Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Но прежде, чем обрушится мой гнев И рот дотла испепелят проклятья, Позволь мне помолиться в тишине За упокой души погибших братьев.
Притихли все, когда Ахбердилав Поднес к лицу широкие ладони, Застыв, как неприступная скала, Он всех друзей по очереди вспомнил.
Затем с колен затекших быстро встал, Всей статью замечательной похожий На боевой сверкающий кинжал, Который грозно выхвачен из ножен.
И пламенно воскликнул: — Бисмилла! Друзья мои, товарищи и братья! Последнее пристанище орла Враг заключил в смертельные объятья.
Нам предстоит сражаться до конца, Не чувствуя ни боли, ни унынья. Но если чьи-то дрогнули сердца, На Ахульго им места нет отныне.
Пусть поспешат немедля слабаки В аулы, что, как гнезда куропаток, Разбросаны повсюду вдоль реки На валунах, от времени покатых.
Пускай вернутся к женам молодым, Тоскующим по нежности ночами, И к матерям морщинистым своим, Что в люльках их с надеждою качали.
Мы всех отпустим с миром, видит Бог! А эту землю защитим, как можем, Где даже из скалы растет цветок, Поэтому и нет ее дороже.
Ахбердилав закончил и утих, Разглядывая пристально мюридов. Но не было такого среди них, Кто чем-нибудь свое смятенье выдал.
Плечом к плечу стояли все молчком, Сжимая рукояти острых шашек: — Веди, Ахбердилав, нас! Мы умрем, Не посрамив земли свободной нашей.
«Лахавула алла!» Да будет так. Мечеть поповской церковью не станет. И не один еще коварный враг Найдет себе могилу в Дагестане.
IV.
Как штык солдатский, засверкало утро И солнце показалось из-за гор, Когда гонец примчал из Петербурга Приказ царя о штурме Ахульго.
Последний бой… На вражеских знаменах Нахохлились двуглавые орлы. Но барабанный стук неугомонный Внезапно оборвался у скалы.
Ахбердилав, как будто барс поджарый, Добычу терпеливо подстерег И голову врага одним ударом Отсек его безжалостный клинок.
На землю, крепко палочки сжимая, Свалился обезглавленный шайтан… И покатился, глухо громыхая, Его осиротевший барабан.
Споткнулся штурм, как конь, на полдороге И медленно попятился назад. Полковник Пулло тотчас же в тревоге Поднес трубу подзорную к глазам.
Солдата обезглавленное тело Покоилось, как прежде, под скалой… Каким недобрым ветром оголтелым Его в края чужие занесло?
Какое ему дело до аулов, Что стиснуты в объятиях вершин, Когда под Вязьмой или же под Тулой Его село просторное лежит?
Где немощная мать до резкой боли В пустую даль глядит из-под руки И причитает горестно: — Соколик, Неужто сочтены твои деньки?
Но он лежит, ответить ей не в силах, Беспомощные крылья распластав. И имя материнское застыло На искаженных мукою устах.
А рядом с ним валяется папаха Лихого изо всех лихих рубак, Который умер с именем Аллаха На искаженных яростью губах.
Лишь барабан по склону, громыхая, Бессмысленно несется наугад, Как будто обвиненье предъявляет Затеявшим кровавый этот ад.
Кто виноват?.. Грядущее рассудит И все поставит на свои места. Оно не терпит сказанного всуе, А к истине дорога непроста.
V.
Уже сгустились сумерки, и бой Оглох, окаменел, лишился зренья… Казалось, что он замер сам собой И тишиной прикинулся на время.
Мюриды уцелевшие взошли На высший пик аварской цитадели, Где наскоро убитых погребли И шепотом «ла иллаха» запели.
Но поклялись, что все они умрут, Не примирившись с кровными врагами… Свободной птицей билось на ветру Зеленое простреленное знамя.
Три месяца минуло с той поры, Как началось великое сраженье, Три чуда небывалых сотворив, Достойных и доныне поклоненья.
Одно из них зовется Ахульго, Холм ашильтинский — крепость и могила, Что и видавших виды стариков Трехмесячным упорством поразило.
Другое безымянно, как и тот Безусый барабанщик из России, Что, повинуясь долгу, шел вперед, До хруста стиснув палочки прямые.
А третье чудо — это Ахбердил, Который терпеливо и отважно Клинком булатным из последних сил Тропинку прорубил в чащобе вражьей.
