Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Хантфорд Роланд (книга регистрации .txt) 📗
Итак, Вы уходили, и я видел «Фрам» в последний раз, а потом получил Ваше заявление о том, что Вы решились на экспедицию, от которой я отказался ради Вас. Странно, но я был рад. В любом случае это сделает норвежец и именно так, как я думал. Однако я жалел больше всего, что Вы ничего не сказали мне заранее, ведь я в любом случае мог дать Вам ценный совет… Я много думал об этом… но всё хорошо, что хорошо кончается… Повторяю всё это сейчас, чтобы Вы могли видеть: со своей стороны я всем пожертвовал ради Вас и Вашей экспедиции, а Ваша обида на Норвегию из-за того, что якобы здесь, на родине, не выполняют обязательства, не совсем оправдана… мне кажется очень ценным то, что лейтенант Нильсен получил награду и повышен до коммандера… или что консул Гэйд получил орден, и т. д.
Однако дело было не только в побрякушках и золотых шнурках. Амундсен занял Бьяаланду 20 тысяч крон на создание фабрики по производству лыж, хотя вряд ли мог себе это позволить, поскольку сам имел множество долгов. Он хотел поддержать тех, кто ему помог. И потому его ответ Нансену содержал такой горький и ироничный укол: «Я признателен за то, что Вы предложили мне… в трудные моменты забыть о главном ради безделушек».
Затем прозвучала эта редкая, хотя и косвенная, ссылка на Скотта:
Но, господин профессор, разве Вы не верите, что эти мелочи тоже нужно тщательно учитывать, что ими нельзя пренебрегать? Мне кажется, многие великие предприятия потерпели неудачу из-за того, что пренебрегали безделушками.
Нансен разглядел попытку Амундсена найти повод для отказа от своих арктических планов, и тогда Амундсен признался:
Возможно, я нуждался в том, чтобы Вы меня поправили. Я бы сопротивлялся любому, от кого мог получить такой удар. Но Вам я обязан слишком многим — больше, чем кому бы то ни было из всех, кого я знаю, — поэтому спокойно склоняю голову и принимаю его.
Дело было не только в К., просто в арктическом дрейфе Амундсен перестал видеть какой-либо смысл. Он стал бы простым повторением того, что уже сделал Нансен.
Больше не осталось миров, которые мог покорить Амундсен. Он был первооткрывателем, а не исследователем — между этими понятиями очень большая разница. Он достиг последней великой географической цели. Единственной сенсацией мог стать разве что его полёт на Луну. Всё остальное означало спад. Чего он действительно сейчас хотел, так это вернуться к эскимосам Северной Америки и закончить изучение их культуры, начатое во время экспедиции по Северо-Западному проходу. Учитывая его прирождённый дар в области этнографии, он мог бы и здесь стать первопроходцем.
Если бы Скотт вернулся назад побеждённым, но живым, Амундсен получил бы полное право безнаказанно отменить свой арктический дрейф. Но Скотт умер — и это стало немыслимо. Как чётко объяснил Нансен, поступить так, сохранив честь, было просто невозможно, Амундсену приходилось плыть, словно «Летучему голландцу», до тех пор, пока он не обретёт покой.
Покорение Южного полюса стало произведением искусства, шедевром. Амундсен даже не надеялся повторить его. Он больше не чувствовал в себе воли, сметающей всё на своём пути, страдая из-за конфликта между долгом и желанием. Остальные тоже поняли, что его терзают какие-то сомнения. «Он ведь знаменитый, — сказал кто-то из его новых знакомых, — но кажется каким-то угасшим». Верная подруга фортуна после стольких лет отвернулась от него. Его то и дело преследовали неудачи, а «Фрам» обрастал ракушками в южноамериканских портах. Планы относительно этого судна несколько раз менялись, включая неудавшуюся попытку сделать его первым кораблём, прошедшим через Панамский канал. В конце концов, уже почти построенный, в июле 1914 года он вернулся в Норвегию. Несколько недель спустя началась Первая мировая война, и все планы пришлось отменить.
«Фрам» устарел и не смог бы уже выйти в море. Двадцать лет он прозябал и догнивал в дальних уголках норвежских гаваней, пока члены различных комитетов пожимали друг другу руки. В итоге его спас один патриотически настроенный судовладелец: он предоставил «Фраму» место для вечной стоянки под крышей в Осло (так к тому времени стала называться Христиания). Там, у берега фьорда, он остаётся и поныне национальным памятником и полярной святыней.
