Со всеми и ни с кем. Книга о нас — последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета - Харрис Майкл
Пока системы трансактивной памяти были рыхлы и громоздки (в самом деле, трудно всякий раз обращаться к другим людям и их памяти), мы старались большую часть значимой информации держать в собственных головах. Но облегчение доступа к чужой памяти (гуглизация поиска) приводит к росту надежности и доступности трансактивной памяти. Абсолютная доступность поиска приводит к абсолютной амнезии.
* * *
Но в чем польза обладания памятью, коль скоро сама информация всегда под рукой? Сенека поднял этот вопрос две тысячи лет назад, рассказав историю одного богатого человека по имени Кальвизий Сабин. Бедный Сабин (как и я) был неспособен запомнить даже таких великих древнегреческих героев, как Одиссей, Ахилл и Приам. Он, подобно Клайву Томпсону, нуждался в запоминающем устройстве, к которому можно было подключиться в любой момент. Google тогда не существовал, и Сабину пришлось импровизировать.
Так как Сабин хотел прослыть ученым человеком среди богатой и культурной публики, его приоритетом стал доступ к знанию, а не реальное обладание им. Он начал приобретать рабов (по цене сто тысяч сестерций81 за одну персону), которые хранили для него нужную информацию. Один раб знал наизусть всего Гомера, другой — Гесиода. Девять рабов знали наизусть всю лирическую поэзию. Короче говоря, Сабин сконструировал самодельную поисковую систему из плоти и крови. Это позволяло ему получать доступ, например, к стихам, которых он сам не помнил, а затем повторить их вслух гостям так, словно он извлек ритмичные строки из собственной памяти:
Поразив для начала свою семью, он начал беспрестанно устраивать званые обеды, на которых ставил своих гостей в тупик своей заемной ученостью, ибо у его ног все время сидел раб, то и дело подсказывая подходящие к случаю стихи.
Гости, вероятно, таращили глаза от изумления, но сам Сабин считал, что нашел отличный выход из положения. Он полагал, что раз рабы — это его собственность, то такой же собственностью являются и их знания. Это служило поводом для насмешек, которыми осыпали Сабина его остроумные друзья. Один из них, Сателлий Квадрат, посмотрел на рабов Сабина (прообраз современного Google) и сказал, что из него получился бы отличный борец. Сабин, не обладавший хорошим здоровьем, ответил:
— Как я могу быть борцом, я и так-то еле дышу.
— Умоляю тебя, не говори так, — ответил Квадрат. — Вспомни, как много у тебя здоровых и сильных рабов.
* * *
Никакое богатство не даст нам возможность купить себе ум. Клайв Томпсон может сколько угодно верить, что «взывание к кремниевой памяти может оказать огромную услугу мышлению». Это верно, только если считать акт мышления упорядочением собранных фактов. Полагаю, Сабин едва ли сумел одурачить гостей, отдав свою память другим, так неужели это получится у нас?
Конечно, мы склонны находить закладки, чтобы отметить места, подлежащие запоминанию. Такие попытки насчитывают много столетий, задолго до появления Google. Чарльз Зейфе, профессор кафедры журналистики Нью-Йоркского университета, разглядел в своей личной библиотеке грубую попытку облегчить работу мозга:
Каждый загнутый угол страницы — это дыра в моей памяти. Вместо того чтобы запомнить нужный отрывок или сведения, я избираю легкий путь, запоминая и сохраняя местонахождение нужной информации, а не сами отрывки. Каждый загнутый угол, таким образом, — это, так сказать, метапамять, указатель идеи, которую мне хотелось сохранить, но было лень запоминать.
