Приключения Питера Джойса - Ярмагаев Емельян (библиотека книг txt) 📗

Мгновенным торможением весла Утта-Уна остановила челнок. Все остановилось: и ее руки с веслом, отведенным назад, и ее глаза, и складки одежды, и черные косы, прильнувшие к ним. Челнок повис на воде, чуть покачиваясь вместе со своим отражением; с его высоко поднятого носа на нас смотрел смело и ярко нарисованный синей и белой краской птичий глаз.

— Ты хотеть — скальп — Утта-Уна?

Не могу передать, как поразил меня ее голос, гортанный и певучий. Уже потом дошел смысл ее слов, сказанных по-английски. Мы не шевелились. Она тихонько повела веслом и подплыла ближе.

— Зачем-иенгиз-меня-стрелять?

И засмеялась. Это было подобно тому, как если бы засмеялась вода или солнечная дорожка на ней. В ее смехе не было ни малейшего значения. Он только выражал прозрачную текучесть души.

Генри, как зачарованный, пошел по воде к ней. Вода дошла ему до пояса — он этого не заметил. Утта-Уна присела в челне на корточки, оперлась на весло, воткнутое в илистое дно, а он стоял в воде возле челна и смотрел на нее, и они беседовали. А я добрел до большого камня в воде неподалеку, сел и слушал.

Мне конечно не передать особой индейской напевности ее речи. В ней слышались отголоски печали, как в замирающем голосе свирели в летний вечер, в ней было странное сходство с говором леса, кустарника, тростника. Сначала невозможно было понять, откуда дикарка знает английский язык. Она пыталась нам объяснить; чертила что-то пальцем по воде, складывала маленькие руки шалашиком, потом, утомившись, умолкла. Когда она не хотела говорить или чего-то не понимала, то тихонько, вежливо смеялась, и это было лучше всего. Оказалось, что ее чуть было не увезли какие-то английские моряки. На их корабле она и научилась.

Мы спросили ее про птичий глаз. Она сказала: «Тотем». Заметив, что мы не поняли, пояснила так:

— Зверь-человек-родня. Каждый-индеец-свой.

Позднее мы узнали, что это знак голубой цапли, ее покровительницы. Название цапли на языке скуанто звучало очень длинно и странно и переводилось так: «Та-которая-вечно-красивая-с-белым-пером». Имя Утта-Уна перевести почти невозможно. Ближе всего его передает сочетание «Плывущая к вам навстречу»; это означает что-то вроде общительности, откровенности, дружественности.

Генри не сводил с девушки глаз и, видно, позабыл, зачем нас послали. Я уж и кашлял, и зевал, и прикладом стучал по камню — он твердил одно:

— Ты мне нравишься, Утта-Уна. Я хочу видеть тебя часто.

Изогнув шейку, она низко склонила голову к плечу и засматривала на него сбоку, немножко по-птичьи, но грустно и иронически.

— Белый юноша — вода. Взять — и нет.

В доказательство зачерпнула в горсть воды и расставила пальцы. Потом встала во весь рост, оттолкнулась веслом и поплыла лицом к нам, все время продолжая смотреть на Генри, как это делают маленькие дети. Снова эти быстрые, верткие движения челна, лаковый блеск солнца на черной голове — и она исчезла, точно растворилась в ртутной стремительности течения.

Генри сопел, кряхтел, карабкаясь на утес, и меня это почему-то раздражало. Потом он сел, вылил воду из сапог и заявил очень решительным тоном:

— Ч-черт возьми, т-ты знаешь, я влюб-лен! К-как ты на это смотришь?

— Да она же язычница, сэр.

— Язычница? П-право, это мне не приходило в голову. Ну так это еще интересней! Что может быть скучнее наших кузин, этих ходячих молитвенников?

Питер, которому я доложил об этой встрече, взглянул на дело совсем с другой стороны. Он покачал головой и приказал усилить бдительность. И не напрасно. Двое наших в лесу были обстреляны из луков. У одного в штанине застрял обломок стрелы с наконечником из шипа краба-мечехвоста. Вот тебе и Утта-Уна!

Когда она приплыла на свидание с Генри, то угодила в объятия Джойса. Он сказал ей на межплеменном наречии, что хочет с ней познакомиться и не причинит вреда, если она ответит на его вопросы. Девушка в знак уважения и понимания наклонила голову и спокойно присела на прибрежный камень. Если она испугалась, то ничем этого не показала. Питер долго задавал ей вопросы и по-английски, и по-индейски, а она отвечала или не отвечала — как хотела. Но засмеялась она только один раз — это когда Питер показал ей обломок стрелы. И ответила по-индейски.

