Три портрета эпохи Великой Французской Революции - Манфред Альберт Захарович (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
В 1732 году, после долгих розысков госпожи до Варане, уехавшей неожиданно из Аннеси в Париж, а оттуда в Лион, Жан-Жак, совершавший по ее следам путешествие пешком через все французское королевство, нашел ее в темном неуютном доме в Шамбери.
Он оставался в этом доме без малого десять лет.
Здесь нет необходимости пересказывать иными словами все то, что сказано в «Исповеди». Еще менее уместным было бы резонерствовать или строить психологические конструкции, как это делали некоторые авторы, охотно истолковывавшие, каждый на свой лад, эту непростую историю.
Ситуация, с такой поражающей правдивостью рассказанная Руссо, при всей своей исключительности не была все-таки чем-то никогда не случавшимся. Если верить древнегреческой мифологии и соответственно древнегреческим трагикам, то нечто подобное было запечатлено Софоклом на страницах «Царя Эдипа». Правда, там речь шла о неведомом прямом родстве сына и матери; в описываемом Руссо случае речь шла не о прямом, но скорее о духовном родстве. В греческой трагедии ни мать, ни сын не ведали, кем они приходятся друг другу, и когда это стало известно, то Иокаста в самовозмездие за невольно допущенный грех лишила себя жизни, а царь Эдип пряжками от ее пояса ослепил себя и обрек на добровольное изгнание из Фив.
В XVIII веке мораль и нравы изменились, и то, что в античном мире представлялось непоправимой трагедией, во французском обществе времен Людовика XV воспринималось спокойнее; даже самого героя, автора мемуаров, необычность, скажем так, сложившихся отношений почти не шокировала; его шокировало, и с должным, надо сказать, основанием, иное.
Но вряд ли было бы правильным углубляться в подробности этой сугубо личной истории, рассказанной автором воспоминаний с такой педантичной правдивостью, которая повергает читателей порою в недоумение: нужна ли в самом деле такая правдивость?
Естественно, что всякого рода суждения морально-этического порядка, которые охотно развивают иные из литераторов, были бы еще менее уместны. Нельзя к тому же не принимать во внимание тот полный благодарной почтительности и глубочайшего уважения тон, который Руссо всегда сохранял к госпоже до Варане.
Как бы ни складывались отношения Руссо с госпожой де Варане, длительное пребывание в ее доме, вернее, в ее обществе имело для Жан-Жака, для формирования его таланта писателя, философа, композитора огромное значение. Уже за одно это последующие поколения должны быть благодарны ей.
Как уже было сказано раньше, госпожа де Варане была широко образованной и начитанной женщиной. Она сумела угадать в юноше, так случайно прибившемся к ее дому, незаурядные способности. Она не жалела ни сил, ни времени, чтобы пробудить и развить эти способности и приобщить своего ученика к современному — для XVIII века — уровню знаний и культуры. В ее доме была превосходная библиотека; там можно было найти и античных авторов, и современных писателей, в особенности входивших уже тогда в моду литераторов оппозиционного лагеря, тех, кого позже стали называть представителями «века Просвещения».
В становлении Руссо как литератора, как мыслителя годы, проведенные в обществе госпожи до —Варане, были важным этапом. Ее дом — если угодно, школа госпожи де Варане — стал для Руссо своего рода вторым университетом. Первым был несомненно тот путь скитаний по проселочным дорогам Швейцарии, Италии, Франции, с которого началась его сознательная жизнь.
Итак, мы снова возвращаемся к вопросу, о котором уже шла речь. Что было первичным и основным в идейном формировании Жан-Жака Руссо? Едва ли можно сомневаться в том, что первые впечатления от прямого соприкосновения с самой жизнью, повседневное общение с французским народом имели для складывания общественно-политических взглядов Руссо определяющее, решающее значение.
В этот вопрос следует внести полную ясность.
