Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Бьюдженталь Джеймс

— Я так не думаю.

— Что вы имеете в виду? Какая, к черту, разница при моей паршивой работе, разделяю ли я взгляды этого чокнутого французского священника на будущее человечества или нет?

— Я думаю, если бы вы никогда не читали подобных вещей, разница была бы существенной.

— Да? Не понимаю. Возможно, было бы лучше, если бы я просто спустил все это в унитаз.

— Вы просто хотите спорить со мной сейчас, потому что чувствуете себя неудобно, волнуясь по поводу этих идей.

— А что плохого в том, чтобы поволноваться по этому поводу?

— Вам правда нужно это замять сейчас, не так ли?

— Не знаю, что вы имеете в виду под словом «замять». Получается, что вы все время говорите мне, что я делаю что-то не так?

— Фрэнк, не хочу опять ходить кругами, как это у нас обычно бывает. Думаю, на каком-то уровне вы прекрасно понимаете, что просто пытаетесь отвлечь мое внимание, и я думаю также, что нам необходимо преодолеть эту чертовщину.

— Не знаю, что означает «на каком-то уровне», на котором я якобы знаю, что вы всегда правы, а я всегда неправ.

— Вы не перестанете, не так ли?

— Перестать что?

И так далее. Фрэнк не собирался сдаваться.

Я не хотел на него давить. Сегодня он сделал большой шаг вперед из своей пещеры отшельника. Фрэнк рискнул показать мне что-то, что действительно имеет для него значение. Он рискнул быть осмеянным или удостоенным снисходительной похвалы, вторгаясь в область, которая находилась более в моей компетенции, чем в его. Он отважился обратиться ко мне иначе — не в своей обычной грубо-агрессивной манере. Конечно, ему нужно было продвигаться вперед — медленно, осторожно, и периодически отступать назад.

3 октября

— Я работаю в ночную смену, начинаю в 11 вечера и заканчиваю в 7 утра. Большую часть времени там находимся только я, ночной портье и ночной инженер. Ну и психов мы насмотрелись! Как, например, прошлой ночью. Около половины двенадцатого эта старая калоша — думаю, она повидала виды — вошла и смотрит, как я сижу за стойкой портье и читаю. Она подходит ко мне очень вежливо и говорит: «Нельзя ли мне посидеть немного на одном из этих стульев, сэр?» Она назвала меня «сэр», вот это да! Я не обратил особого внимания, потому что был занят чтением, и я просто сказал: «Конечно, располагайтесь». Первое, что я помню, это как старый осел Берман, ночной портье, позвонил в свой чертов звонок. Я закрыл книгу и подошел к нему. «Кто эта старушка?» — спрашивает он. «Убей, не знаю», — ответил я. «Она грязная, а вся ее одежда мокрая, она испачкает нам всю мебель», — говорит Берман. И он хотел, чтобы я подошел и спросил у нее, какое отношение она имеет к гостинице. Конечно, никакого, и тогда Берман велел мне выгнать ее. «Ради Христа, снаружи льет, как из ведра», — говорю я ему. Но он сказал: «Вызови ей такси, если она хочет». Ну, она не захотела такси. Совершенно ясно, что у нее и на хлеб-то нет. И я сказал ей: «Простите, но босс велел, чтобы вы ушли», — а она ответила, что все в порядке, и поблагодарила меня. Только представьте себе: она меня благодарила!

— Звучит как история из Диккенса.

— Да, вероятно. Я не многие его вещи читал.

— Что вы чувствуете по этому поводу?

— О черт, а мне-то какое дело. Как бы там ни было, через какое-то время, возможно, в половине второго, я был один в холле, Берман отлучился куда-то, посрать или что там еще, и внезапно я увидел лицо в одном из окон. Разрази меня гром, если это не была все та же старая леди. Я притворился, что не вижу ее, а она обогнула здание и направилась к боковому входу. «Что за черт?» — сообразил я, бросился к боковому входу, схватил ее и велел идти за мной. Затем привел ее вниз, в котельную, и велел Фоли, ночному инженеру, дать ей обсохнуть и отдохнуть немного. Он сказал: «Разумеется», и налил ей своего ужасного кофе. Затем я побежал наверх, но старый осел был уже здесь. Он хотел знать, куда я ходил, и я сказал, что отлучился в туалет. Берман сказал, что не заметил меня там, а я наврал, что ходил вниз. И тут он начал гундеть, чтобы я держался подальше от помещений для постояльцев. Как бы то ни было, вероятно, Фоли благополучно выпроводил даму, потому что больше я ее не видел.

