Время освежающего дождя - Антоновская Анна Арнольдовна (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
И, едва дослушав Моурави, каждая группа князей торопилась выдвинуть наиболее ей выгодного ставленника. Но молчание католикоса и Саакадзе обрывало их надежды.
И вновь, как и при первых переговорах, согласились с настоятелем Трифилием – ждать Луарсаба, еще раз направить посольство в Московию: «Пусть русийский царь принудит шаха Аббаса вернуть Картли ее венценосца, на дань народ не поскупится».
Моурави не возражал. Шах, конечно, Луарсаба не отпустит. Значит, незачем спорить с духовенством. Но медлить дальше невозможно, положение царства требует скорых решений, а утверждать законы может только царь, или правитель, или княжеский Совет. Но последнее Саакадзе считал преждевременным: князья еще не приучены, пока разумнее держать их в страхе перед возможным воцарением Георгия Саакадзе.
Неизвестно кем посеянные слухи ползли к замкам. Князья шептали о требовании азнауров избрать на царство Великого Моурави.
Из замков к католикосу скакали гонцы с письменными заверениями в готовности присягнуть любому царю, род которого исходит от древнего династического дерева, но только не когтистому «барсу» из Носте.
Послания с печатями могущественных князей тщательно просматривались Георгием на тайных беседах с католикосом. Он относился сочувственно к нетерпению князей… Спор о Луарсабе между шахом и русийским царем может затянуться, а князья, никем не управляемые, конечно, не замедлят начать между собой грызню. Царство, еще не окрепшее после нашествия полчищ шаха Аббаса, вконец расшатается и станет приманкой «добрых» соседей. Не меньший вред и для церкви: могут пошатнуться ее устои, размываемые магометанскими потоками.
И вот тогда начались третьи всекартлийские переговоры.
Первым говорил Трифилий. Трудно было узнать в нем одержимого монаха, с обнаженной шашкой носившегося по Марткобской равнине. Мягким движением поправив на тяжелой рясе параманд, он смиренно сокрушался:
– Обсуждение с Московией медлительно, яко с клюкой тащиться. Царь Михаил и патриарх Филарет сочувствуют верному церкви Луарсабу. Но уже печатью скреплена их торговая дружба с шахом Аббасом. В Исфахан пошли караваны с мехами и другими товарами.
За купцами не преминут последовать послы, которые от имени царя Русии будут просить шаха Аббаса… Князья не дослушали, ропот прошел по палате:
– Доколе ждать? Караван может заблудиться в пустыне!
– Царя! Владыка, дай нам достойного царя!
– Богоравного!
Католикос вытянул жезл и в наступившей тишине потребовал клятвы подчиниться его выбору.
Князья осенили себя крестным знамением и сложили руки на груди в знак покорности. Бесстрастные глаза католикоса столкнулись с бесстрастными глазами Моурави. Владыка встал и сурово объявил царем абхазов, картвелов, ранов, кахов и сомехов, шаханша и ширванша, – богом посланным, юного Кайхосро, внука Мухран-батони.
Только теперь поняли князья, что Георгий Саакадзе обвел их вокруг своих жестких усов. «Шакал в шкуре барса! – свирепствовали владетели. – Кого он хочет обмануть своим спокойным лицом? Мухран-батони! Друг Саакадзе! Недаром они уже дважды за весну пировали у Русудан!..» Но разве из страха иметь царем Саакадзе они сами не обещали присягнуть хотя бы черту?.. Кстати о черте: уж не лучше ли получить в цари Георгия Саакадзе? Легче сбросить!.. Впрочем, можно еще поспорить!
– А почему не избрать царевича Вахтанга? – заговорил Цицишвили. – А чем плох царевич Арчил? Не он ли прославлен как первый охотник в грузинских землях? И разве мало царевичей Багратидов?
– Не мало, но желающих быть пешкой в игре Саакадзе в «сто забот» – ни одного, – шепнул старик Магаладзе своему соседу Квели Церетели.
«Безмозглый козел! – опасливо подумал Церетели. – Зарыл у себя в огороде чалму и притворяется верным сыном богородицы. Еще может испортить мне дружбу с Моурави».
