Власть и оппозиции - Роговин Вадим Захарович (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
IX
Почему не возник блок между «правыми» и левой оппозицией
На XVI съезде Орджоникидзе сообщил, что с XV съезда до 1 февраля 1930 года контрольными комиссиями было привлечено к ответственности за троцкизм 7300 человек [154]. Перед «привлечёнными» по-прежнему ставилась жёсткая альтернатива: либо объявить не только о прекращении «фракционной деятельности», но и об отречении от своих взглядов, либо оказаться исключёнными из партии, что означало, как правило, последующее лишение работы и передачу исключённого из рук Контрольной комиссии в руки ГПУ.
Уже в 1928 году среди части оппозиционеров возникли колебания в связи с шумными заявлениями Сталина о борьбе с кулаком и «правым уклоном». Многие рядовые троцкисты восприняли всерьез сталинскую демагогию о том, что именно он защищает теперь подлинно левую, ленинскую линию в борьбе с «правыми». Об этом свидетельствует, в частности, письмо двух рабочих-оппозиционеров Троцкому, в котором говорилось о «пагубности» мнения, что основная опасность по-прежнему идёт от сталинцев, а «левый» поворот представляет лишь очередную сталинскую авантюру. Авторы письма, дезориентированные сталинской пропагандой, трубившей о росте «правой опасности», писали, что «размежевка сил произошла со значительным перевесом вправо», что якобы сталинцы на июльском и ноябрьском пленумах ЦК потерпели поражение, а «рыковцы уже поставили в повестку дня снятие Сталина с руководства ВКП(б) и разгром сталинцев». «Если правые работают на контрреволюцию — сталинцы работают сегодня на революцию,— говорилось в письме.—…Сталин борется за индустриализацию против её врагов, тем самым он становится на нашу сторону баррикады». Из этого делался вывод, что левой оппозиции следует выступить с заявлением о поддержке сталинской фракции как «теперешнего левого крыла внутри партии» [155].
Среди лидеров оппозиции такие настроения разделяли прежде всего Радек и Преображенский, утверждавшие, что в случае сохранения оппозицией своего враждебного отношения к Сталину, последний займет место левого крыла в партии. Ещё в июне 1928 года Радек писал Тер-Ваганяну: «Центр, возглавляемый Сталиным, взял инициативу реформы в свои руки… Не исключено, что центр не будет в состоянии просто перед ними (правыми) капитулировать, что, поставленный перед выбором: неонэп или борьба, он будет принуждён драться и искать нашей помощи. Тогда мы вернемся в партию не в борьбе с ним, а при его помощи. Будет ли Сталин возглавлять тогда центр, или другой — это не имеет решающего значения… в то время как блок наш с правыми исключён,— с центром он исторически возможен» [156].
Наиболее проницательные оппозиционеры выступали против таких схематических построений, абстрагирующихся от личности Сталина и как бы призывающих во имя «широких» политических соображений забыть о его политической беспринципности и коварстве. Отвечая Радеку на его суждения о возможности блока со сталинцами, И. Н. Смирнов писал: «Какой может быть с ними блок… Ты здесь ошибаешься — история не знает случаев, чтобы политические деятели, отражающие интересы одних и тех же групп, посылали друг друга в тюрьму и ссылку… Есть путь в партию — путь Зиновьева, Пятакова, Сафарова — путь подлый, ибо он основан на обмане партии и рабочего класса. Этот путь я в свое время предвидел и при одобрении вышепоименованных так определил: „Можно сохранить жизнь ценой потери смысла жизни“» [157].
В переписке с единомышленниками Троцкий предупреждал, что предлагаемый Радеком блок левой оппозиции со сталинцами неизбежно обернется беспринципной капитуляцией оппозиционеров и поддержкой ими авантюристического сталинского ультралевого зигзага. Внимательно анализируя тщательно скрываемые партийной верхушкой, но тем не менее прорывавшиеся к нему сведения о борьбе внутри Политбюро, он подчеркивал, что обе группы, не желающие выносить разногласия на суд партии, загоняют нерешённые проблемы вглубь и сохраняют приверженность созданным ими мифам о «троцкизме», непримиримую враждебность к левой оппозиции. «Весьма вероятно,— писал Троцкий Раковскому 14 июля,— что блок Сталина с Бухариным — Рыковым сохранит ещё на этом конгрессе (Коминтерна.— В Р.) видимость единства, чтобы сделать последнюю безнадежную попытку прикрыть нас самой „окончательной“ могильной плитой. Но именно это новое усилие и неизбежная его безуспешность могут чрезвычайно ускорить процесс дифференциации внутри блока, ибо на другой день после конгресса ещё обнажённее встанет вопрос: что же дальше?». В этой связи Троцкий считал вполне возможной «новую полосу ультралевизны» [158].
