Июль - Вырыпаев Иван Александрович (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Шел месяц июль, зима уже приближалась к весне.
В церкви, к этому часу не было никого, кроме рослого алтарного ангела который, там вечно. Я зашел в алтарь через боковую дверь, и стараясь не обращать внимание на ангела, стал доставать части тела отца Михаила, и аккуратно раскладывать их на столе. Выложив все, что было, я свернул пакет, для мусора в маленький черный комок, и двинулся к выходу. Но перед тем, как выйти из алтаря, я оглянулся на ангела, он стоял неподвижно, на том же месте, где и всегда, строго по центру, лицом к закрытым «царским вратам». Он всегда так стоит. За эти три месяца, я не раз заходил в церковь ночью, и он всегда стоял на том же самом месте, абсолютно неподвижно, но при этом в его фигуре не было ни намека на напряжение. Я посмотрел на ангела, открыл дверь, чтобы выйти из алтаря, и вдруг, я услышал мягкий, почти что, детский голос: -Это не новость?, – сказал ангел, и это был первый и последний случай в моей жизни, когда я слышал голос ангела. И это вообще был последний голос, который я слышал, и это был последний звук, который расслышали мои уши, потому что, почти в туже секунду, сразу же, после слов ангела, сразу же, как после того, как он отвернулся он меня, я получил огромной силы удар в затылок, и все звуки исчезли. И там, конечно, кроме слуха, я лишился половины, если не больше, всех своих органов, потому что, били меня, до тех пора, пока я не стал, куском красного фарша. Но именно слуха, я лишился от самого первого удара. Друг отца Михаила, иеромонах отец Григорий, зашел в келью, увидел всю кровь, побежал по следу, ворвался в алтарь в тот момент, когда ангел договорил фразу и отвернулся, к этому моменту в руках у отца Григория уже был лом, которым по утрам долбят лед со ступеней церкви, тупым концом этого лома, отец Григорий не задумываясь, въехал в мой затылок, навсегда отключив звук, а уже потом, меня били, сперва работники монастыря, но не монахи, конечно, потом приехал смоленский ОМОН, но я уже этого не помню, конечно, что там было. В следующий раз, я увидел себя спустя несколько месяцев, я почти три месяца пролежал в коме, в антисанитарных условиях, потому что мною уже никто, конечно, не занимался, и я гнил, как подмокшая картошка в погребе, но вот бог его знает, почему, я вдруг, в один прекрасный момент, взял, да и пришел в себя, а потом еще, взял да и пошел на поправку, к всеобщему сожалению, потому что теперь за мной нужно было, хоть как-то следить: надевать на лицо металлический намордник, водить меня в цепях, убирать за мной кал и мочу. Словом, вот вам и июль месяц, середина лета, а ни одного солнечного дня.
И так, как мне теперь все никак не распознать, где моя кровь, течет по моей голове и моим венам, а где чужие мысли-уколы, скользят по красной, внутри рук и ног по красной внутренней крови, внутри меня, из-за, а точнее виной этому – уколы, уколы, которые словно чужие пчелы, но только без последствия меда, а последствия меда, здесь точно ждать не приходиться, потому что, здесь меда нет. В июле нет меда. Нет и ничего не поделать, нет меда и все. В июле меда нет.
– Это кто там, отстегнул, меня, кто это там, отстегнул меня от моей койки, кто, меня отстегнул и не побоялся, кто это там у нас такой смелый, ну-ка кто это такой, а?
– Я
– А я пока что не вижу. Кто?
– Я. Посмотри наверх, и все поймешь.
Я посмотрел туда куда велели – наверх, а там, только белая простыня да дыры, и никого.
– Кто ты? Отвечай, кто ты? Ты кто?
– А ты посмотри наверх, – снова обратился ко мне, – посмотри наверх, – раз восемь, а то и девять раз подряд, повторил он.
– Нет там никого. Кто ты? Я же смотрю наверх, кто ты? Я же смотрю. Ты кто?
И я стал смотреть и смотреть, смотрел и смотрел. Наверх. Смотрел и смотрел, – и никого. Кто это говорит, кто?
Никого.
– Я.
– Кто это говорит, кто?
– А ты посмотри наверх, – это я.
И давай, все одно и тоже, уговоры, да одни и теже уговоры. И давай все одни и те же уговоры.
И уговоры. И уговоры. И все одно и то же. И я взял да и посмотрел.
А смотрел-то я и раньше, конечно, но не видел, вот в чем страх.
