Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность - Тарик Али (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗
Месть голландцев была устрашающей, несколько сотен коммунистов и сочувствующих были расстреляны. Тринадцать тысяч индонезийцев были задержаны, шесть тысяч коммунистов оказались в заключении или были депортированы. В тюрьме лидеры КПИ решительно отказывались признать, что они совершили ошибку. Они страстно выступали против Тан Малаки, представителя Коминтерна, выступавшего против революционного восстания. Эта тема оставалась очень важной до 1965 года.
Вскоре на первый план вышло новое поколение — это было уверенное в своих силах, насмешливое, дерзкое и полное надежд. Все это отразилось в поэзии данного периода, один из главных представителей которой, Хайрил Анвар, самоучка, лингвист и представитель богемы, смог выразить дух эпохи. Анвару было всего двадцать семь лет, когда он умер, сраженный смертельным трио — тифом, туберкулезом и сифилисом, атаковавшими его одновременно. У него не было времени на религию. Его наследие включает короткую поэму «Рай»: «Как мать, и бабушка, и семь поколений до них, я хочу попасть в рай, в котором, как говорят “Джамия Ислам” и “Мухаммадья”, текут молочные реки. И тысячи гурий повсюду.
Но внутри меня насмешливый рассудочный голос говорит: “Ты когда-нибудь высыхал, вымокнув в синем море? Коварные искушения, ждущие в каждом порту? И вообще, кто знает точно, что там есть гурии с голосами, глубокими и сильными, как у Нины, и глазами, блестящими, как у Яти?”»
25
Тропический ГУЛАГ
Каждую ночь на протяжении восьми лет заключенные острова Буру в Индонезии боролись с жестокостью, болезнями и наступающим безумием, рассказывая истории другим политзаключенным. Это поддерживало в них надежду. Слушая, пленники моментально забывали, где они находились и о тех, кто приговорил их к годам страданий. Рассказчиком был Прамудья Ананта Тур, интеллектуал, представитель левых сил и блестящий беллетрист. Заключенный в тюрьму после военного переворота в Джакарте в 1965 году, он провел 12 лет в аду под названием остров Буру — тропическая версия сибирского ГУЛАГа. Более 3000 ночей Прамудья заставлял себя и других пленных сосредотачиваться на другом мире, в котором вымысел ненавязчиво смешивался с историей.
Это не было его первым тюремным заключением, что дало возможность сравнить колониальные тюрьмы в настоящем и прошлом. Сомневаться не приходилось. Условия были качественно хуже, чем почти два десятилетия назад, когда в 1947–1949 годах он находился в заключении в Бакитдури. В те времена, после Второй мировой войны, он был активным участником революционноосвободительной борьбы против Нидерландов. Тюремные надзиратели в колониальный период, в отличие от своих преемников, не лишали его письменных принадлежностей, и именно в Бакитдури он написал свой первый роман «Беглец», шедевр из 170 страниц, блестящий по композиции и превосходящий по содержанию произведения Альбера Камю, с которым иногда сравнивали его западные критики.
Диктатура Сухарто лишила его свободы без объяснения причин и оправдания. Властям не нравились его идеи; многим хотелось, чтобы его ум навсегда угас, а часть из них хотела просто заткнуть ему рот. Он был самым выдающимся индонезийским романистом, известным в интеллектуальных кругах США и других стран. Они не осмелились казнить его, но надеялись, что тяжелые условия заключения поспособствуют в решении этой проблемы, подобно тому, как это происходило в фашистской Италии при Муссолини, когда тот приказал не казнить Антонио Грамши, а «прекратить работу его мозга». Было время, когда Прамудья был уверен, что уже никогда не покинет архипелаг живым.
