Власть и оппозиции - Роговин Вадим Захарович (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
Несколько руководителей московской организации были освобождены от обязанностей членов бюро МК. Спустя месяц очередь дошла до Угланова и второго секретаря МК Котова, которые были заменены Молотовым и Бауманом. Были смещены со своих постов и секретари нескольких московских райкомов.
Вся эта чистка происходила в условиях, когда среди московских коммунистов продолжали ходить слухи о разногласиях в партийных верхах. В конце 1928 года докладчикам на партийных собраниях часто присылались записки с вопросами: «Скажите, какие имеются разногласия в Политбюро и как они отражаются на решении сложных вопросов в политике партии?» «Скажите, как серьезно на пленуме был спор между Сталиным и Бухариным и из-за чего он произошёл?» [143].
Все попытки наиболее радикально настроенных «правых» из московской организации привлечь своих «вождей» к сопротивлению сталинской чистке не увенчались успехом. Когда Рютин в сентябре 1928 года заявил Томскому о необходимости партийной дискуссии, тот не дал ему никакого ответа, отделавшись шуткой: «Единственного вижу из головки Московской организации, который не потерял голову». Спустя некоторое время Рютин, Угланов и Куликов посетили больного Бухарина, которого они застали в состоянии полной деморализации. В ответ на просьбу посоветовать, как действовать дальше, Бухарин, по словам Рютина, «расплакался и очень отрицательно отозвался о политике Сталина. „Я сейчас чувствую себя буквально обмазанным с головы до ног говном“,— сказал он и снова расплакался… Так мы не получили никакого совета от т. Бухарина» [144].
Успешно проведённая сталинцами чистка московского аппарата — главной опоры бухаринской группы — предшествовала ноябрьскому пленуму ЦК, на который был вынесен вопрос о контрольных цифрах на 1928/29 хозяйственный год. В ходе подготовки этого вопроса в комиссии Политбюро Бухарин, Рыков и Томский подали в отставку, но вскоре отказались от неё и согласились с максимальным налоговым обложением кулака и с планированием высоких темпов развития промышленности. После того, как выдвинутое впервые Бухариным обвинение большинства Политбюро в политике военно-феодальной эксплуатации крестьянства было «отвергнуто при общем хохоте членов комиссии», Сталин добился единогласного принятия резолюции о контрольных цифрах и решения о том, чтобы «все члены Политбюро декларировали как на ноябрьском пленуме ЦК, так и вне его единство и отсутствие разногласий внутри Политбюро» [145]. Таким образом, ноябрьский пленум ЦК, в отличие от предшествующего, июльского пленума прошёл в «мирной» обстановке, рядовые члены ЦК не узнали о продолжающемся обострении разногласий в Политбюро.
Незадолго до пленума вопрос о темпах индустриализации обсуждался на заседании Совнаркома, на котором Рыков пытался отстоять тезис о сохранении рыночного равновесия. В ответ на это председатель ВСНХ Куйбышев заявил, что «несоответствие между спросом и предложением толкает промышленность на быстрое развитие, оно свидетельствует о росте благосостояния, являясь стимулирующим моментом для индустриализации» [146]. Таким образом, Куйбышев использовал для полемики с Рыковым один из главных тезисов бухаринской статьи «Заметки экономиста».
Ноябрьский пленум заслушал доклады Рыкова, Кржижановского и Куйбышева, в которых закреплялась установка на резкое увеличение капиталовложений в тяжёлую индустрию. Эта установка, равно как и объяснение экономических трудностей «бешеным сопротивлением» кулака и нэпмана были поддержаны всеми участниками пленума.
Сталин выступил на пленуме с речью «Об индустриализации страны и о правом уклоне в ВКП(б)», опубликованной 24 ноября в «Правде». В этой речи он утверждал, что правый уклон «нельзя пока ещё рассматривать как нечто оформившееся и выкристаллизовавшееся, хотя он и усиливается в партии. Он только оформляется и кристаллизуется». Сталин заявил, что «основным методом борьбы с правым уклоном должен быть у нас на данной стадии метод развернутой идеологической борьбы», и осудил некоторых членов ЦК за то, что у них «имеется неудержимое желание поскорей поснимать с постов тех или иных выразителей правого уклона. Но это не решение вопроса, дорогие товарищи» [147].
