Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (книги бесплатно читать без TXT) 📗
— У Штефаницы, нашего князя, нет бороды, — с пьяным смехом заметил кто-то, сидевший в дальнем конце стола. — Но хлеба-то у нас нет, земля пуста лежит…
— И был бы — как доставить султану? — с печалью отозвался Жевендел. — Как с ним пробиться?
Бояре поскучнели, интерес их к путешественникам потух. Бояре снова налегли на меды и холерку — вино теперь казалось им питием, недостойным истинных мужей.
Во главе стола, подливая своей рукой тигечское в кубки Папакоригоса и Скуртула, Ионашку Карабэц наблюдал за все более хмелеющими земляками. Штефан-то прав, ни на что путное паны великие не годны. Ничего они, тем более сегодня, не решат. Пускай же пьют, едят, обнимают девок: много толку от них не жди. Надо все самому — и решать, и действовать. И принуждать их к тем делам, которые он, Ионашку, сочтет нужными. А сегодня, раз он их собрал, чем пробудить внимание вельможных своих друзей, цвета Земли Молдавской? Чем изумить их, вызвать к себе почтение, пронять? Разве что?…
Карабэц, подмигнув управителю, громко щелкнул пальцами. Тараф заиграл быстрее. Из-за дома-дворца боярина к застольщикам с визгом и смехом выбежала толпа нагих рабынь.
— Кто не верил, — Ионашку с вызовом стащил с себя рубаху, обнажил волосатый торс. — Кто не верил тут, — повторил он притворно пьяным голосом, — сомневался, справляюсь ли с моими красотками? Пусть глядит!
И пошел, вепрем двинулся к полудюжине женщин, сбившихся в кучу в середине лужайки, в нескольких шагах от стола.
Наутро, пока гости, не придя в себя, оглашали усадьбу медвежьим храпом, одни — в каморках боярских хором, другие — на травяном ковре, где свалил их хмель, в малой горнице в покоях Карабэца собралось пятеро. Это был сам Ионашку, белгородский боярин Утмош, фалчинский Пырвул и двое посланцев Мухаммеда и Лайоты. Говорили, невольно понижая голос, хотя прятаться в этом месте, казалось, было не от кого.
— Пири-бек с османами и мунтянами должен был выступить вчера, — говорил Папакоригос. — Это значит, что к условному месту его полки подойдут послезавтра. К этому времени грамота должна быть готова и доставлена, чтобы не задерживать пашу.
— Задерживаться ему нельзя, — важно кивнул Скуртул. — В крепости могут учуять.
— Все будет вовремя, — заверил Карабэц и щелкнул, по своему обыкновению, пальцами, твердыми, как костяшки. Двое ражих холопов почти втащили в комнату человека в изодранной рубахе, покрытого ранами и подсохшей кровью, с нечеловечески распухшим лицом.
— Ай-ай-ай, пане дьяче, — с издевкой посочувствовал Карабэц, — как твою милость отделали мои дьяволы! Князь-воевода, его высочество, вряд ли узнал бы любимейшего дьяка Инкула, нужнейшего человека своей писарни. Ну что, пане Ион? Напишешь нам лист?
Истерзанный пленник молчал, обвиснув в руках палачей. Только искры в заплывших, едва видных глазах показывали что он в сознании.
— Не хочешь, значит? Бояре ваши милости, — развел руками Ионашку, — пан Инкул не желает сослужить нам с вами сию малую службу, своей рукой написать сей ничтожный листок. Подтащите его к окошку! — приказал Карабэц холопам. — Глянь во двор, пане Ион, не бойсь!
На влажной еще траве под окном, в кольце ухмыляющихся холопов боярина стояла испуганная молодая женщина. Поодаль здоровенный детина удерживал за руки рвавшегося к ней мальчишку лет семи.
— Ну что, будешь писать? — спросил Карабэц.
Из сомкнутых уст пленника вырвался глухой стон.
Боярин снова громко щелкнул пальцами. Дюжий ратный слуга, ближе всех стоявший к женщине, внезапно рванул на ней сорочку. Треснула ткань, засверкала на солнце высокая, золотистая грудь; малыш с плачем забился в руках своего стража, пытаясь кинуться на помощь матери.
— Слушай ты, письменный княжий пес, — сквозь зубы заговорил Карабэц. — Если будешь еще упрямиться, я спущу на твою бабенку своих кобелей. И пусть твой щенок смотрит, пусть это будет ему благим воспоминанием — да на всю жизнь. Ну как, напишешь?
