Ватажники атамана Галани - Хапров Владислав Викторович (бесплатные полные книги txt) 📗
Ограбив кого-то, добычу собирают вместе и делят: атаман получает одну четверть, вторую четверть делят между собой есаул сотники и десятники, а прочие две четверти достаются рядовым ушкуйникам. Если кто будет уличён в том, что не отдал в общий хабар, даже сущую безделицу, то тому казаку привязывают к ногам ядро и топят в реке.
Если казак был ранен в бою, к его доле прибавляется десятая часть, если он потерял руку — третья, если ногу, то половина. Если кто-нибудь, спасая раненного товарища покинет поле боя, то он не получает своей доли, но спасённый, если конечно выживет, должен будет отдать ему половину своей.
По окончании очередного урока Матвей Ласточкин заставлял меня напиваться в дребедень и драться с ним на кулаках. Я перестал бриться и постепенно перешёл из человеческого состояния в свинское, взгляд мой сделался угрюм и злобен, голос совершенно изменился, стал грубым и хриплым. Я научился выпивать за вечер штоф водки и, будучи вдрызг пьян, держать размашистый удар кулаком.
Горошина тем временем быстро поправлялась. Она уже могла наступать на лапку, хотя всё ещё хромала. В еде она была ненасытна, так что нам иногда даже приходилось запирать её в землянке, чтобы она не померла от обжорства. Ночью она забиралась спать либо ко мне либо к Иринке, а спозаранку будила нас потыкавшись носиком в лицо и требовательно мяукая. Хлопот с ней, наверное, было не намного меньше, чем с человеческим ребёнком и мы с Иринкой и вправду начали ощущать себя кошачьим семейством. А что было, когда мы попытались её помыть! Она визжала как резанная и пустила в ход очень острые когти, расцарапав нам все руки.
К концу недели на остров пожаловал воевода Бахметьев. Он осмотрел меня с ног до головы и всплеснул руками.
— Свят, свят, свят. Сущий разбойник. Хоть сейчас на виселицу, — по-доброму пошутил он. И сообщил. — Сплавной уже близко. Будет в Саратове послезавтра.
Глава X
Мы готовимся ловить «писаря». Хитрый способ слежки. Кабак «Задворки». Матвей Ласточкин проповедует конокрадам. Драка на улице. Мы тащим «писаря» на воеводский двор.
Ночью мы поплыли в Саратов и оказались там спозаранку, когда даже петухи ещё не проснулись. Воевода отвёл нас с Иринкой к себе домой, а Матвей Ласточкин отправился в харчевню «Карась» где гуляла его артель. Он застал их валявшимися кто на лавке, кто под ней среди пустых штофов и объедков.
Матвей растолкал Семёна.
— Привет бухарики.
Тот мутными глазами осмотрел стол, ища, чем опохмелиться, взял недопитый оловянный кубок и опрокинул себе в рот.
— Что, уже утро? — спросил он.
— Ага, — ответил Матвей Ласточкин. — Вижу, вы знатно погуляли.
— Матерь божья, сколько ж дней прошло?
— Не так много. Буди остальных.
Матвей Ласточкин отправил свою артель на остров, поставив над ней начальником Семёна. После чего вернулся в воеводский дом.
Здесь он, используя подручные средства, перевоплотился в слепого юродивого. Причём сделал это так искусно, что я бы никогда не узнал его, если бы сам не видел, как он меняет внешность. Он словно стал другим человеком, изменились лицо, осанка, голос. Его глаза застекленели и не двигались, как бы я не прыгал и не махал руками перед его лицом.
Меня Матвей Ласточкин превратил в немого дурачка поводыря. Нарядил в несуразную одежду и до поздней ночи учил, как можно сделаться совершенно неузнаваемым, изменив походку и манеру держать себя.
Утром город бурлил. О приближении каравана все узнали ещё накануне. Люди целыми семьями спешили к пристаням. Оживала Гостиная площадь в преддверии трёхдневной ярмарки, приказчики наводили порядок в опустевших и обветшавших за зиму складах и конторах.
Матвей Ласточкин велел мне взять подзорную трубу и забраться на верхушку колокольни Троицкого собора. Общаться было условлено с помощью солнечных зайчиков, которые я должен был пускать зеркальцем. А чтобы случайные люди чего не заподозрили, я, поверх лохмотьев надел рясу, а на голову нахлобучил чёрный монашеский колпак. Если кто посмотрит, то подумает — чернец на колокольне дурью мается.