— Что она говорит?

— Она говорит, — сказал Питер, не спуская глаз с лица девушки, — что таких стрел у них не делают. Это стрела пекота или наррагансетт. У ее племени, насколько я понял, стрелы с наконечниками из меди. А медь им дают французские «лесные гонцы» за бобровые шкуры.

Всем нам почему-то стало неловко и жаль чего-то. Но Питер был очень серьезен и сух. Он сказал нам:

— Есть большая разница между индейцами и нами. То, что мы зовем коварством, у них называется тонкостью ума. То, что мы считаем жестокостью, у них просто обычаи войны.

Индеанку отпустили, и она тотчас уплыла на своем челноке, а Генри загрустил. Общим же следствием этого происшествия было то, что мы отложили все и принялись срочно рубить форт.

Глава IV

Ух, какие громадные сосны пришлось повалить, чтобы расчистить место для форта! А потом еще сложить из стволов двухэтажные срубы блокгаузов. Что за адова работа! Топором Питер не владел, но он выбрал место и начертил план крепости. Два блокгауза мы поставили один против другого на самой реке, у противолежащих берегов, для чего пришлось загнать в дно реки сваи. От первого блокгауза через реку шел навесной крытый ход во второй — берега здесь сближались. В полу этой висячей галереи был прорублен люк, чтобы доставать воду, не подвергаясь опасности. Ход соединял срубы, так что мы господствовали и над рекой, и над обоими ее берегами. Низ блокгаузов, стоявших в реке, был снаружи обшит досками, но внутри в нем могли поместиться четыре лодки. Стоило, находясь в блокгаузе, спуститься с первого этажа через люк вниз, чтобы очутиться на воде в лодке. Потом открыть подъемную дверь — и вы в реке. Из люка галереи тоже можно было спуститься в лодку.

Но Питеру и этого показалось мало. От блокгаузов по берегам он велел копать рвы и вбивать с наклоном наружу заостренные бревна, которые с трудом поднимали шесть человек. Волы и лошади все еще были неработоспособны и отъедались на тучных лугах. Нечеловеческой была эта лесная работа. Когда на землю ложилась темень, топор валился из рук, человек клонился где стоял и тут же засылал. Бабка расталкивала меня, приподнимала мою голову и насильно вливала мне в рот несколько ложек мясного отвара.

О, моя бабка была и тут на высоте! На себя она взвалила целиком заботу о скотине. Она выхаживала молодь, лечила заболевших маток, назначала пастухов, разыскивала какие-то полезные травы — и скот начал поправляться. Все женское население включая шестерых горничных мисс Алисы — и ныли же они! — работало у нее не покладая рук. Женщины собирали орехи и ягоды, которых была пропасть, и всё под страхом нападения диких или зверей. Наши хозяйки носили за спинами ружья, как их мужья.

Вот однажды вижу я: идет из лесу моя бабка, а рядом — кто б вы думали? — мисс Утта-Уна и что-то щебечет. Где они познакомились? В лесу.

— Сначала обшарила меня глазищами. Потом положила руку на мое плечо и говорит: «Ты — большая, красивая, добрая мать. Я тебя люблю».

Бабка была покорена. Она страшно умилилась — кто говорил ей такие слова в жизни? После этого завязалась смешная, для всех непонятная пламенная дружба. Питер все хмурился — ревновал, должно быть, — и намекнул бабке, что дружба с индейцами не спасает белых от потери скальпов.

— Не верю, Питер, — спокойно сказала бабка. — Это нежное, чистое создание, которое попросту не ведает зла. Бог смотрит ей прямо в сердце.

Блокгаузы были готовы, частокол тоже. Мы переселились с корабля в две башни: женщины заняли верх, мужчины низ. Утром стало прихватывать морозцем — октябрь шел к концу, и мистер Уорсингтон торопил нас с окончанием работ. Ему не терпелось до зимы вернуться в Бостон, где у него завязались деловые связи. Он клялся и божился, что узнает о судьбах законтрактованных; кроме того, при первой возможности, на нашем же или другом судне, вернется сюда с нужными нам товарами. А пока флейт очищали от ракушек, мыли, конопатили и красили. Скоро все было готово к отплытию.