Нашлись, по правде, злые языки, Подвергшие сомненью этот случай: Мол, как пройдешь сквозь русские штыки, Когда их больше, чем камней на круче?
Тогда имам прервал напрасный спор, Воскликнув громко:— Кто не знает страха, Того не колет штык, не жжет позор! Знать, таково желание Аллаха.
Все чудеса, мюриды, впереди — И подвиги, и битвы, и награды. Мы штык ружейный вырвем из груди И оглушим врага его прикладом.10
Пусть для погибших на горе святой Каменьев не хватило для надгробий, Но ненависти хватит нам с лихвой, Ведь наш последний час еще не пробил.
Навек прощайте, львиные сердца, И башня, возведенная Сурхаем11, Где Алибек Аварский12 до конца С врагами бился, кровью истекая.
Навек прощайте, яростные дни И сном тяжелым скованные ночи, И смелый сокол из Балахуни, Чьим именем стращали ханских дочек.
И гордый Малачи13 из Ашильты, Что самого Ермолова тревожил, И Бартихан14 — отцовский брат, и ты, Джамалутдин — мой маленький заложник.
Навек прощай, Набатная гора! Мы нынче покидаем твои склоны С надеждой, что придет еще пора, Когда героев вспомнят поименно.
Пусть вырублены мощные стволы, Но корни мерно дышат под землею — Они ростками вырвутся из мглы И зазвенят зеленою листвою.
… Когда войска пришли на Ахульго, Оглохшую от выстрелов и гама, В живых не отыскали никого, Но и средь мертвых не нашли имама.
Помчался с донесением гонец Под грохот полкового барабана: Мол, побежден и сломлен, наконец, Шамиль — имам Чечни и Дагестана.
На радостях, судьбу благодаря, Раздали щедро царские медали Убогим инвалидам, матерям И вдовам, почерневшим от печали.
Сиротам бедным и старухе той, Что вдаль все еще глядела неустанно, Пытаясь услыхать в глуши родной Звучанье полкового барабана.
VI.
Сто легенд сложили о войне, Но одна, как истина, бесспорна — Сына привязал Шамиль к спине И взлетел над бездной туром горным.
Следом за имамом Ахбердил Взвился над рекою, точно сокол. Только тот, кто выбился из сил, Стал добычей жадного потока.
Собственному страху вопреки В гневные, бушующие волны Раненые, дети, старики Падали и гибли добровольно.
Среди них была и Патимат, Нежная, как лань, сестра имама. Но и та, не отступив назад, Прыгнула в поток с ребенком малым.
До сих пор Андийское Койсу Бережет в коричневом суглинке Каждую горючую слезу, Каждую горячую кровинку.
И поет гортанная вода С душераздирающей тоскою О далеких яростных годах, О безвестных пламенных героях.
… Между тем в Чечне имама след Через две недели отыскался. И еще суровых двадцать лет Он с войсками царскими сражался.
И четырехпалый Ахбердил, Наточив клинок булатный рьяно, Множество еще осиротил Полковых победных барабанов.
С криками «лахавула алла» Наносили воины удары. Двадцать лет их славные дела Поражали русского сардара.
Но когда им было нелегко, Утешал Шамиль больных и слабых. Глядя в направленье Ахульго, Восклицал он: «Ты —моя Кааба 15!»
Даже на Гуниб-горе и там, Где зашла его былая слава, Обращался мысленно имам К твердому, как сталь, Ахбердилаву.
И, плененный, в лагере врагов Повторял он, словно стих Корана: — Ахбердил, ты лучший из сынов Доблестных Чечни и Дагестана. Базалай
Жил Базалай среди гор, Слыл оружейником он. Лучшим кинжалам с тех пор Имя дают «базалай».
*
Ширью лезвие в пять вершков, А длиною оно в аршин, Вот каков он есть, вот каков Горский кованый базалай.
Ненадолго в ножнах покой Находил он, прильнув к бедру. И с недюжинною рукой Вновь сливался его эфес.
И Кавказ мне соврать не даст: Был в сражениях базалай Разрубить пополам горазд Вместе всадника и коня.
Ширью лезвие в пять вершков, А длиною оно в аршин. У прославленных ездоков Почитаем был базалай.
После срубленной головы, Чтобы с лезвия кровь стереть, Нужен был лишь пучок травы, С камня сорванный на скаку.
Там, где слышался звон стремян, За великое мастерство Не один в горах годекан Возносил Базалаю честь.
