Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (книги бесплатно читать без TXT) 📗

— Бояре ваши милости, вельможные братья и паны! — сказал он. — Я поздравляю всех с победой, и будьте же здоровы!

Карабэц осушил свой кубок и сел, будто не говорил. И потянулся за кабаньей ногой.

— Наш вельможный брат не все сказал, заявил старый Пывул, когда все выпили, — хотя я с ним согласен. Это победа, но это и поражение. Мы разбиты, бояре ваши милости, мы разбиты, ибо пали на поле боя лучшие из нас, погибли во множестве. Они пали, потому что не нашли в себе силы отринуть ложную любовь к отчизне, то, что остается любовью к отчизне в глазах презренной толпы, в глазах черной кости, холопьев и смердов. Даже лотры, принесшие, как все мы знаем, свои лохмотья и кистени в войско князя, даже воры белгородской гавани встали под те знамена, коии наши мудрые, благородные, вельможные братья не нашли в себе силы покинуть. Это не победа для Молдовы, вельможный брат наш Ионашку, это поражение. Но оно на пользу нашей земле.

— Если мы сумеем повернуть дело как следует, — вставил Утмош.

— Истинно так, пане Васелашку, — продолжал Пывул. — Это поражение, беда, случившаяся с землею нашей по вине нынешнего господаря; он повел на смерть лучших сынов Молдовы, а сам спасся.

— Но это ему не пройдет, — мрачно заметил Лупул.

Слуги сразу же наполняли опустевшие чаши. Трапеза единомышленников шла своим чередом; видно было, что собираются они не в первый раз, понимают друг друга с полуслова.

— Где он теперь, кстати сказать? — поинтересовался Паску.

— Штефаница-то наш? — усмехнулся с полным ртом Ионашку. — Где-то, верно, бегает! Живот спасает!

— Люди говорят, его видели аж в Покутье, — сказал боярин Жевендел. — В корчме по дороге на Снятин, с несколькими куртянами.

— А был иной слух — будто князь хоронится в Нямце.

— Нет, в Четатя Албэ! Верный человек рассказал!

— Тихо, панове! — старый Пырвул брякнул об стол еще увесистым кулаком. — Я знаю воеводу, никуда он от войска не уйдет. А значит, от армии султана. Только там стоит поискать нашего князя.

— А стоит ли, — усомнился Лупул, с аппетитом обгрызая кость. — Не хотел бы я очутиться в его руках.

— Я тоже, — с мрачной хитрецой кивнул Карабэц. — Стало быть, надо, чтобы вышло наоборот.

— В своем ли ты уме, пане-брате?! — испугался Жупын, владелец семи сел из-под Килии. — О чем говоришь?

— О деле, брат, о деле, — поддержал хозяина Гонца. — Для дела того и собрались мы сегодня.

Тараф вовсю наяривал, женщины наливали вино и крепкую польскую холерку-горелку, подрагивая тугими грудями под тонким льном сорочек. Карабэц обернулся было к цыганам — приказать, чтобы играли потише, да раздумал: разговор поворачивался к тайному.

— Истинно так, по Земле Молдавской ходят звоны: воеводу видели, мол, тут, видели там, — заговорил Пырвул. — Только все это — брех. Это люди Шендри-портаря воду мутят, запутывают след. Ведомо мне достоверно: Штефан — при войске. С ним уже немало людей; Штефан — на воле, чинит османам всякие пакости, не пропускает обозы с хлебом. А лживые слухи — чтобы нас с вами провести.

— Вот видите, бояре ваши милости! — воскликнул Жупын. — Уже и войско собрал!

Собравшиеся зашумели все сразу. В их речах звенели ненависть и страх, но и голос звериной осторожности.

— Послушайте меня, паны-братья, — молвил Утмош, когда застольщики поутихли, присосавшись к чаркам. — Я не спатарь, не ворник, не чашник. Ваши милости все меня знают; я от государственных дел далек. Моя забота — мой дом, моя землица, мое хозяйство, все, что обретено в трудах нелегких, за целую жизнь. До прочего, по чину моему, мне и дела нет. Но я многое видел, узнал на веку. Видел, каким предстал пред всей землей нашей нынешний воевода, когда сам Матьяш уносил от него ноги со стрелой в заду. Видел, как скатились головы Исайи-ворника и Негрилэ-чашника, даром что Исайя был Штефану родич, а Негрилэ — друг. Как катились иные головы ни за что, ни про что. Как рушилась боярская честь. Помню, как пал позор на мою седину на неправом суде воеводы в Четатя Албэ, видевший славу рода нашего, когда Штефан в великом споре встал на сторону смердов, нанеся мне обиду и бесчестье. И ныне говорю вам, братья: Штефан, сын Богдана, — не наш князь. Уж лучше султан!