Смотрел-то я и раньше, а увидел-то…, вот в чем страх
– И кто ты, паук-безпятиминутбезшерсти, ну кто ты, на моем потолке, паук, ну и кто ты?
– Я.
– Что, я не расслышал, кто?
– Я, – произнес он тише прежнего, а я все равно, расслышал каждую букву.
– Кто?
– Я это, я. Видишь, кто? Я. Это я, – еще тише вслух, но еще громче в моем спинном мозге, зазвучало его эхо, – я это, я, – звучало, – я, это я.
– На!, – кинулся и ударил его, раза три, или два, ударил его, или раз пять, ударил, да вот и все. Пяти и трех, а то и двух мои ударов, здесь вполне оказалось достаточно, этому пауку-Я, чтобы он со своего облезлого потолка, рухнул, что есть веса, на мой деревянный пол, и тогда уже, позволил, наконец-то, и мне, вернутся в прежнее мое состояние, и топтать, ногами и руками своими топтать, втирая в черный пол, нахального этого паука-я, топтать и не перетоптать, я-паука, ибо, это я– паука и есть. Я это и есть, безпятиминутшерсть. И на этом все.
И вот, спустя, такого пребывания с месяца три, а то и четыре, а если с пауком учитывать, да с уколами, то и все шесть лет, – лет, конечно, лет, потому что о годах, а не о месяцах уже, давным-давно идет речь. И вот спустя, шесть, вместе с пауком, уколами, да и мною, и вот все эти шесть лет, спустя, и плюс, кровь из носа больше не идет по утрам, вот спустя все это, я вдруг, очнулся, встал, потянулся, зевая ртом, вышел, и вот, только меня и видели, вот так. И уже больше меня уже не видели, хотя тело то мое, как и прежде валялось на кровати, тело то может и валялось, а я ушел. Вот так.
Ремарка
На сцене, представляющей из себя, обычную ледовую арену, появляется Жанна (из моего детства) М., и это точно она, потому что, я умираю, умираю, а она скользит и скользит по льду моя Жанна М. Действие пьесы на секунду останавливается, и снова продолжается, спустя секунду. И мы: Жанна М., я и все остальное, все мы скользим по ледовой арене, по кругу, – а под ногами у нас лед и прочный лед, лед и очень прочный лед, вот и все. Место действия: каток зимой или каток летом, когда вместо льда бетон, или совсем без катка, или искусственный лед осенью, а если не так, то тогда, есть мед в июле, беру свои слова обратно, – и есть мед в июле, раз не можете пойти дальше, так как еще не ходили, тогда – есть мед в июле, хотя уже ранее, совсем обратно (для тех, только, кто пойдет) было сказано: – В июле меда нет?.
Жанна из моего детства М., – как вошла ко мне, туда, где я лежал в цепях и оковах из смирительных рукавов и кожаных ремней, как вошла ко мне в душную вонючую комнату, так сразу же и задала свой первый вопрос:
– Будешь писать?
А я не слышу, глухой, не слышу, – звука то нет в моей голове, а по губам то, я еще не научился, поэтому то, я и не знаю, о чем она. Вижу, что ко мне, но о чем это, не знаю о чем это она, пока еще не догадываюсь, о чем это она мне, пока еще не догадываюсь, и все тут.
– Будешь?
– А кто это ты?, – все еще, пока еще не догадываюсь я.
– Будешь или нет писать, я тебя спрашиваю, отвечай?
– О чем это ты?, – не догадываюсь и все тут. Но звука пока не издаю, как будто я не только глухой, но и немой, хотя, она, наверняка, в карточке моей медицинской прочитала, что я могу говорить.
– Ну и сри под себя, если ты дурак, а если умный, то сри в таз, кто тебе еще то, кроме меня, таз предложит, пользуйся, пока я здесь, а то, так и будешь весь в говне, и внутри и снаружи, свинья!
А лица моего она не видит, потому что, у меня на лице маска хоккейного вратаря (только шайбы не дождешься, – в дурдоме шайбы нет) и тела она моего не видит, потому что, на мне белая, белая рубаха, коричневая от поноса и соплей , а рукава, как у подарка, на день рождения, завязаны бантом за спиной. И ног она моих не видит,– а ее ноги вижу, и что я понял?-Пиздец, это какие странные ноги! Пиздец, это какая любовь, это моя какая любовь, а вовсе, не медсестра, – вот что с первого взгляда на Жанну М. понял я. Вот и пришла любовь! – с первого взгляда на странные ноги Жанны М., понял я.