В «Немом монологе» — впечатляющем рассказе о годах, проведенных им в тюрьме, — в скромной, сжатой прозе он описывает узаконенную жестокость нового режима. Старое грузовое судно, на котором его и еще 800 заключенных перевозили на Буру, напомнило ему о «кули на судне капитана Бонтеко, похищенных китайцах на судне Миченера, направлявшегося на Гавайи, и четырех миллионах африканцев, погруженных на британские и американские судна для перевозки через Атлантику». В те периоды, когда голландские власти чувствовали себя неуверенно и неуютно, они стремились использовать все возможные способы держать местное население в повиновении, например, зная об одержимости яванцев чистотой, голландцы препятствовали ее наведению, чтобы унизить заключенных и лишить их достоинства. Плавучая тюрьма нового режима была намного хуже: камеры пленников прилегали к уборной, и во время шторма эти два помещения превращались в одно. Постоянная жестокость и голод оставляли шанс на выживание лишь самым здоровым. Тур описывает меню заключенных:
«Вообразите диету из помоечных крыс, побегов папайи и банана, пиявок, насажанных перед едой на края пальмовых листьев. Даже Джей-Пи, один из самых образованных заключенных, оказался вынужден есть ящериц сырыми и целиком, хотя вначале всегда отламывал им лапки. Он стал настоящим специалистом по ловле ящериц. Отрывая ящерицам лапки, он схватывал несчастное создание большим и указательным пальцами, запихивал ее себе в глотку и проглатывал целиком. Человеческая воля к защите от голода была уже сама по себе победой».
И все это время режим посылал проповедников и журналистов-исламистов инспектировать умственное состояние заключенных и убеждать их стать верующими. Несмотря на всю безысходность и беспомощность их положения, мало кто из заключенных шел в этом направлении:
«Я не сомневался, что в этом году, как и в предыдущие, в начале месяца рамадан к моим товарищам и ко мне из свободного мира приедет какой-нибудь религиозный деятель, чтобы читать лекции о важности поста, контроле над своим голодом и вообще желаниями. Представляете?!»
После пятнадцати лет, проведенных в тюрьмах этой страны, во время кампании за амнистию и при поддержке различных организаций на Западе удалось добиться освобождения Прамудьи, но оно было условным, поскольку он некоторое время находился под домашним арестом, а потом на долгое время дал подписку о невыезде. Он не мог давать интервью в прессе, его книги были запрещены и формально запрещены до сих пор, хотя закон уже не имеет силы. Однако теперь он снова получил возможность писать.
Различные художественные приемы, которые он опробовал на политзаключенных в отчаянные времена на Буру, стали широко признанной тетралогией романов, известной как тетралогия Буру. Первый из них, «Мир человеческий», был опубликован в 1980 году и держался в списке бестселлеров в течение десяти месяцев, вскоре за ним последовал следующий роман «Сын всех народов». Он тоже стал бестселлером. Любопытно, что эти книги были изданы до того, как они были запрещены, и впоследствии продавались на «черном рынке». Именно так тысячи индонезийских граждан приветствовали возвращение к литературной жизни своего самого прославленного диссидента. Действие романов — отчасти социально-реалистических, отчасти исторических происходило в колониальный период. Вдохновителем автору служила фигура легендарного Тирто Ади Сурио, отца индонезийской национальной журналистики. Но на большинство читателей, вынужденных в сложившейся политической ситуации подавлять собственные мысли, масштаб и глубина работы произвели драматический эффект. Тур писал о прошлом, но большая часть из того, что он писал, резонировала с настоящим. Он задал запретный вопрос: был ли Сухарто и новый режим продолжением колониального [180]?
Когда книги были запрещены в 1981 году, один из издателей был отправлен в тюрьму на три месяца. «Империалисты второй волны» при новом режиме объяснили запрет, обвинив Тура в «распространении марксистско-ленинских идей», но из-за его «незаурядных способностей к конспирации» им было трудно привести конкретные доказательства его «преступления».
Возможно, их обеспокоило содержание разговора между двумя офицерами колониальной полиции в романе «Стеклянный дом», разговора, который, наверное, частенько велся во многих правительственных офисах в период правления Сухарто.