— Почему вы это сделали?

— Сделал что?

— Перестаньте, Фрэнк, давайте не будем играть в нашу обычную игру.

— Какую игру? Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Черт побери, Фрэнк. — Я действительно разозлился, и мне было наплевать, что он понял это. — Вы такой тупой осел, что не понимаете: вы продолжаете упускать возможность поработать как раз над тем, что привело вас сюда.

— Не понимаю, почему вы злитесь на меня только за то, что я не врубаюсь в ваши слова.

— Подождите, Фрэнк, давайте вместе сделаем попытку на этот раз понять друг друга. Я знаю, что нападаю на вас, но вы можете рискнуть и предположить, что тоже продолжаете увиливать от понимания?

Я говорил осторожно, постепенно, внимательно просчитывая возможное сближение. Фрэнку было совершенно необходимо избегать вовлеченности в подлинные отношения со мной, но одновременно он и жаждал их.

— Я не хочу неправильно понимать вас. Должно быть, я полный кретин…

— Нет, Фрэнк, я не думаю, что вы сознательно стремитесь не понимать меня. Но я уверен: вы чувствуете потребность сохранять дистанцию между нами, и когда я прошу вас поработать со мной, вы становитесь раздражительным.

Теперь он не боролся со мной так же упорно, как прежде. Ну, давай, Джим, признай, что Фрэнк старается продвинуться вперед, попробуй услышать его.

— Что значит «раздражительный»? Я имею в виду, что отчасти понял вашу мысль, но не уверен, что вы подразумеваете именно это.

Большой прогресс! Он опять начал использовать свои старые словесные увертки, но разбавил их.

— Ну, может быть, это не совсем точное слово. У меня такое чувство, что когда я пытаюсь быть с вами, вам становится неудобно и необходимо немного отодвинуться.

— Да, может быть. Не знаю. Что вы имели в виду, когда сказали, что я упускаю возможность?

Сейчас он действительно пытается понять меня.

— Я забыл, как именно сказал это, Фрэнк. Думаю, я пытался сказать примерно следующее: существует нечто большее, что мы можем узнать из такой истории, как та история про старушку. Пикируясь друг с другом, мы упускаем этот шанс.

— Что вы подразумеваете под «историей про старушку»? Я ее не выдумал, вы знаете.

Легче, легче. Он хочет немного подать назад.

— Да, я знаю, что это правда. Я и не думал сомневаться в этом, Фрэнк. Думаю, что мои просьбы поработать со мной (хотя одна ваша часть и хочет этого) на самом деле беспокоят вас. Вы согласны?

— Да, ну, думаю, да. — Пауза. — Как мы могли бы использовать сцену со старушкой? Я не понимаю, что в этом важного.

В какую сторону двигаться теперь? Я хотел бы остановиться на его пробуждающемся понимании того обстоятельства, что ему необходимо сопротивляться, но не хочу загонять его в угол. Фрэнк вынужден будет быстро отступить, если почувствует, что я пристреливаюсь к нему.

— Не знаю наверняка. Почему бы не попробовать просто свободно ассоциировать по поводу этого переживания и посмотреть, что вам придет в голову?

— Я думал, вы не занимаетесь этими дерьмовыми свободными ассоциациями. Вы сказали мне, что я не должен просто говорить все, что приходит мне в голову.

— Ого! Фрэнк не устоял перед возможностью попытаться поймать меня.

— Вам действительно трудно просто разговаривать со мной. Кажется, вы просто обязаны подсчитывать очки всякий раз, как перед вами открывается возможность.

— Ну вот, вы опять обвиняете меня.

— Фрэнк, я и в самом деле не хочу вдаваться сейчас в эти трудности между нами. Главное, что я внезапно смог понять, это что вам трудно рискнуть сблизиться с кем-либо. Кажется, Вам тяжело даже короткое время оставаться в рамках одной темы. Я вдруг увидел, какую жестокую борьбу вы, должно быть, ведете внутри себя все время.

Я попытался произнести это с теплотой, но без снисходительности или нарочитости.