Пленник молчал.
Карабэц в третий раз, ухмыляясь, щелкнул пальцами. Внизу снова послышался треск разрываемой ткани, раздирающий душу женский крик. Дьяк Инкул судорожно рванулся к окну, вцепился пальцами в распахнутые внутрь створки — пальцы ему во время пыток не трогали.
— Напишу! — с воплем выдохнул несчастный. — Напишу!
Карабэц подошел, выглянул наружу.
— Эй, не сметь! Оставьте ее, не больно уж хороша! Отвести с мальчишкой в подвал обратно, накормить и стеречь! — приказал Ионашку и добавил, обращаясь к стоявшему в дверях старшему слуге: — Его милость пана дьяка помыть, перевязать, дать его милости добрую чарку. Отдохнет — привести ко мне. И принести сюда чернил и пергамента. И добрый калам — его милость пан Ион не любит писать пером!
Трое бояр и грек-драгоман продолжали свой таинственный совет.
В тот же вечер, под охраной десятка мунтян и двадцати ратных слуг боярина Карабэца, отлично знавших дороги и тропки в этой части Земли Молдавской, драгоман Папакоригос выехал из усадьбы. Мунтянин Скуртул покинул ее, отлично отдохнувший и выспавшийся, на следующий день. Драгоман увозил письмо, начертанное рукой лучшего каллиграфа княжеской канцелярии дьяка Инкула, два дня назад схваченного наемниками Ионашку вместе с женой и сыном в его селе, куда воевода отпустил Иона, чтобы тот доставил семью в безопасное место. Мунтянский же боярин отправился обратно, к Лайоте Басарабу, чтобы сообщить ему о дерзких замыслах Карабэца и о том, как должны поддержать эти замыслы сам Лайота и его могущественный хозяин, султан Мухаммед.
30
Малое войско, оторвавшееся от великой турецкой армии, было все-таки внушительной силой. Достигшее уже двенадцатитысячной численности войско Штефана-воеводы, небольшими отрядами со всех сторон окружившее главные силы осман, пославшее сильные стражи на все дороги к Мунтении, не могло всерьез заняться вражекими полками, уходившими на север. А турки, хотя среди них было много пеших, шли быстро, оставляя позади каждый день по сорок и более верст.
Войку с товарищами следовал за османами, скрываясь в кодрах, переходя с места на место по лесным дорогам и тропам обок большого шляха.
— Государь-воевода велит ехать скрытно, ничем себя не выдавать, — наставлял Чербула Влад Русич, догнавший отряд назавтра после выступления осман. — Чинить все потребное, дабы проведать, что задумано безбожным царем, для чего и куда отрядил султан сих нечестивцев. Станет сие тебе ведомо — шли к государю без задержки весть. Да с верными людьми, да чтобы было человек пять, для надежности. Знаешь, кто ведет бесермен?
— Пири-бек, — кивнул Войку. — Воитель.
— Ратное дело изведал знатно, — подтвердил Русич. — Тебе же легче: угадать, что замыслил умный, куда проще, чем упредить задумки дурака.
— Тебе все смешки, — упрекнул побратима Войку. — Лучше бы сказал, нет ли вестей из-за Ойтуза?
— Из Брашова пока — ничего. Цепеш-князь с мадьярами встал у южных перевалов, готовится вступить в Мунтению. А к Ойтузу самому все ближе подвигается войско воеводы Батория. Справное, говорят, войско: бандерии чернопанцирных, венгерская конница, секеи. При нем и добрый наряд.
— Круль Матьяш слово держит, — с удовлетворением заметил Войку.
— Лыцаря своего выручает, — чуть блеснул усмешкой косой взгляд москвитина.
— Что говорил еще государь? — спросил Войку, словно не расслышал. — Поди, гневен?
— Некогда государю гнев на девичьих воров держать, поважней у него дела, — с той же усмешкой отозвался Русич; Влад по-своему, всеми силами старался развеять мрачное настроение Чербула. — Да и родичи вы ныне, никуда ему от сего не деться. Государь верит тебе, Войку, — добавил он серьезно. — А кому верит наш князь — к тому всегда милостив.
Войку не отвечал. Из Брашова не было вестей давно — обозы не шли, непоседливые купцы отсиживались за Карпатами или правили путь в иные края. Оставалось надеяться на честных кронштадских бюргеров и их капитана Германна, берегущих Роксану, его очаг.