Хмуро выслушал католикос предложение Цицишвили и повысил голос:
– А чем царевичи прославили себя в дни ниспосланных господом за грехи наши испытаний? Одни заперлись в Метехи, другие в неприступных замках, а третьи следили за ветром – куда он подует.
– Владыка, Мухран-батони даже не светлейшие! – почти простонал светлейший Липарит младший.
Старший упорно молчал, не в силах разобраться в своих чувствах.
– А где об этом сказано? – Трифилий добродушно прищурил глаза. – В древних гуджари церковь узрела другое! Преподобный отец Евстафий, воспомни Фому Неверующего и допусти князей перстами коснуться пергамента, донесшего – слава творцу – до нас правду веков.
Отец Евстафий, благоговейно изгибаясь, вынес на середину палаты запыленный свиток со множеством печатей, свисающих на шелковых шнурах. Служки бесшумно поставили перед Евстафием аналой, и он молитвенно возложил на него свиток. Прикрыв ладонью рот, Евстафий глухо откашлялся и медленно начал:
– «Да прославится сущий, истинный, единый бог отец, от которого всё. Да благословится бог – первоначальное слово, премудрость, им же вся быша. Да воспевается божественный дух, в нем же всяческая…»
Князья напряженно слушали, стараясь вникнуть в смысл изрекаемого монахом текста.
– «…Подобно тому, как три человека имеют три лица и одно естество, которое походит только на самого себя и больше ни на что другое… Святая же троица есть равночастная – то есть три лица имеют одну равную часть; ни начала, ни времени, ни конца не имеют, ибо…»
Палавандишвили почувствовал нервное подергивание колена, точь-в-точь как во время проповедей в кафедральном соборе…
– «…одно от другого ни в чем не отличимо, только отец рождает, сын же рождается, а святой дух исходит! Отец – нерождаемый, поелику не родился от кого-либо, как и ум человеческий, ибо оный ниотколе не рождается; а сын и слово рождаемы, поелику рождены от отца, как и слово человеческое рождено от ума; а святой дух ни рождаем, ни нерождаем, ибо если бы был рождаем, то он был бы сыном; а если бы был нерождаем, то был бы отцом…»
Трифилий благодушно оглядывал князей, они незаметно переминались с ноги на ногу, тщетно стараясь скрыть зевоту… А Евстафий продолжал раскатывать бесконечный свиток:
– «…Искуситель вознамерился истребить имя царя в земле Иверской. Но бога, в троице почитаемого, мы, грешные есьмы, его милосердием держимся…»
Цицишвили насупился, он начинал задыхаться от приторной слюны: «Что мы – телята, из кож которых выделывается пергамент для подобных свитков?! Куда, в какой запутанный лес тащит нас на райском аркане коварный монах?»
Поглаживая клинообразную бороду, тбилели едва слышно спросил: «Может, преподобный Феодосий сегодня разделит со мной скромную трапезу?». А Евстафий все разматывал и разматывал свиток; слова его падали, как дождевые капли на камень:
– «…заступничеством и молитвою пречистой и преславной богородицы приснодевы Марии движемся и пребываем доныне промежду тремя львиными пастями…»
Мераб Магаладзе прикинул глазами свиток: слава троице – будто не больше трех аршин осталось! Но пусть хоть еще три дня хрипит монах, три князя Магаладзе, отец и два сына, благоговейно будут слушать. Не следует забывать – их владение не более чем в трех агаджа от Носте.
Вдруг князья насторожились. Евстафий повысил голос:
– «…с одной стороны Леки скверные, с другой стороны Перс, а с третьей Турок. Но бог наш, в троице воспеваемый и серафимами славимый, взирая на благочестивый и православный род Иверский, направил мысли премудрого главы церкви на ветвь царей грузинских, ведущих линию свою от воссиявшего великого Израиля. Во мраке времен и веков предки князей доблестных Мухран-батони, защищая мечом и щитом своим землю Иверскую, вели великую битву с хосроями и сапарами, Киром и Надиром, Лукуллом и Помпеем…»
«Шадиман, спаси нас!» – хотел выкрикнуть Церетели и выкрикнул:
– Спаси нас, владыка!
– Спаси от бесцарствия! – торопливо подхватил Тамаз Магаладзе.
– Хвала тебе, католикос! – шумно подхватил Зураб.
– От хвалы католикос живых хоронить начал… – шепнул Липарит князю Газнели.