Караван был уже виден. Длинные вереницы бурлаков тащили по реке десятки пузатых расшив и белян. К полудню суда подошли к берегу и начали разгружаться. Бурлаки перетаскивали на берег мешки с зерном, чаем, сахаром, тюки сукна и железо для кузниц. Всё это грузили на телеги и отвозили в покосившиеся чёрные амбары. Казённый груз для гарнизона: порох, свинец, чугунные ядра и солдатскую амуницию складывали в арсенале.
Бурлаки, закончив разгрузку и получив от приказчиков деньги, разбрелись по городу.
Я быстро высмотрел среди других судов, расшиву купца Данилы. Как только она причалила к берегу, из люка в палубе показалась косматая голова «писаря». Он, вероятно, дрых на мешках с овсом и проснулся только когда борт судна ударился о пристань. Обтряхивая пыль с измятого кафтана, он сошёл на пристань, спросил о чём-то попавшегося на пути солдата и направился к Московским воротам.
Я тут же послал в сторону Матвея Ласточкина два солнечных зайчика, а затем блеснул в сторону «писаря». Матвейка Душегуб пошёл вслед за ним, но вскоре отстал, чтобы не быть замеченным. Я направлял его солнечными зайчиками. Миновав ворота и покружив по торгу, «писарь» вошёл в кабак «Задворки». Матвей Ласточкин сделал мне знак спускаться с колокольни. Вскоре я был рядом с ним.
— Придётся подождать до темноты, — сказал он. — Сейчас в «Задворках» спокойно, но как стемнеет, там собираются конокрады. А это народ злой, чуть что, сразу за нож хватаются. Надо быть настороже. Однако под шумок можно незаметно сцапать кого угодно.
Матвей Ласточкин оставил меня следить за кабаком, а сам ушёл и появился только на закате вместе с Иринкой, наряженной гулящей девицей. Я как глянул на нее, так и повалился со смеху. Девушка набросилась на меня с кулаками.
— А вот щас как дам. Сам то сам, что лучше.
— Тише вы, пора, — шепнул нам Матвей Ласточкин.
Сделав зрачки неподвижными, он, опираясь на клюку, направился к «Задворкам». Я, скрючившись и изменив походку, пристроился к нему.
Когда мы переходили улицу, мимо проскакал всадник. Он едва не сбил нас. Матвей Ласточкин замахал своей палкой и закричал, брызгая слюной:
— Стой, сучий отрок! Я слепой, и то лучше тебя вижу, дурак, рождённый тупым бараном и похотливой сукой!
Затем он принялся вертеться на месте, безумно смеясь, а под конец стянул портки и помочился прямо посреди улицы. Я восхитился, как мастерски Матвей Ласточкин изображает полоумного.
Мы подошли к кабаку. Двери перед нами распахнулись, оттуда покачиваясь, вышел пропахший перегаром питух. Увидев юродивого, он почтительно склонился перед ним и тут же рухнул нам под ноги. Переступив через него, мы оказались в полутёмной, грязной комнате. Вместо столов здесь стояли огромные бочки. Людей было немного. В центре комнаты вели сражение не на жизнь, а на смерть два бойцовых петуха. Окружавшие их конокрады в расшитых галуном алых рубахах и с ножами за голенищем начищенных до блеска сапог галдели, делали ставки, а когда проигрывали, разражались страшными богохульствами и затевали потасовки. За стойкой стоял толстый кабачник, какой-то убогий мужичок бренчал на балалайке и пел матерные частушки. Матвей Ласточкин уселся в угол прямо на земляной пол и заорал на меня:
— Ивашка, что медлишь дурень, притащи мне той вонючей сивухи, запах которой я чувствую и пожрать чего-нибудь!
Я подбежал к стойке и сунул трактирщику четыре медных полушки. По дороге я заметил «писаря», сидевшего в углу с плошкой реповой каши и кружкой пива. Получив за свои деньги штоф, жареную курицу и буханку хлеба, я вернулся обратно. Матвей Ласточкин принялся жадно поглощать курицу, кидая мне объедки.
Чем больше темнело на улице, тем больше в кабак набивалось всяческих тёмных личностей. Заросшие длинными засаленными волосами со всклоченными бородами они заходили в дверь, зыркали по сторонам, нет ли чего подозрительного, и сразу же направлялись к стойке или посмотреть на петушиный бой.
