текст её гласил: «Дела по обвинению заключённых, подпадающих под приказ № 00409, находящихся в процессе рассмотрения в третьем отделе лагеря, передавать не в лагерный суд, а в спецтройки вместе со справками».
Теперь становилось ясным, почему все дела направлялись в «тройку», а не в суд. Этим исключалась возможность апелляции, и к тому же не было необходимости вызывать на заседание ни подсудимых, ни свидетелей. Только через такой конвейер можно было пропускать за один день по две с лишним сотни человек. Материалы на «тройке» докладывались представителем третьего отдела лагеря. Формулировки обвинений не отличались разнообразием. Рассмотрение каждого дела длилось несколько минут, приговор всегда был одинаков… Судьба человека вмещалась в 6–8 строк протокола:
«Слушали
Дело № 1607 — III отдела Ухтопечлага НКВД по обвинению Выгона Арона Мееровича 1907 года рождения, судимого два раза по cm. 58–11 на три и по ст. 58–10 на 5 лет, обвиняемого в том, что, отбывая наказание в лагере, систематически занимался к-p агитацией против политики ВКП(б) и Советского правительства.
Постановили
