С думой о Земле - Горьков Владислав Леонидович (книги онлайн .txt) 📗
Из писем с орбиты. Березовой А. Н. — дочери Татьяне 5 ноября 1982 года. (Станция «Салют-7».)
«…А для меня ты и Сережа — самые родные и дорогие на свете. Тут уж, действительно, вам цены нет. Я хочу сказать тебе, Танечка, что я тебя очень люблю, очень скучаю и по тебе, и по Сережке, и по маме вашей, Лиде. Все это так. Но есть в жизни, доченька, слово „надо“. И это слово „надо“ — оно часто спорит со словом „хочу“. И почти всегда это слово оказывается сильнее слова „хочу“. Вот поэтому-то, дорогая, и надо мне еще поработать здесь, на орбите; это надо не только мне — это надо многим людям. А хочу я домой, к вам, мои дорогие, уже давно. И я вам обещаю, что новый, 1983 год мы будем встречать все вместе, я к тому времени вернусь. И мы еще походим все вместе по зимнему лесу, послушаем, как скрипит снег под ногами, как шумит ветер в верхушках деревьев и как кричат галки, устраиваясь на ночлег. Ведь всего этого у нас нет здесь».
И вот пришел он, последний день программы. Остались позади 211 суток полета. Наступил момент прощания с «Салютом». Он оказался не таким радостным, как думалось все эти семь месяцев. Одолевало двойное чувство. С одной стороны, конечно, хотелось домой. А с другой — испытывали неудовлетворенность: казалось, что еще что-то могли сделать за эти 211 суток. Да и станция за эти месяцы стала словно родным домом. Но — пора! Переходя в корабль «Союз», спрашивали друг друга:
— А не забыли что-нибудь?
Вопрос этот далеко не праздный. Многолетний труд многих людей сошелся на станции. И никого нельзя было подвести. В этот последний день нашей работы на станции в ЦУП съехались практически все специалисты, работавшие с нами по программе. Приходили они сюда семь месяцев строго по расписанию, а сегодня всем хочется проверить, не забыли ли про его «научный багаж».
Идет последняя проверка возвращаемого оборудования. За 211 суток работы сделано немало — около трехсот экспериментов. И уложить материалы о них в довольно-таки маленький объем спускаемого аппарата непросто. Вот упаковки с пленками хотя бы — это несколько тысяч снимков поверхности Земли. Масса пленок с астрофизическим материалом, металлические ампулы технологической печи «Магма», капсулы с кристаллами установки «Корунд», уникальные укладки с биологическими веществами, растения с нашего «огорода»… А письма родных? А фотографии? Мы их тоже должны взять с собой.
— Обратите внимание, — требует Земля, — все тяжелое — по правому борту.
Центровка спускаемого аппарата чрезвычайно важна. Космос вообще не терпит «примерно», «около», «приблизительно». Скрупулезно, в последний раз проверяем веса. Ну вот, кончились расчеты по укладке. Заполнено все мыслимое пространство в СА — спускаемом аппарате. Осталось только местечко для нас.
Пора уходить в транспортный корабль. Расстаемся со станцией, которая действительно за эти месяцы стала для нас не только рабочим местом, но и домом. Жалко расставаться. Написали на стыковочном узле: «Не прощаемся!»
Придут сюда наши товарищи. «А повезет — может, и мы», — мелькает мысль. «А повезет…» — все космонавты хотят летать. И мечтаешь о новом полете даже в конце предыдущего. И не ошибусь, если скажу, что каждый космонавт всегда хочет еще и еще работать в космосе. Моя жена иногда, сердясь и смеясь, говорит, что космонавт — это не профессия, а образ жизни. Пожалуй, она права.
Из писем на орбиту. Жена — Березовому А. Н. На космодром. 8 декабря 1982 года.
«Толенька, родной!
У тебя это письмо в руках — значит, вы сели нормально, нормально! На старте я ничего не понимала — оттого меньше волновалась. А теперь словно год без тебя прожила — да так оно и есть. Целый кусок жизни прожили отдельно, но жили и думали об одном. Эти дни убираем в доме, готовимся к гостям, собирала твои вещи. Сегодня Женя заберет сумки-чемоданы твои, завтра улетит. Звонил Коновалов из „Известий“ — он тоже завтра на встречу к вам летит. Счастливые! А мы еще не скоро вас увидим. Восьмой месяц не видимся — с 28 апреля считаем.
