Куда жить - Леви Владимир Львович (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Короче говоря, чтобы стать интересными и привлекательными, спросим себя:
— не вжились ли в роль Неудачника — не упускаем ли свой положительный жизненный опыт;
— не заковали ли себя в неосмысленные запреты;
— не слишком ли опасаемся, что о нас скажут;
— не требуем ли от других чересчур многого, навлекая на себя разочарования и обиды?..
— не забываем ли прощать то, что можно простить?..
Это комплект вопросов с пометкой освобождение.
А это — вживание:
— не относимся ли к общению чересчур потребительски;
— достаточно ли вникаем в чужие горести, радости, странности;
— наблюдательны ли — замечаем ли людей, явно или скрыто на нас похожих или наоборот, резко отличных в чем-то?..
— ищем ли сближения, чтобы помочь одиноким?..
— учимся ли у тех, кто нам нравится?..
Наконец, осмысленность:
— заботимся ли о радости у себя дома — стараемся ли наполнять жизнь творчески, и не для себя только;
— не суетны ли — не грабим ли жизнь путем жизнеобеспечения;
— ищем ли свой путь или плывем по течению, хотим быть «не хуже других» — «как все»?..
Дав себе ответы, вы получите программу жизненного эксперимента, он же ролевой тренинг, — в реальности, на своем месте.
Относительно же слабости зрения и слуха — уверен: дело совсем не в том. Множество слабовидящих и слепых прекрасно общаются. Глухота тоже не помеха, если нет глухоты душевной. Развивайте душевный слух игрой, общением, размышлением — дело это увлекательное, плодотворное и бесконечное…
Из ответа Антонины через два года.
«Жизнь стала сумасшедшей, но интересной…»
В.Л., дома у нас теперь проходной двор: всегда куча гостей, и детей, и взрослых.
С вашей подачи образовался домашний кукольный театр: вместе сочиняем сценарии, режиссируем и играем, даем уже выездные спектакли в детских садах и школах, даже зарабатываем кое-что. На «обещания ничего хорошего» теперь просто плюем, смешно. Жизнь стала сумасшедшей, но интересной, скучать не приходится!..
Тысячеликий, он шел и шел… Являлся ко мне в облике душевнобольного, величался невротиком, именовался и психастеником, и меланхоликом, и депрессивником…
Я добросовестно заполнял истории болезней и громоздил диагнозы на диагнозы. А он оборачивался и алкоголиком, и нарушителем общественного порядка, и добропорядочным гражданином с невинной бессонницей, и домохозяйкой с головной болью. Тащил ко мне свои комплексы и профили личности, скрывался за ними с мешками своих забот, мечтаний, долгов, тревог по делу и не по делу… Жил и страдал, мучимый то развалом семьи, то безденежьем, то страхом смерти, то мифическими последствиями детских грехов, то экзаменационными хвостами, то тем, что о нем подумал прохожий…
— Наигранно-нагловатый подросток, краснеющий, чуть заикающийся; получившийся из него через два десятка лет солидный начальник с сердечными недомоганиями;
— неприступная начальникова жена с вымученной улыбкой;
— образцовая неудачница-дочка и ее несостоявшийся муж, закомплексюканный кобелек;
— полный гордых воспоминаний раздражительный старик-тесть, боящийся сквозняков…
Все он, он — Омега!..
Я принимал его, слушал, обследовал, убеждал, гипнотизировал, развлекал и кормил лекарствами. Ему то нравилось, то не нравилось. С переменным успехом учил тому, что казалось общедоступным: самовнушению, играм, общению, мышлению, жизни.
(«О, если бы это было еще и общедоступно для вашего покорного слуги, вот бы мы зажили!..»)
Я узнавал его в людях, живших в библейские времена, в своих родичах и в самом себе…
«Да, да — вот же он! — Телефон звонит, боюсь подойти…» — Г-н Евнегий Омегин, позвольте представить, страдает навязчивой телефонобоязнью, ему легче выгрузить вагон кирпича, чем поднять трубку и выдавить «алло»…
А у вас в доме — я точно знаю — есть люди, чувствующие себя необитаемыми островами. Там где-то — материк, континент. Близко ли, далеко ли — может, и в двух шагах — не видать… В полной тьме либо за стенкой может ведь человек прямо перед тобой нос к носу стоять — а вас друг для друга нет…
«У меня человекобоязнь»
«Я не подозревала, что есть человеческие отношения…»
B.Л., мне 33 года» Все эти годы я прожила в одиночестве. В детстве была гадким утенком. Ни одного теплого слова, ни одной улыбки. Ловила на себе только злые, презрительные взгляды. О том, чтобы искать сочувствие и поддержку в семье в трудные минуты, я не мечтала. Тщательно скрывала свои промахи и неудачи, чтобы лишний раз не слышать упреки и едкие замечания…
Я не застенчива, нет, это мягкое слово для меня не подходит. Я человек застенный, еще даже точней, вмурованный в стену.
