Сталинский неонеп - Роговин Вадим Захарович (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Во-вторых, Деменок слал в партийные комитеты запросы о прибывших в его район коммунистах — руководствуясь подозрением, что они в прошлом могли быть причастны к оппозиционной деятельности. Так, в запросе, посланном в Кузнецкий горком ВКП(б), говорилось: «По имеющимся у нас сведениям член ВКП(б), партстаж с 1917 года, Полосухин Николай Иванович, работавший с 1922 по 1923 год в городе Кузнецке заворготделом укома, ныне работает у нас (город Козельск Западной области) начальником новостроящейся железной дороги Тула—Сухиничи, участвовал в троцкистской работе. Об этом он нам ничего не сказал. Прошу срочно нам сообщить, действительно ли Полосухин участвовал в троцкистской работе, если да, то когда и в чём эта деятельность выражалась» [358].
В-третьих, Деменок направлял в обком донесения о проводимой им работе по «выявлению» троцкистов в своём районе: «Трубин, Филипп Иванович, член ВКП(б) с 1918 года, зав. нефтескладом МТС, обвинялся в троцкизме, потом обвинение было снято, теперь проверяем ещё раз». «Козодой, член ВЛКСМ (имя и отчество не установили), где теперь находится, неизвестно. В 1929 году работал в столовой горпо, был связан с троцкистской группой, у Козодоя была обнаружена платформа троцкистов, разыскиваем Козодоя и корни» [359].
От секретаря райкома не отставали и другие аппаратчики. На расширенном заседании бюро райкома звучали следующие выступления: «В заготовительной организации есть коммунист Козин. Он имеет партвзыскание за примиренческое отношение к троцкизму… Мне известно, что в Клинцовской партшколе был троцкист Глейзер… Я думаю, о нём необходимо довести до сведения обкома ВКП(б)». «Я знал Энтиша, он — директор одного из заводов в Брянске в 1925—1926 году, его исключили за принадлежность к троцкизму. Об этом надо сообщить в обком ВКП(б)». Присутствовавший на собрании инструктор обкома, словно не довольствуясь обилием подобных выступлений, потребовал от собравшихся «решительно и смело до конца вскрывать и разоблачать людей, которые хоть сколько-нибудь имели связь с троцкизмом в прошлом. Неважно какую — прямую и косвенную». И тут же продемонстрировал пример такой «связи»: «У нас есть Матюшин, он председатель колхоза и парторг. Сам он говорил, что держал в своих руках платформу троцкистов. Я должен заявить, его держать в должности парторга нельзя» [360].
Аналогичные «разоблачительные» мероприятия проводились повсеместно. В записке комиссии, проверявшей работу аппарата Кировской железной дороги, указывалось: «В Кандалакшском политотделе работало 12 человек из троцкистско-зиновьевской банды… Всем этим людям давались лучшие характеристики… Начальник политотдела дороги тов. Чаплин и начальник п/о „Кандалакша“ Павлов дают такую оценку оппозиционеру Журавлеву: „хороший организатор, дисциплинированный большевик, умеющий организовать коммунистов“, и ни слова в этой характеристике, что он был в оппозиции. Такую же дали характеристику другому активному зиновьевцу Лесину: „один из лучших инструкторов… отклонения от генеральной линии партии за тов. Лесиным не замечалось“». В этой же справке указывалось, что «коммунисты плохо знают конкретную борьбу партии против троцкизма». В подтверждение этого приводился пример, когда рабочий, член партии с 1925 года, на занятии в кружке по изучению истории партии на вопрос: «В борьбе с какими врагами закалялась наша партия?» — ответил: «В борьбе с капитализмом и буржуазией (требовалось ответить — «в борьбе с троцкистами».— В. Р.)» [361].
Приведённые документы позволяют ответить на вопрос, почему в середине 30-х годов, невзирая на все предыдущие чистки, в партии ещё оставалось так много лиц, исключавшихся за принадлежность к «троцкистам» и «зиновьевцам». К этим категориям были отнесены все те, кто в 20-е годы голосовал за резолюции, предложенные оппозициями. Особенно много таких коммунистов насчитывалось в ленинградской партийной организации, которая почти целиком поддерживала в 1925 году «зиновьевцев». Ещё в 1926 году Г. Сафаров в заявлении, обращённом в Политбюро, писал, что семь тысяч ленинградских коммунистов «пали жертвой „выправления линии“ ленинградской организации. Нет в Ленинграде ни единой цех. ячейки, ни одного коллектива, где бы не прошлась „стихия“ оргвыводов» [362]. Тогда эти «оргвыводы» сводились в основном к вынесению партийных выговоров или снятию с партийной работы. Теперь, в 1935—1936 годах, остававшиеся в партии участники ленинградской оппозиции, независимо от того, где они в это время проживали и работали, исключались из партии как «зиновьевцы».
