История и память - ле Гофф Жак (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT, FB2) 📗

В этих трех текстах изложена греческая мнемотехника, в которой устанавливается между местами и образами (loci и imagines) и по черкивается активная роль этих образов в процессе припоминания (images actives, imagines agentes) и формализующая деление памя на вещественную (memoria verum) и словесную (memoria verborum)

Главным образом они включают память в обширную систему риторики, которая в дальнейшем господствовала в древней культуре возродилась в средние века (XII—XIII) и обрела новую жизнь в наши дни благодаря семиотикам и другим новым риторикам170 171. Память - это пятое действие риторики после inventio (найти, что сказать), dispositi (упорядочить найденное), elocutio (добавить словесные и образные украшения), actio (обыграть сказанное жестами и дикцией, как это делает актер) и, наконец, тетопа (тетопа mandare - довериться па мяти). Ролан Барт замечает: «Три первые операции суть самые важные... двумя последними {actio и тетопа) вскоре пожертвовали, как только риторика была распространена не только на произносимые (декламируемые) речи адвокатов, или политических деятелей, или «докладчиков» (эпидиктический род), но также - а потом почти исключительно - и на сочинения (письменные). Нет никаких сомнений в том, что обе эти операции большого интереса не представляют... вторая - поскольку она предполагает наличие уровня стереотипов, интертекстуальность, зафиксированное, переданное механически» [Barthes. L'ancienne rhétorique. P. 197].

Наконец, не нужно забывать, что наряду с впечатляющим возникновением памяти из лона риторики, а иначе говоря, искусства слова, связанного с письменностью, на всем протяжении социальной и политической эволюции античного мира продолжается бурное развитие коллективной памяти. Поль Вейн указывал на уничтожение коллективной памяти римскими императорами, в частности с помощью публичных памятников и надписей, составлявшихся в состоянии исступленного восторга эпиграфической памятью. Однако римский Сенат, притесняемый, а иногда и истребляемый императорами, находит оружие против имперской тирании. Это damnatio memoriae5 которое приводит к исчезновению имени покойного императора из архивных документов и надписей на монументах. Ответом на реализацию властью своих возможностей при помощи памяти становится разрушение памяти.

3. Память в эпоху Средневековья

В то время как «народная», или скорее «фольклорная», социальная память почти полностью ускользает от нас, коллективная память, сформированная правящими слоями общества, претерпевает в средние века глубокие изменения.

Главную роль играет распространение христианства в качестве религии, а также господствующей и квазимонопольной идеологии, которую Церковь использует в интеллектуальной сфере.

Христианизация памяти и мнемотехники; разделение коллективной памяти на движущуюся по замкнутому кругу литургическую память и память светскую, в незначительной степени подчиненную хронологии; развитие памяти об умерших, прежде всего об умерших святых; роль памяти в обучении, одновременно объединяющем устную и письменную память; наконец, появление трактатов о памяти (artes тетопае) - таковы наиболее характерные черты метаморфоз затронувших память в средние века.

Если античная память была глубоко пропитана духом религии, то иудео-христианство привносит также в отношения между памятью и религией, между человеком и Богом что-то сверх того и иное172. Иудаизм и христианство - религии, исторически и теологически укорененные в истории, - можно было бы описать как «религии воспоминания» [Oexle. Р. 80]. И это верно в нескольких отношениях: потому что «божественные акты спасения, относящиеся к прошлому, составляют содержание веры и предмет культа», а также и потому, что Священная книга, с одной стороны, и историческая традиция - с другой, в связи с наиболее существенными положениями настаивают на необходимости наличия воспоминания как основополагающего религиозного подхода.

В Ветхом Завете, прежде всего во Второзаконии, слышится призы к обязательности воспоминания и учреждающей памяти - памяти, которая в первую очередь выступает как признательность Яхве; это память, лежащая в основании иудейской идентичности: «Берегись забыть Яхве173, Бога твоего, не соблюдая заповедей его, обычаев его и законов его...»174 (8,11); «Не забывай тогда Яхве, Бога твоего, который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства...» (8, 14); «Помни Яхве, Бога твоего: это он дал тебе силу, чтобы действовать мощно, храня, таким образом, как ныне, завет, клятвою утвержденный отцам твоим. Конечно, если ты забудешь Яхве, Бога твоего, если ты последуешь за другими богами, если ты будешь служить им и простираться перед ними, то я свидетельствую сегодня против вас; и вы погибнете» (8, 18-19). Это память о гневе Яхве: «Помни. Не забудь, что ты раздражал Яхве, Бога твоего, в пустыне» (9, 7), «Вспомни, что Яхве, Бог твой, сделал Мариам, когда вы были в пути, уходя из Египта» (24, 9)175. Это память об оскорблениях, нанесенных врагами: «Помни, как поступил с тобою Амалик, когда вы были в пути во время вашего ухода из Египта. Он встретил тебя на дороге и, когда ты прошел, сзади напал на искалеченных; когда ты устал и утомился, он не побоялся Бога. Когда Яхве, Бог твой, даст тебе убежище от всех твоих врагов, окружающих тебя, на земле, которую Яхве, Бог твой, дает тебе в наследство, чтобы овладеть ею, ты сотрешь в памяти воспоминание об Амалике из поднебесной. Не забудь!» (25,17-19).