И не человеком себя ощущаю среди людей, а какой-то мерзкой букашкой.
Когда в первый раз устроилась на работу после школы и почувствовала хорошее отношение окружающих, испугалась страшно.
Не знала, как себя вести. Для меня было странным такое отношение и мучительно неприятным. Человека, который не скрывал расположения ко мне, я обходила на пушечный выстрел и в конце концов уволилась…
Сейчас работаю на почтамте, на сортировке, исполняю механические обязанности, не поднимая глаз на людей… Заняться любимым делом (обожаю животных, всю жизнь мечтала о ветеринарии) так и не пришлось — не решилась, зверей ведь приводят люди, а с ними надо общаться…
Единственное мое утешение и наслаждение — книги. Изредка смотрю телесериалы.
Ощущение при этом, как будто наблюдаешь какую-то инопланетную жизнь»»
Вы спросите, почему я не обратилась к вам за советом раньше. Да я просто не осознавала своего положения. Я ничего не знала о взаимоотношениях между людьми. Я даже не подозревала, что таковые существуют. Я жила, в буквальном смысле низко наклонив голову, боялась смотреть вокруг, в уверенности, что ничего не увижу, кроме недобрых и насмешливых взглядов.
Но вот с годами я слегка осмелела и огляделась… Оказывается, ничего страшного.
Стала наблюдать за людьми вокруг и сделала открытие, что в большинстве своем люди — не одиночки, как я, а имеют семьи, сожителей или просто друзей, приятелей, имеют свои тусовки, компании; что многие хорошо друг к другу относятся, что есть и любовь…
Люди улыбаются друг другу (даже этот факт был для меня новостью), люди ищут и находят друг у друга сочувствие, помощь, поддержку. Для меня это было потрясающим открытием. Мне показалось, что мучения мои скоро кончатся, что вот-вот произойдет чудо и я выберусь из своей стены. Иди к людям, и они тебя пойхмут!.. Иди к людям!
Не тут—то было. Люди, может быть, и поймут, только вот подойти-то к ним я не могу никак. Между нами стена — глухая, железобетонная, бесконечно высокая. И бьюсь я об эту стену уже много лет…
Я угрюма, пассивна и безразлична ко всему и ко всем. Я вяла и безынициативна. Вся внутри себя, в реальной жизни не существую.
Только изредка всплываю на поверхность и опять погружаюсь в себя, варюсь в собственном соку. Мое настроение ничем не проявляется внешне. И радость, и горе я переживаю в одиночку. Я могу быть в прекрасном расположении духа, но только для себя.
Если в это время ко мне кто-нибудь подойдет, просто так, поговорить, — мое настроение катастрофически падает. У меня векобоязнь, я боюсь людей, я боюсь себя, я боюсь и вас тоже, В.Л.!..
У меня никогда не было близкого человека, друга, и я не знаю, что значит чувствовать себя как дома: дохма я тоже чужая.
Если малознакомые мне улыбаются (говорят, что у меня привлекательная внешность, но я не верю), то хорошо меня знающие стараются меня избегать. Меня вроде бы и уважают в коллективе, и в то же время стараются обойти, не заметить. Мое общество всем в тягость, я никому не нужна. Порой удивляюсь, как мне удалось дожить до тридцати трех лет, почему у меня до сих пор не разорвалось сердце. Мечтала о самоубийстве, давала даже себе срок…
Ее беспокойтесь: мне это не грозит.
Я слишком труслива и в оправдание ищу отговорки. То мне жалко отца, то боюсь загробной жизни — а вдруг там не принимают непрошенных гостей. Недавно пришла мысль о монастыре… На сколько-нибудь решительные действия я не способна. Мне остается только жить, хмучиться и мечтать о естественном конце. Я даже свой адрес вам дать боюсь.
Называю себя просто Л.