Следуя уже хорошо отработанной им тактике: скрывать от рядовых членов ЦК разногласия в Политбюро вплоть до наиболее выгодного для него момента — Сталин заявил на пленуме об абсолютной ложности «тех слухов, которые то и дело распространяются в наших рядах всякими недоброжелателями, противниками и врагами нашей партии. Я имею в виду слухи о том, что будто бы у нас, в Политбюро, имеются правый уклон, „левый“ уклон, примиренчество и черт знает ещё что». Сославшись на единогласное принятие тезисов о контрольных цифрах, Сталин патетически воскликнул: «Пусть эти тезисы послужат ещё одним, сотым или сто первым доказательством того, что мы все в Политбюро едины» [148].
Основной мишенью для характеристики «физиономии» правого уклона Сталин избрал Фрумкина, направившего в ноябре новое письмо в ЦК, в котором говорилось о неизбежной деградации сельского хозяйства при сохранении существующей политики в деревне. Объектом сталинской критики стали положения Фрумкина о том, что «деревня, за исключением небольшой части бедноты, настроена против нас», что «установка, взятая в последнее время, привела основные массы середняка к беспросветности, к бесперспективности», что не следует «вести расширение совхозов в ударном и сверхударном порядке», что «мы не должны мешать производству и кулацких хозяйств, борясь одновременно с их кабальной эксплуатацией» [149]. Хотя эти положения обнаруживали явную связь с идеями «Заметок экономиста», Сталин не только умолчал о своем отношении к этой бухаринской статье, но даже заявил: «Фрумкин любит вообще хватать за фалды тех или иных членов Политбюро для обоснования своей точки зрения. Вполне возможно, что он и в данном случае постарается схватить за фалды Бухарина, чтобы доказать, что Бухарин говорит „то же самое“ в своей статье „Заметки экономиста“. Но Бухарин говорит далеко не „то же самое“. Бухарин поставил в своей статье отвлечённый, теоретический вопрос о возможности или об опасности деградации. Говоря отвлечённо, такая постановка вопроса вполне возможна и закономерна. А что делает Фрумкин? Он превращает абстрактный вопрос о возможности деградации в факт деградации сельского хозяйства» [150].
По-прежнему используя свою излюбленную тактику «борьбы на два фронта», Сталин, наряду с критикой «правой опасности», упомянул на пленуме и об опасности тенденций к «сверхиндустриализации» и превращению чрезвычайных мер в постоянный курс партии, естественно, приписав эти тенденции «троцкизму» [151]. В этой части своей речи Сталин, по существу, опроверг свои многочисленные прежние заявления о «ничтожности троцкистских сил», основанные на фальсифицированных данных о голосовании в дискуссии перед XV съездом. Назвав официальную цифру, согласно которой против платформы ЦК голосовало менее четырёх тысяч человек, и выслушав реплику из зала «десять тысяч», Сталин не только согласился с этой поправкой, но и добавил: «Я думаю, что если десять тысяч голосовало против, то дважды десять тысяч сочувствующих троцкизму членов партии не голосовало вовсе, так как не пришли на собрания. Это те самые троцкистские элементы, которые не вышли из партии и которые, надо полагать, не освободились ещё от троцкистской идеологии. Кроме того, я думаю, что часть троцкистов, оторвавшаяся потом от троцкистской организации и вернувшаяся в партию, не успела ещё распроститься с троцкистской идеологией и тоже, должно быть, не прочь распространять свои взгляды среди членов партии. Наконец, мы имеем факт некоторого возрождения троцкистской идеологии в некоторых организациях нашей партии. Соедините всё это вместе, и вы получите все необходимые элементы для того, чтобы иметь в партии уклон к троцкизму» [152].
Вопреки введённому в партийный обиход тезису о правой опасности как главной на данном этапе, Сталин превосходно понимал, что реально основную опасность для него продолжают представлять «троцкисты», в значительной своей части не склонные с такой лёгкостью, как «правые», идти на «гнилые компромиссы». Хотя Сталин и заявил на пленуме: «Одно дело — кадры троцкистов арестовать или исключить из партии. Другое дело — с идеологией троцкизма покончить. Это будет труднее» [153], он отнюдь не собирался идти по второму, «трудному» пути — борьбы с «троцкизмом» идейными средствами. В свою очередь большинство «троцкистов», несмотря на все ужесточавшиеся полицейские репрессии, не обнаруживали склонности к капитуляции перед Сталиным.