Ещё большее число коммунистов (по подсчётам современных историков, 40—50 тысяч) голосовали за оппозицию в дискуссии 1923 года. Хотя эти суммарные данные никогда не публиковались, на местах хорошо помнили, кто и как голосовал на открытых партийных собраниях 12—13 лет назад. Эта часть членов партии исключалась как «троцкисты».
Множество коммунистов было исключено из партии по ложным доносам о том, что они в 20-е годы голосовали за ту или иную оппозиционную резолюцию. Характерный пример в этом плане содержится в воспоминаниях ветерана Красной Армии Л. С. Сквирского. Он рассказывает, как в 1936 году член ВКП(б) с 1919 года Зиберов был обвинён политотделом военной академии в причастности к «троцкистам» на том основании, что десятью годами ранее он якобы голосовал за троцкистскую резолюцию. Зиберов объяснил, что в действительности дело обстояло следующим образом: собрание, о котором шла речь, затянулось, и он в числе других поддержал предложение о переносе его на следующий день, когда он проголосовал против «троцкистов». Проверка подтвердила правильность этого сообщения. Тем не менее Зиберова исключили из партии и отстранили от работы. Когда автор воспоминаний случайно встретил его на улице и подошел поздороваться, Зиберов «зарыдал, сказал, что к нему люди боятся обращаться по любому поводу, вокруг него пустота, и стал уговаривать меня поскорее отойти, чтобы я не навлек на себя подозрения в сочувствии „троцкисту“» [363].
За исключёнными из партии устанавливалась неослабная слежка. В строго секретной директиве секретарям райкомов от 21 января 1936 года первый секретарь Западного обкома требовал сообщить ему лично следующие сведения: «1) как вы оцениваете настроения исключённых из ВКП(б) вашего района и учитываете ли вы вообще эти настроения; 2) какие у вас факты контрреволюционной работы той или иной группы или отдельных лиц исключённых; 3) какие мероприятия вы провели и считаете нужным ещё провести по отношению исключённых, чтобы пресечь контрреволюционную работу… 4) сколько человек из исключённых, кого персонально и по каким причинам вы считаете уже сейчас политически или социально опасным… К составлению этих сведений разрешаю привлечь только второго секретаря и уполномоченного НКВД». 22 апреля того же года обком разослал ещё одно письмо под грифом «Совершенно секретно», в котором предлагалось «установить особый контроль за исключёнными из партии, знать, где они работают, их настроения, следить за враждебными элементами. В этом духе воспитывать секретарей парткомов и парторгов» [364].
Подобные директивы прямо нацеливали партийные органы на передачу исключённых в руки НКВД. Такая установка шла непосредственно от Сталина и Ежова. Когда Ежов через несколько лет произносил последнее слово в качестве подсудимого, он в подтверждение своих «заслуг» напоминал: «При проверке документов по линии КПК и ЦК ВКП(б) мы много выявили врагов и шпиков разных мастей и разведок. Об этом мы сообщали в ЧК, но там почему-то не производили арестов. Тогда я доложил Сталину, который, вызвав к себе Ягоду, приказал ему немедленно заняться этими делами. Ягода этим был очень недоволен, но был вынужден производить аресты лиц, на которых мы дали материалы» [365].
Комиссии Президиума (Политбюро) ЦК КПСС по расследованию сталинских репрессий ни в 50—60-е, ни в 80-е годы не уделили никакого внимания проверке материалов официальных партийных чисток и партийной реабилитации лиц, необоснованно исключённых из партии (хотя это, казалось бы, должно было стать одной из главных задач авторитетных партийных комиссий). В результате по сей день отсутствуют точные данные о количестве исключённых из партии в ходе кампаний по проверке и обмену партдокументов. Неизвестно также, какая часть исключённых в чистках 1933—1936 годов была арестована и какую долю среди исключённых и арестованных составляли лица, обвинённые в принадлежности к «троцкистам».