— Мухаммед не сядет на наш стол, мал он для такого царя, — сказал Дажбог. — Султан привез нам на княжение сына Петра-воеводы, убиенного князя.

— Рыбнику мунтянскому сын тот щенок! — возмутился Лупул. — Самозванец, ублюдок!

— Чей он, может, и вправду дело темное, — усмехнулся Карабэц. — Только что нам до того, чей бычок там скакал? Теленок-то будет наш, султан-то его признал!

— Вот именно, наш, — кивнул Пырвул. — Телок, щенок — такой и нужен, чтобы не умничал и не чудил, чтобы слушал голос лучших людей земли, из воли лучших не выходил. Пусть ублюдок, но в нем — спасение!

— Пока сей мунтянчик у нас воссядет, туркам надо еще взять Сучаву, — раздался голос молчавшего до тех пор боярина Шлягуна. — Штефан-то при войске, Штефан-то бьется. А Мухаммед, слышно, опять нездоров.

— А наши силы — где? — спросил Жевендел. — По маеткам да по бешлягам, по всем местам, где отцы-деды взимали мыто; поставили заставы, людей ратных, и ждем купцов, а их нет да нет. Слабы мы, паны-братья, для дел великих; каждый к своему дому тянет, а нужно всем вместе, иначе князь нас сомнет.

За столом воцарилось молчанье. Бояре хмуро налегли на жареное и пареное, на вкусные яства и соленья, без задержки сменявшие друг друга на серебряных блюдах. Появились большие, затейливо украшенные резьбой дубовые жбаны; это из погреба вынесли стоялые, крепкие меды.

Карабэц, опершись волосатыми кулаками о край стола, с чуть насмешливой улыбкой оглядывал закручинившихся гостей.

— Полно, братья, горевать, — молвил наконец Ионашку. — Пани Фортуна еще не решилась, кому отдаться, пани фортуна ляжет в постель к тому, кто будет сильней. Наш славный брат, его милость Жевендел изрек нынче истину: мы слабы, ибо нет меж нами единства. Соберемся же вместе, соединим свои силы, и у нас будет войско не хуже княжьего, поболее, чем десять тысяч бойцов. Обопремся о руку могучего союзника, которого сама судьба послала нам на вразумление и помощь, на силу великого войска осман. Знаю, знаю, многим сие претит. Но подумаем трезво, пока не пьяны: что станет с нами, если они уйдут, не сделав своего дела, не свалив с престола князя Штефана.

Новое молчание было ответом. Бояре понимали, как поступит победивший Штефан-воевода с теми, кто покинул его перед боем и увел свои стяги, кто запрещал крестьянам-войникам возвращаться под его знамя, помогал врагам, предавая своих.

— Не устоит Штефан супротив султана, — изрек Лупул. — Все равно что еж супротив быка. Да что потом? Земля наша пуста лежит! Чем кормиться будем?

— Года не пройдет — все опять зацветет, — возразил Утмош. — Так оно всегда на Молдове. Вельможный пан Михул-логофэт недаром все года напоминает: Штефана свалить — главное дело сделать, для этого ничего нельзя ни жалеть, ни бояться; только без Штефана полной чашей станет дом наш и земля.

— Что знает о нашем деле пан Михул, сидя в Польше за крулем! — плаксиво воскликнул Жевендел. — Сколько лет не бывало уже его милости на Молдове!

— Вот и я говорю, — подал голос Жупын, утирая вышитым рушником сочащиеся жиром густые усы. — Вот и я говорю, панове: надо каждому заняться своим хозяйством, на дворе ведь — месяц очага. [99] С чем будем зиму встречать, старики упреждают — суровую? Когда кругом — разор? Пан Лупул прав: Штефаница наш все равно не устоит, уведет его султан на цепи в Цареград. Наше дело — спасти дома, хозяйство, обеспечить семьи кормом.

— А после нагрянет князь, его куртяне да смерды, и станет все на подворье нашем золой да прахом! — вскричал Утмош. — Подумай, пане, что ты несешь!

— И ты бы думал, даром что старец! — обиделся Жупын. — Головою, не тем, на чем сидишь!

— Ишь, наглец! — взъярился Утмош. — Полтора сельца заимел — и дерзит уже немешам, рвань собачья! Ну-ка, выдь! Я тебе покажу, каков старец доброго рода! — схватился за саблю белгородский боярин.