Отвергая иллюзии о том, что Сталин способен проводить подлинно левую, большевистскую политику, Троцкий в письмах товарищам подчеркивал, что внешнее сходство новых сталинских лозунгов с лозунгами левой оппозиции не должно затушевывать того, что между политикой сталинизма и программой оппозиции сохраняется непроходимая пропасть. Он призывал при оценке нового сталинского курса помнить, что «в политике решают не только что, но и как и кто» [159]. О ложности сталинского курса свидетельствует то, что он проводится бюрократическим аппаратом («кто») и методами административного нажима, грубого принуждения и насилия над массами («как»).
Пока Троцкий находился в СССР и имел возможность письменного общения со своими единомышленниками, большинство из них не допускало и мысли о капитуляции перед Сталиным. «Каменев и Зиновьев, слабонервные и „не совсем храбрые“, сдрейфили и „на брюхе поползли в партию“ (буквальная фраза Зиновьева),— писал Троцкому в июне 1928 года Муралов.— Как помните, мы с вами отказались от столь непривлекательного, не эстетичного, не привычного, не гигиеничного способа вхождения в революционную большевистскую партию. Мы видели в этом зиновьевском способе оскорбление партии, Ленина, нас… Писать покаяние — умирать буду, а не напишу, четвертовать будут — не напишу. Один останусь — не напишу» [160].
Описывая в книге «Технология власти» политическую обстановку 1928 года, А. Авторханов писал: «Троцкисты, несмотря на разгром и ссылку их руководителей, продолжали непримиримую борьбу против „эпигонов Октября“ и „сталинской реакции“. Мужество, бесстрашие и готовность на личные жертвы выгодно отличали троцкистов от зиновьевцев. В этом отношении троцкисты как союзники («правых».— В Р.) были бы весьма реальной силой. Но идеологическая пропасть между „левыми“ и „правыми“ была той мертвой зоной, куда не осмеливались вступить ни доктринёры-бухаринцы, ни идеалисты-троцкисты. Редкие лица из обеих групп поднимались выше обеих доктрин в смысле понимания исторических перспектив» [161]. Здесь историк допускает явную передержку. Действительно, блокировавшиеся со Сталиным лидеры правящих фракций ставили, подобно Сталину, интересы борьбы за власть над политическими принципами. Однако такое поведение было отнюдь не характерно для левой оппозиции и прежде всего для Троцкого, четко понимавшего, что его борьба со Сталиным и сталинизмом представляет собой борьбу за принципы большевизма, безжалостно растаптываемые сталинской реакцией. Троцкий относился с сугубой непримиримостью к беспринципным политическим комбинациям и поэтому проявлял особую осторожность в сближении со своими недавними принципиальными противниками.
Авторханов прав в том, что в 1928 году расхождения между левой оппозицией и «правыми» несколько ослабились. Это определялось прежде всего тем, что бухаринцы, хотя и с запозданием на несколько лет, пришли к тем же выводам о характере установившегося в партии режима, которые «троцкисты» сделали в 1923 году. Ещё до того, как Бухарин в программных документах начала 1929 года прямо обвинил сталинскую группу в насаждении бюрократизма, он в своих статьях писал о далеко зашедшей бюрократизации аппарата, т. е. о той тенденции, которую он вместе со Сталиным упорно отрицал на всём протяжении борьбы с «троцкизмом». В «Заметках экономиста» он утверждал, что «в порах нашего гигантского аппарата гнездятся тоже элементы бюрократического перерождения с их полным равнодушием к интересам масс, их быту, их жизни, их материальным и культурным интересам» [162].