Амундсену пришлось искать другой корабль. Как обычно, главным препятствием стали деньги, но неожиданно ему помогла война. Норвегия объявила нейтралитет, и её торговые корабли были востребованы союзниками. Амундсен, как и многие его соотечественники, инвестировал в судостроение, быстро заработал миллион крон и заказал новый корабль. Его построили по образцу «Фрама» и назвали «Мод» в честь норвежской королевы.
В июле 1918 года корабль «Мод» покинул Норвегию, чтобы пройти вдоль берегов Сибири и начать дрейф через Арктику в Беринговом проливе. Семь лет спустя он закончил это путешествие в Сиэтле, не пробившись на север дальше Новосибирских островов.
С точки зрения поставленных перед экспедицией задач она была неудачной. Однако «Мод» стал вторым кораблём, который прошёл Северным морским путём, и все видели, что Амундсен предпринял попытку арктического дрейфа. То, что Южный полюс не станет курортом, он ожидал. А в том, что ветер, льды и волны восстали против него, вряд ли есть его вина.
К этому моменту Амундсен уже четверть века отдал полярным льдам и снегам. Первая зимовка в Антарктике, Северо-Западный проход, Южный полюс, Северный морской путь — его история читается, как сага. Десять лет он потратил, пытаясь сдержать слово, и его совесть в этом вопросе чиста. Для большинства людей этого было бы вполне достаточно, но Амундсен продолжал тревожиться и не находил себе места.
Десять лет неудач стёрли триумфальные моменты прошлого, и Амундсен познал судьбу павшего героя, которым в Норвегии быть особенно тяжело. Он не мог уйти со сцены в такой незавидной роли: ему нужно было восстановить свою репутацию. Именно эта цель стала его новым Южным полюсом.
Техника езды на собачьих упряжках, которую Амундсен довёл до совершенства, уже устарела. Он закрыл эпоху и не испытывал по этому поводу никаких ностальгических сожалений. «Я стоял, вспоминая долгие санные переходы в Антарктике, — сказал он после того, как впервые увидел полёт аэроплана (в Германии в 1913 году), — и представлял, как воздушные машины за один час покрывают расстояния, которые в полярных регионах стоили нам многих дней и огромных усилий». Теперь он видел, в каком направлении будет развиваться будущее, и немедленно начал учиться летать. В 1914 году он получил лицензию первого гражданского пилота в Норвегии. Теперь, в пятьдесят лет, после провала экспедиции на «Мод», он был одержим идеей стать первым человеком, который пересечёт Арктику по воздуху.
В 1923 году, предоставив «Мод» заканчивать своё плавание под руководством Вистинга, который верно следовал за своим старым Шефом, Амундсен попытался вылететь из Уэйнрайта, что на Аляске, на Шпицберген. Однако его самолёт потерпел аварию ещё до старта. Амундсен отправился в Норвегию, чтобы повторить попытку.
Как отметил один норвежский журналист, «когда Амундсен вернулся триумфатором, мы соперничали друг с другом, чтобы воздать ему честь. Но когда дела пошли плохо… мы сразу же подоспели с болезненной критикой». Норвежская пресса открыто насмехалась над Амундсеном, среди прочего предположив, что он сам подстроил аварию в Уэйнрайте, поскольку боялся лететь. Его обвинили в мистификации ради популярности. Ходили слухи (безосновательные, если посмотреть на календарь), что две эскимосские девочки, которых он приютил на «Мод» и привёз в Норвегию, желая дать им образование, были его незаконными дочерьми. Впрочем, даже если бы это было и так, такой поступок мог свидетельствовать только о его чувстве долга. Но он всё принимал близко к сердцу.
Итак, вскоре у победы появился привкус горечи. Южный полюс камнем висел на его шее. Несколько нанесённых ему обид, возможно случайных, оставили в душе Амундсена особенно глубокий след. Благодаря авиации он познакомился с загадочным миром бизнеса и финансов, в котором ему было явно не по себе. Он попал в железные объятья человека, которого называл «преступным оптимистом», и с трудом смог отделаться от него. Доверчивая наивность уступила место скепсису и подозрительности по отношению к человеческой природе и даже к своим товарищам. Он изолировал себя ледяной стеной гордыни, которая в сочетании с его естественной скрытностью только усугубила его страдания. «У меня так ужасно мало друзей», — писал он Херману Гэйду, и это очень редкое признание в том, что он был одинок и несчастен. Он стал похож на обиженного, недоверчивого ребёнка. Мало кому было дано пробить его раковину и увидеть под ней бурю скрываемых чувств.
