Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
И обжигает ветром леденящим Мое лицо нездешний этот шум, Ведь по частичке с каждым уходящим Я тоже незаметно ухожу.
Я с каждым понемногу умираю, Кто вдруг упал, как яблоко в саду. Они уже давно в преддверье рая, А я, как прежде, в жизненном аду.
Весь век слагавший песни неустанно, Я не свершал намазы в тишине. И как перед Аллахом я предстану, Родители мои, ответьте мне?
Хранимый вашей преданной любовью, До седины и славы дожил я. Но что есть смерть? Плита у изголовья? Молитва ли последняя моя?
А, может, смерть моя тогда настанет, (Хоть мне представить страшно этот миг!) Когда в высокогорном Дагестане Забудется родимый мой язык?
КУБАЧИНСКОМУ МАСТЕРУ МАНАБЕ МАГОМЕДОВОЙ
Меняют форму дерево и камень, Но остается стержень – суть всего. В скульптуре бездыханной дремлет пламя, И согревает сердце жар его.
Пока арбуз зеленый не разрежешь И сердцевину сладкую не съешь, Достоинств не найдешь – и не забрезжит Заря в стене, где не пробита брешь.
В каком платке бы девушка прекрасном Не шла, перебирая бахрому, Не сможет насладиться парень страстный Одним прикосновением к нему.
Но, Манаба, твое искусство каждый Без промедленья может оценить. Поскольку, увидав его однажды, Уже не в состоянии забыть.
Держу в руках я книгу чьих-то песен, Которую мне подарила ты. Хоть смысл их никому не интересен, Но в переплете столько красоты!..
Ах, кубачинка, редкостным узором, Ты покорила многих, как меня, Чем автора спасла ты от позора, А труд его бездарный от огня.
Гроша не дал бы я за содержанье, А за обложку золота не жаль. Слова Махмуда вспомнив на прощанье, Я их изрек, не в силах скрыть печаль.
Сказал поэт: «Бедняк простосердечный Ослицу жеребцом холеным мня, Решил ее серебряной уздечкой Украсить, как бесценного коня».
ПЕСНЯ О МАХАЧКАЛЕ
На Тарки-Тау вновь я поднимаюсь, Чтобы увидеть всю Махачкалу, Огни которой в море отражаясь, Вечернею рассеивают мглу.
Еще окно в Европу я открою, Как Петр, что здесь камень заложил И гавань для судов своих построил У основанья древнего Анжи.
Сегодня в порт наш, обогнув полсвета, Спешат армады мирных кораблей И каждый обращается с приветом К Махачкале, красавице моей.
А волны на дыбы встают, как кони, И чайки песню жалобно кричат О стоязычном гордом Вавилоне, Который рухнул сотни лет назад.
Но в городе моем живут сто наций, И все они – единая семья. Гостеприимством славится и братством Столица дагестанская моя.
Тебя мы любим город величавый, Как любят скалы горные орлы. Ты – наша колыбель и наша слава, Ты, как звезда сияешь нам из мглы.
В каких бы не блуждал краях я разных, Какая б не терзала грудь тоска, Моя душа преображалась сразу При виде городского маяка.
Последний адрес жизни уходящей, Всегда прекрасна и всегда светла, Единственной моей и настоящей Любовью стала ты, Махачкала.
ЧУНГУР
Прошу, не давайте мне этот чунгур! Не лейте вино в опустевшую чашу. Я жизнь покидаю, как раненый тур, Который спешит в заповедную чащу.
О, время, ты — флюгер… По воле ветров На запад восток променяешь мгновенно. Но век мой прошел, и хоть был он суров, Моей никогда не увидит измены.
Попались надежды мои в западню, Но цепко карабкаясь вверх по канату, Пытаются вырваться сто раз на дню И столько же падают в яму обратно.
Желанья мои провалились под лед, Что бритвы острей их крошит и калечит, И старость уже предъявила свой счет, Который давно мне оплачивать нечем.
Я жизнь не держу, как быка, за рога, Возможно ли в мире больном быть здоровым И не умереть от того сквозняка, Что поколебал мирозданья основы.
Грохочет гроза над горами весной, Трава шелестит на могилах печально. Закончилась песня… Но этот покой, Как пауза, предвосхищает начало.
Прошу, не давайте мне больше чунгур! Не лейте вино в опустевшую чашу. Я жизнь покидаю, как раненный тур, Который спешит в заповедную чашу.