Для герцога до Сен-Симона, автора знаменитых мемуаров о веке Людовика XIV, для герцога Франсуа до Ларошфуко, прославившего свое имя «Афоризмами и максимами», для Шарля де Секонда Монтескье, барона до ла Бреда, творца «Духа Законов» и «Персидских писем», для Франсуа-Мари-Аруэ Вольтера, для аббата Габриеля Бонно де Мабли, выступавшего с коммунистическими утопиями, для любого из этих знаменитых писателей, корифеев французского Просвещения, критиков старого феодального мира, «народ» (peuple, nation), о котором они так много и охотно писали, о котором радели, всегда был понятием книжным, отвлеченным. Это был некий условный термин, которым можно было обозначить какую-то часть третьего сословия; здесь мнения расходились, но для большей части передовых мыслителей XVIII века собственно народ, т. е. простые люди — крестьяне, ремесленники, городская беднота, те, кого они обозначали чаще всего пренебрежительным выражением «чернь» (populace, canaille), из этого понятия исключался. При всех обстоятельствах «народ», о котором при каждом удобном случае они с готовностью вспоминали, в действительности был им совершенно неизвестен; они его не знали; деревни, в которых жили крестьяне, они видели лишь мельком из окон кареты; самое большее, на что они могли опираться в собственном жизненном опыте, — это на поведение их лакеев или других слуг.
Для Жан-Жака Руссо с первых его сознательных шагов народ стал его собственной жизнью, он был сам его частью, он был от него неотделим. В отличие от его будущих собратьев по литературному цеху для Жан-Жака «народ» никогда не был книжным или отвлеченным понятием; народ — это был он сам, его отец, его родные, это была та галерея реальных конкретных лиц, с которыми он каждодневно сталкивался во время своих скитаний и которые великодушно делили с ним и кров, и хлеб.
Во избежание неясностей следует сразу же сказать, что речь, разумеется, идет не о происхождении будущего автора «Эмиля» и «Общественного договора». Лет двадцать назад Б. М. Бернардинер в своей во многом интересной книге о Руссо определял его место в литературе как выразителя идеологии мелких ремесленников и кустарей, ссылаясь при этом на то, что он был сыном часовщика. Это было, несомненно, проявлением вульгарного социологизма. Да не будет сочтено нескромностью, если я позволю себе сослаться на то, что несколько лет назад высказал несогласие с подобного рода точкой зрения.
Когда Руссо в доме госпожи де Варане начал свой второй цикл чтения (первый в детстве, в отцовском доме), он уже был человеком со сложившимися взглядами, хорошо понимавшим социальные и нравственные контрасты бедности и богатства. Он знал, что богатые и знатные бездельничают, разъезжают в каретах или проносятся нарядной кавалькадой на дорогих племенных конях, а бедные работают от зари до зари, согнув спину на барском поле, и, вернувшись в свою лачугу, не могут досыта накормить ни свою семью, ни самих себя.
Эти простые истины, прочно укоренившиеся в сознании юного Руссо, пришли к нему не со стороны, не из книг, а из собственного жизненного опыта. Его жизненный опыт, если измерять его годами, был сравнительно невелик, но он был неоспорим, непререкаем. Шан-Жаку не надо было узнавать народ, он сам был плоть от плоти народа.
Именно эта общность, социальное родство с народом, вернее даже сказать, неразрывность уз, связующих его с народом, понимание его нужд и чаяний, забот и надежд и составляли основу мировосприятия Жан-Жака Руссо, когда он в доме госпожи де Варане впервые занялся систематическим образованием.
Могут сказать, что начальная биография Руссо не представляет собой ничего исключительного, что, скажем, путь Максима Горького в России, Джека Лондона в Соединенных Штатах Америки или Мархина Андерсена Нексе в Дании в главном мало чем отличается от пути Руссо. Можно было бы назвать и другие имена. Черты внешнего сходства, и прежде всего в том, что все названные литераторы были выходцами из народных низов, начинали свой жизненный путь с самых нижних ступеней социальной лестницы, — эти внешние черты сходства несомненны.
Однако должно быть принято во внимание и в полной мере оценено одно существенное различие. И Горький, и Джек Лондон, и Нексе, и многие другие выходцы из народных низов, ставшие известными литераторами, совершали свой путь в условиях развитого и уже шедшего к упадку буржуазного общества, сто лет спустя после Великой французской революции, нанесшей решающие удары сословной обособленности, после буржуазных и буржуазно-демократических революций 1830, 1848, 1870 годов, после первой попытки установления власти рабочего класса в 1871 году, после революции 1905-1907 годов в России. Нужно ли перечислять все остальное?