А в книге пророка Исайи (44-21) содержится призыв к памяти и обещание сохранять память, связывающую Яхве и Израиль:

«Помни это, Иаков,

и ты, Израиль, ибо ты раб Мой.

Я образовал тебя, раб Мой ты, Израиль, я не забуду тебя»176.

Целое семейство слов, в основе которых лежит корень «Z каг» (Захария, Zkar-y - «Яхве помнит»), превращает иудея в человека традиции, которого связывают с его Богом память и взаимные обязательства (Childs). Еврейский народ - это по преимуществу народ памяти.

В Новом Завете тайная вечеря основывает искупление на воспоминании об Иисусе: «Затем, взяв хлеб, он поблагодарил, преломил ег и подал им, говоря: "это есть Тело мое, которое за вас предается; сотворите это в память обо мне"»177 (Лука. 22,19). Иоанн рассматривает воспоминание об Иисусе в эсхатологической перспективе: «Однако Утешитель, Дух Святой, которого пошлет Отец во имя мое, он научит вас всему и напомнит вам все, что я говорил вам» (Иоанн. 14, 26). И Павел продолжает это эсхатологическое рассмотрение: «Всякий раз в результате того, что вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, вы возвещаете смерть господню, доколе он придет» (1 Кор. 11,26).

Таким образом, у Павла, как и у греков, все пронизано духом эллинизма, а память может привести к эсхатологии и выступить с отрицанием времени го опыта и истории. Таков будет один из путей, по которому пойдет христианская память.

Однако в более повседневном плане христианин призван жить, храня память о словах Иисуса: «Надобно памятовать слова господа Иисуса» (Деяния апостолов. 20, 35); «Помни об Иисусе Христе, воскресшем из мертвых» (Павел. Тимофею. 2, 8), память, которая не будет уничтожена в будущей жизни, в потустороннем мире, если верить в этом Луке (16, 25), говорящему устами Авраама дурному богачу в Аду: «Вспомни, что ты получил уже блага твои в твоей жизни».

Если же подойти к этому вопросу с более исторической точки зрения, то христианское учение предстает как память об Иисусе, переданная по цепочке от его апостолов и их последователей. Павел пишет Тимофею: «То, что узнал от меня в присутствии многих свидетелей, то передай верным людям, способным в свою очередь научить этому других» (Павел Тимофею. 2, 2). Христианское учение - это память [см.: Dahl], христианская вера - это поминание.

Августин завещал средневековому христианству углубление и переработку в христианском духе учения античной риторики, посвященного памяти. В «Исповеди» он исходит из античного понимания мест и образов памяти, но, говоря об «огромном зале памяти придает им исключительную психологическую глубину и легкость: «Я вступаю во владения и просторные дворцы памяти, где находятся сокровища бесчисленных образов, которые принесли сюда, после того как они были извлечены из всего того, что оказывается затронуто нашими чувствами; здесь помещено все, что было произведено нашей мыслью, достигнуто в результате расширения или уменьшения способности к восприятию наших чувств либо преобразования их тем или иным образом; я нахожу здесь также все то, что было помещено в них на хранение либо про запас и что пока еще не было поглощено и погребено забвением. Когда я вхожу туда, я вызываю те образы, какие желательны для меня. Одни являются тотчас, другие заставляют себя ждать подольше, как если бы я извлекал их из неких тайных вместилищ. Иные сбегаются гурьбой, и в то время как я ищу совсем другие, которые мне нужны, они вылезают вперед с таким видом, будто хотят сказать: «Не я ли тебе нужен?» И я рукой разума отгоняю их от лица памяти до тех пор, пока тот, который я ищу, не обнаружит себя и покинет свое убежище, чтобы предстать перед моим взором. Иные приходят послушно, стройными рядами, по мере того как я их призываю; первые уступают последующим, и, уходя, они скрываются из виду, готовые вернуться, как только я6 0того захочу. Все это происходит, когда я говорю что-либо наизусть» . 178