ОДИНОЧЕСТВО
Двадцатый век на финишной прямой. Еще рывок — и ленточка порвется… А я один стою, как часовой, Что смены караула не дождется.
Мелькает, как в ускоренном кино, Планета с миллиардным населеньем. Но я, как в поле позабытый сноп, Совсем один под дождиком осенним.
Как дерево в степи — зеленый стяг, Простреленный насквозь враждебным ветром, Согнулся в вопросительный я знак, Нет на который верного ответа.
И в стороне от дедовских могил Надгробием, которое всех выше, Как знак я восклицательный застыл, Чей пламенный призыв никто не слышит.
На острове своем, как Робинзон, На горизонт гляжу без сожаленья И одиноко хмурюсь, как бизон, Который обречен на истребленье.
И в чужеземных странах, видит Бог, Давным-давно мне не до венских вальсов. Я в шумных залах также одинок, Как одинок в них мой язык аварский.
Совсем один, как доблестный солдат, Что чудом уцелел из всей пехоты. Из окруженья выйдя наугад, Попал в непроходимое болото.
Совсем один, как раненый журавль, В недобрый час отбившийся от стаи… Уже давно на юг ему пора, Да крылья перебитые устали.
Еще я так похож на старика, Которого в Сибирь сослать забыли, Когда народ его в товарняках, Как будто в братской погребли могиле.
Как тот изгой у жизни на краю, Устав и от забвенья, и от славы, Я в полном одиночестве стою, Не глядя ни налево, ни направо.
И заполночь, хмельного перебрав, Что не спасает от сердечной боли, Я у стола, как будто у костра, Сижу наедине с самим собою.
В судьбе, где победить должно добро, Дописана последняя страница. Ниспосланное свыше мне перо, Когда-нибудь должно остановиться.
Один я, как мюрид на Ахульго, Что замерло в объятьях звездной ночи. Вокруг враги, и больше никого… Лишь горная Койсу внизу грохочет.
Но сразу отступает смутный страх Пред жизнью ускользающей и тленной. Я вовсе не один — со мной Аллах В безмерном одиночестве вселенной.
ОРЛЫ В ГУНИБЕ
Здесь белая береза, гостья с севера, И серебристый тополь коренной У валуна щербатого и серого Сплелись навек корнями под землей.
Не разорвать объятье это, где уж там!.. Средь хаоса насупившихся гор Изгиб скалы, подобный спящей девушке, Невольно завораживает взор.
Здесь, где над голубыми перевалами Летят, как птичьи стаи, облака, Остались навсегда лежать под скалами Солдаты Апшеронского полка.
И перед боем помолившись наскоро И выдохнув, как клятву, «Бисмилля!..» — Здесь полегли под ярым русским натиском Последние мюриды Шамиля.
Хотя могил и тех и этих поровну, Меж ними отчужденья полоса. … А некогда одни и те же вороны Клевали их застывшие глаза.
И можно до сих пор, как эхо слабое, Расслышать в гулком говоре реки, Как громыхают ружья православные, Как бьются мусульманские клинки.
И разглядеть за тем стволом березовым Сардара в позолоте эполет — На сером валуне имама грозного Он ждет через полутораста лет.
Но между ними, словно камень брошенный, Крик Байсунгура: «Не сдавайся в пле-е-н», — Звенит над вековой гунибской рощею, Чтоб кануть навсегда в бессмертной мгле.
Фельдмаршал и имам — два лютых ворога, Как кунаки, сошлись в конце войны… Орлы над головами их, как вороны, От зноя августовского пьяны.
Они круги сужают над могилами, Где те и эти спят последним сном, И в плавном их кружении магическом Пророчество судьбы заключено.
Шамиль залюбовался завороженный Полетом одинокого орла… Почудилось в тот миг имаму, может быть, Что это друг его Ахвердилав.
А вот еще один орел снижается, Как зорок его желтый, хищный взгляд… Стальное сердце дрогнуло от жалости: «Не ты ли это, мой Хаджи-Мурат?..
Прощайте же, наибы правоверные, И ты навек, Авария, прощай!.. В плену урусов я еще усерднее Молиться стану за свой бедный край.
Прощаю вас, противники суровые, Которых в горы царский гнал приказ. Перебирая четки бирюзовые, Я на чужбине вспомню и про вас.
Умолкнут пусть и пушки, и орудия — Война не может длиться без конца… Перед Аллахом поднимаю руки я, А не перед тобою, белый царь».
