По багровой тропе в Эльдорадо - Кондратов Эдуард Михайлович (читаемые книги читать TXT) 📗

— Уходи, -сказал я как можно строже. — Сюда нельзя.

Девушка тихо рассмеялась. Она ничуть не боялась меня.

— Сейчас же уходи, — еще суровей проговорил я и резким кивком указал ей в сторону деревни.

Теперь она поняла меня. Ее глаза погрустнели, губы обидчиво поджались. Вздохнув, она опустила голову и протянула руку, чтобы отвести ветви, которые мешали ей выбраться из моего тайника. Я почувствовал, что мне ужасно не хочется, чтобы она уходила. И не только потому, что мне было скучно в одиночестве: необыкновенная привлекательность индианки поразила меня. Но что я мог поделать? Долг солдата превыше всего.

Сделав шаг в глубину зарослей, девушка еще раз оглянулась на меня, и тут лицо ее осветилось лукавой улыбкой. Выхватив белый цветок из своих густых, струящихся по плечам волос, она ловко бросила его мне в руки и бесшумно скрылась в чаще.

Меня сменили, когда солнце уже клонилось к закату. Все это время индианка не шла у меня из ума, и, направляясь к лагерю, я все еще теребил в пальцах увядший, потускневший цветок. А в деревне меня ждала приятная неожиданность: оказалось, что хижина, в которой нам предстояло жить, принадлежит отцу Апуати — так звали девушку. С тех пор мы виделись с ней каждый день. И с каждым днем росла наша взаимная привязанность.

Нет, я не смею назвать свое чувство к Апуати любовью. Это было бы слишком нелепо: испанский дворянин, влюбленный в смуглокожую дикарку. Но всякий раз, когда я слышал ее заливистый смех, когда я смотрел в ее живые черные, как маслины, глаза, мне казалось, что нет в мире девушки прелестней и изящней, чем эта юная, жизнерадостная индианка. Ни одна изысканная сеньорита моей родины не могла равняться с Апуати стройностью талии и грациозностью движений. А ее ласковая заботливость, ее чуткость и нежность красноречиво говорили, что с прекрасной внешностью девушки чудесно гармонирует мягкий характер и великодушное доброе сердце. Даже взгляд всегда хмурого Хуана смягчался, когда он смотрел на нее.

Но счастье мое было неполным: я тяжело переживал свою «немоту». Мне так не хватало возможности беседовать с Апуати. В глазах девушки светился недюжинный ум, и я чувствовал, что, говори мы на одном языке, наша дружба с Апуати была бы еще крепче и в стократ чудесней. К счастью, в детстве я славился среди своих сверстников умением рисовать краской на камнях занимательные картинки: эту способность я получил «по наследству» от брата моей матери, художника, расписывавшего церкви. Вспомнив детское увлечение, я однажды полил водой и раскатал большой комок глины, а на получившейся пластинке палочкой нарисовал лес, горы и себя самого верхом на коне. Апуати не сразу поняла последний рисунок: девушка представления не имела о лошадях. Тогда я изобразил на глине фигурку хорошо знакомого ей тапира и рядом нарисовал коня. Апуати обрадованно захлопала в ладоши: ей стало ясно, что я хотел рассказать. Дальше пошло легче, и таким образом я в общих чертах смог поведать ей и о себе, и о корабле, на котором прибыл, и даже кое-что о своей родине и семье. Такие «беседы» мы вели с ней каждый день.

Как-то утром, когда я, сидя на земле, с увлечением рисовал работающих на поле крестьян, а Апуати жадно следила за каждым моим движением, на глиняную пластинку упала чья-то тень. Я поднял глаза: возле нас стоял Гарсия де Сория, тот самый тощий Гарсия-Скелет, которому я должен впоследствии отдать половину военных трофеев в виде вознаграждения за спасение Хуана от тифа. Правда, еще в Сумако я узнал, что это был вовсе не тиф, а «пуна», горная болезнь, которой заболевают многие новички, впервые взбирающиеся на заоблачные скалы. Гордость не позволила мне потребовать расторжения нашего уговора, и я ограничился тем, что стал сторониться мелкого обманщика. Он это чувствовал и старался не попадаться мне на глаза. Но сейчас он стоял в двух шагах и с ядовитой ухмылкой смотрел на нас.