Вы настоящие герои и молодцы! Вы и сами понимаете ли, какие вы орлы! Никто, ни один человек не может о вас худое сказать. Люди говорят с восхищением и уважением, жалеют, что вас так долго мучают.
…Даже страшно — как это ты приедешь? Словно опять замуж выхожу. Словно ты и вправду со звезд вернулся. Так и есть? Какой ты стал?
…Дома у нас все в порядке. Дети учатся, мне помогают, здоровы. Они очень тебя любят, прямо боготворят. В доме мгновенный клич „Про папочку!“ — и тут же тишина после любой „свалки“: слушаем радио или если по телевидению про тебя. „За папу“ — едим кашу, ходим за картошкой. „Для папы“ — подарки, письма, уборки, пятерки. Они стали лучше, серьезнее как-то. Татьяна по собственной инициативе написала штук пять победных плакатов: „Да здравствует папа!“, „Ура! Наш папа побил рекорд!“, „Поздравляем с посадкой!“ — и развесила по стенам в прихожей. Я пока сняла — из суеверия. Но после посадки непременно повешу — пусть.
Скорее бы прошли эти три дня, и вы — на Земле, все страшное и опасное позади».
18 часов 45 минут. Расстыковка. Медленно-медленно отходим от станции. Докладываем:
— Заря! Есть расстыковка!
— Счастливого пути. Ждем вас на Земле. Поисково-спасательные службы готовы к приему. Район посадки уточняется…
А вскоре вновь голос оператора ЦУП:
— «Эльбрусы», в районе посадки уже ночь, но погода нас обнадеживает: ветер до шести метров в секунду, морозец пятнадцать градусов, видимость десять километров. Кстати, степь там довольно мягкая, только что выпало много снега. Приземлиться должны мягко…
Посадка после длительного полета зимой и ночью — это обусловлено было техническими ограничениями. Дело в том, что включению тормозной двигательной установки должны удовлетворять два условия: освещенность на орбите для контроля ориентации корабля и посадка не позже чем за час до захода солнца. Последнее — требование поисковиков.
В нашем полете эти условия, к сожалению, не совпадали. Из двух зол, как говорится, надо было выбирать меньшее. Самое важное — освещенность на орбите в момент начала торможения. К тому же наши поисковики имеют опыт приема экипажей в ночное время. На борту у нас к этому моменту все обстояло благополучно.
В 21 час 12 минут над Южной Атлантикой включился тормозной двигатель, и мы начали спуск. Спуск к Земле, в темную и метельную ночь Казахстана. Огненным болидом врываемся в атмосферу. Стекла иллюминатора пересекают алые шнуры плазмы. Мы летим словно в огненном шаре. Связь с Землей обрывается.
После света мы очутились в тени. Для нас это было естественно: в течение всего полета мы по шестнадцать раз в сутки встречали сумерки. Вот и теперь ждали, что вот-вот снова появится яркое солнце. Но солнца не было. В кромешной тьме джезказганской степи бушевала пурга. Погода преподнесла нам неприятный сюрприз. Часть теплого воздуха (как мы узнали позже), вопреки прогнозам метеорологов, двинулась на джезказганскую степь и создала сложные метеоусловия: низкая облачность, снег, туман, а затем снегопад.
Вспоминаю, с каким интересом слушали мы рассказ о действиях командира вертолета Н. Карасева, первым опустившего свою машину около нашего корабля. Я и сейчас восхищаюсь его мужеством и высоким летным мастерством! Неоднократно он пытался снизиться, но каждый раз оказывался в снежном облаке, поднятом винтами. Видимость — ноль. Даже свет фар не помогал.
Руководитель поиска разрешил ему сажать машину по своему усмотрению. На борту вертолета было десять человек. И Карасев все-таки взял на себя ответственность и совершил посадку. Все десять, как и он, горели желанием помочь нам.
Вертолет он посадил, что называется, по-самолетному — с небольшим пробегом по земле. Но, к сожалению, на пути оказалось русло ручья, и левое шасси сломалось. Но главное Карасев сделал. Помощь пришла к нам вовремя. Без нее нам бы долго не продержаться в быстро остывающем спускаемом аппарате, да еще ослабленным после длительной невесомости.