Здесь Зейфе делает одно важное уточнение. Интернет — это всего лишь частный случай системы припоминания, фактически основанный на загибании углов страниц. Каждая таблица ссылок, каждый указатель, каталог — это уступка ограниченности человеческой памяти82. Собственно, сама письменность — один из самых беззастенчивых наших помощников. Она избавляет нас от необходимости держать информацию в голове. Вспомним, что в устной культуре, с которой бог Тевт предложил попрощаться царю Тамусу, способность человека к мышлению определялась его умением держать информацию в голове. Знание исчезает там, где исчезает память. Мудрость тоже измеряли памятью. Мы поистине питаем отвращение к этому ограничению, и с каждым столетием отдаем все большую часть своей памяти во внешние хранилища. Естественно, никто не призывает сейчас от них отказываться, тем более что сокровищница человеческих знаний поистине необъятна. Следовательно, мы имеем дело лишь с вопросом отношения. Не превратил ли интернет полезную тактику в единственную стратегию? Зейфе продолжает:
По мере роста сети мои браузеры начали разбухать от закладок. По мере же совершенствования поисковых машин я перестал утруждать себя даже закладками. Я стал во всем полагаться на [поисковые системы] AltaVista, HotBot, а затем на Google в поиске (и припоминании) идей. Моя метапамять, мои указатели идей, начали меняться на метаметапамять, на указатели указателей данных. Каждый день мой ум заполняется этой мнимой памятью, напичканной указателями к указателям указателей, короче, долговыми расписками, находящимися там, где должны находиться факты или идеи.
Что до меня, то я уже давно устал от пользования мозгом, набитым исключительно указателями, закладками, тегами и стрелками, которые направляют меня только к внешним источникам информации, но никогда — к ней самой. Я должен сам знать, когда Пуччини сочинил оперу «Богема», что говорил Юнг о сновидениях и где находится Узбекистан. Мне нужен мозг, который может мыслить сам, формировать свои собственные связи из собственного набора фактов, потому что мне кажется, что самая большая база данных в мире, набитая доверху каталогами каталогов, все равно лишена отточенного повествовательного импульса, характерного для человеческого ума.
* * *
В Древнем Риме и Афинах люди впервые начали применять в высшей степени персонифицированный метод мест для того, чтобы упорядоченно расположить хранящуюся в мозгу информацию. По сути, этот изощренный мнемонический инструмент предусматривает постройку в голове детализированного здания — чего-то вроде «дворца памяти», — в котором воспоминания о конкретных вещах привязаны к тем или иным архитектурным деталям постройки. Если вы хорошо помните дом, в котором родились и выросли, то без труда сможете расположить последовательность воспоминаний на пороге, лестничных маршах и в своей спальне. Проходя мимо образов дома своего детства, предметов мебели и других известных вам вещей, вы будете автоматически включать нужные воспоминания, привязанные к этим вещам. Даже в древности люди понимали ценность указателей для припоминания. Специалисты по мнемотехнике до сих пор пользуются этим приемом.
Попытку собрать пригодную на всю жизнь информацию в виде организованного и легкоуправляемого внутреннего пространства мы видим в эпоху Возрождения. Кабинет редкостей австрийского эрцгерцога Фердинанда II, представлявший собой тщательно подобранную коллекцию портретов людей с примечательными физическими уродствами, выставлен в Wunderkammer («Музее редкостей»). У русского царя Петра Первого была кунсткамера, собрание заспиртованных уродцев и диковинных животных. Эти лавки диковин были для телесного мира тем же, чем дворцы памяти — для ума.
Для меня кунсткамеры и метод мест интересны тем, что и то и другое — попытка (предпринятая в те времена, когда людям была чужда идея существования памяти непонятно где) втиснуть материал мирового масштаба в маленькое управляемое пространство, которым легко овладеть. Можно вообразить себе, как по необходимости достраиваются и перестраиваются дворцы памяти, с каждым следующим поколением становятся выше, дополняясь флигелями и башенками, по мере того как мы стремимся втиснуть туда все больше самой нелепой и причудливой информации. Точно так же изнемогали под тяжестью естественно-научных открытий и кунсткамеры. Однако оба этих феномена — метод мест и кунсткамеры — сильно отличаются от дематериализованного хранения информации в заоблачных высях «Википедии» и Google. Прежде предполагалось: чтобы что-то вспомнить, надо усвоить содержание внешнего мира и взять его с собой.