Я холодно взглянул на Гарсию и спокойно продолжал рисовать. Но Апуати, непонятно отчего, разволновалась. Увидев Сорию, она испуганно схватила мою руку и с детской непосредственностью прижалась ко мне.

— Послушай, мальчик, — с сарказмом произнес Скелет. — Ты думаешь о том, что творишь? Или мне, может быть, позвать сеньора капитана? Он объяснит тебе, что к чему.

Наглость, с какой он говорил, взбесила меня. Я выпрямился и смерил его презрительным взглядом.

— Уж не учить ли ты меня вздумал, Гарсия? — сказал я с нескрываемой насмешкой. — Советую тебе заняться своими снадобьями. Это у тебя получается лучше…

Видимо, он понял мой недвусмысленный намек. Лицо Гарсии потемнело. Но он не подал виду, что мои слова задели его.

— И все же ты должен слушать старших, молодой гордец, — процедил он. — Я вижу, ты не хочешь понять меня. Тогда слушай, Блас де Медина. То, что ты делаешь сейчас, — измена! Со времен Кристоваля Колона 15 испанцы для дикарей были высшими существами, сошедшими с неба. Оттого они и боятся нас и побеждаемы нами. Ты же открываешь своему врагу, что все мы — такие же смертные, как и они, что мы состоим из того же мяса и костей…

— Ну, уж насчет костей, извини, — со смехом произнес я. — Глядя на твои кости, такого не подумаешь!..

Нет, мне совсем не хотелось смеяться в ту минуту. Ненависть клокотала во мне: он, презренный обманщик, назвал Апуати моим врагом! Я с удовольствием оскорбил его: я знал, что костлявый Сория болезненно самолюбив.

Надо было видеть, как скривилась его обтянутая морщинистой кожей физиономия. Он даже схватился за меч, но обнажить его не посмел. Вместо этого он отошел на несколько шагов и, прищурясь, так внимательно оглядел Апуати, что бедная девушка съежилась под его взглядом. Потом сверкнул глазами на меня, пробормотал с угрозой: «Ну, погоди!» и быстро зашагал прочь.

Слезы стояли в темных глазах Апуати. Она была испугана не на шутку.

Я ласково обнял ее круглые бронзовые плечи.

— Ничего, он совсем не страшен, не бойся, — произнес я как можно более спокойно. И она поняла меня.

Через несколько минут Апуати уже снова восторженно ахала и радовалась каждой фигуре, которая появлялась из-под моего самодельного резца.

Так или почти так проходили день за днем. Как ни странно, Гарсия не донес на нас Орельяне, и смутное беспокойство, родившееся было у меня в душе, стало постепенно гаснуть. Однажды Апуати решила отплатить мне откровенностью за откровенность. Она сама сбегала за Аманкаем, привела его в нашу хижину и знаками приказала мне слушать. Кроме кечуа 16 наш красавец переводчик знал еще несколько индейских языков, и поэтому для него не представляло труда перевести рассказ юной индианки.

Сначала она говорила о себе. Апуати, как оказалось, по крови не принадлежала к племени омагуа, а старый охотник не был ее родным отцом. Когда-то, много дождей назад, он выловил в Напо несущееся по течению каноэ, в котором рядом с умирающим от неведомой болезни индейцем сидела заплаканная девочка лет шести. Индеец умер, так и не придя в сознание, а девочку удочерил бездетный Онкаонка. Именно этим и объясняется, «что у Апуати, по мнению омагуа, такая „некрасивая“ круглая голова — придавать ей грушевидную форму было уже поздно. Апуати плохо помнит свою жизнь в родном племени: она сохранила лишь неясные воспоминания о необычно ярких расцветках боевых нарядов мужчин, часто воевавших с какими-то врагами. Смутно помнит она и родителей. Но зато до сих пор живет в памяти красивое предание, которое часто рассказывал Апуати отец. Он говорил ей о прекрасной и богатой стране, где в изобилии дичь и вкусные плоды, где люди живут в каменных хижинах, возносящих свои крыши выше самого высокого дерева, где мужчины и женщины украшают себя мягкими желтыми камнями, которым можно придать любую форму и которые так ослепительно блестят на солнце. Чтобы попасть в эту страну, нужно много дней плыть по реке, и еще дальше — вниз по Великой реке. Маленькая Апуати с восторгом слушала рассказы о прекрасной стране, и отец в шутку обещал отвезти ее туда, когда она станет большая, как мама…