Приключения Питера Джойса - Ярмагаев Емельян (библиотека книг txt) 📗

Я думаю, только нечеловеческая выдержка помешала индейцам лопнуть со смеху. По их узким глазам проскакала дьявольская искорка, и побей меня бог, если это не равнялось тому, что европейцы называют «гомерическим хохотом». Темная кожа на лице старого вождя сначала растянулась, потом как бы раскололась на маленькие ромбики, и он деликатно опустил глаза, чтобы не видеть смущения Одинокой Сосны.

Вдруг со своего места поднялся весь утыканный перьями краснокожий страшного вида. Лицо его было располосовано черным и белым — знаками войны и смерти, на шее висело ожерелье из когтей пумы и гризли, а рукава и брюки были сплошь обшиты бахромой из человеческих волос. Голос его походил на клекот ворона — да его и звали Низко Летящим Вороном. Он был один из сахемов племени пекота. Утта не поспевала или не умела переводить его страстную быструю речь, поэтому Оримха его остановил; кроме того, я полагаю, он хотел несколько охладить его пыл. Ворон остановился, подумал — и продолжал уже на межплеменном наречии, но обращался теперь прямо к Питеру, а Утта поспешно переводила.

Это было прямым объявлением войны. Теперь все видят, сказал Ворон, как лживы, как трусливы слова высокого иенгиза. Разве это не насмешка над племенем скуанто — то, что он сказал, этот льстивый гость? Или он надеется, что сегодня скуанто утеряли разум в забавах и игрищах и не поймут его слов как надо? Да, иенгизам скоро понадобится и воздух этой страны! Если б могли, они бы и воздух от нас отняли, предложив за него пару старых одеял да детские погремушки. Как жаль, что правила гостеприимства не позволяют посмотреть, так ли красна кровь иноземных пришельцев, как кожа настоящих воинов, и так ли они сильны в бою, как умеют нанизывать слова одно на другое!

Слушая эту страстную гневную речь, мы все понимали, что стоим перед лицом смертельного врага. Руки наши невольно ощупывали ружейные замки, и одно мгновение казалось, что остается только разрядить ружья в толпу индейцев и умереть под их топорами. Лицо Тома Бланкета покрылось испариной, белые губы шептали молитву. Шоурби посерел, его трясло. Но что скажет Питер в ответ?

Вот где впервые все оценили Джойса, как он этого заслуживал!

Единственный из нас, он не дрогнул, не изменился в лице, и когда Низко Летящий Ворон сел, не спешил заговорить в ответ. После долгого напряженного молчания Питер улыбнулся Утта-Уне, приглашая ее переводить.

— Я понимаю почтенного Ворона, — сказал он слегка презрительным тоном. — Он с полей войны. Он только что сражался с белыми людьми, которых зовут иенгизы, и в его глазах все иенгизы — враги.

Правильно, все медведи называются медведями. Но разве они одинаковы? Нет. Гризли нападает на одинокого путника, барибал уступает ему дорогу. А индейцы — разве все они похожи друг на друга? И не случалось ли воинам Союза Пяти Костров [138] стоять плечом к плечу с их друзьями-иенгизами против собак-вайандотов? [139] Мы — мирные иенгизы, — сказал в заключение Питер. — Доказательство тому — наше присутствие здесь. За землю, занятую нами, мы сами предложили достойную плату… однако… — Джойс приостановился и прибавил грозным и мрачным голосом: — Ворон, летай где хочешь, но не кружись над фортом! Там есть большие медные трубки, которые могут опалить твои перья!

После этого никто не захотел говорить, и Ворон, демонстративно завернувшись в плащ, вышел из толпы гостей. Я проследил за тем, как он твердой поступью прошел к реке, сел вместе с ожидавшими его воинами в лодку и отплыл.

Старый Оримха сделал знак, и пиршество началось. И хоть мы порядком натерпелись страху, это ничуть не сокрушило наш аппетит. Да и кто после долгого поста в поселении откажется от горы дымящегося риса, политого кленовым сиропом, от батата — сладкого картофеля размером с ногу ребенка, — от осетрины, омаров, великолепных кусков мяса черного медведя… всего не перечислишь! Но был среди нас человек, который не ел и не пил. Рядом с ним сидела девушка, также не принимавшая участия в пиршестве. Оба были поглощены беседой. Мне, несмотря на крайнюю занятость едой, многое было слышно. Генри с жаром втолковывал Утта-Уне, что без нее, мол, весь мир пустыня, она, мол, дикий цветок, источающий что-то там такое… По-моему, он просто приналег на старика Вергилия и шпарил из него целыми кусками наизусть.

Когда он наконец умолк, я услышал тихий грустный шепот Утта-Уны. Да, говорила она, вид белого юноши прекрасен — им любуешься, как узором вампума. Голос его — это пение реполова весной на заре, и она, Утта, жаждет вечно слышать его дыхание у своего уха. Но что хорошо для глаз и слуха, то не всегда годится для жизни. Белокожий юноша не охотится, не рыбачит — он любит только рассматривать знаки на очень тонких кусках кожи, сшитых вместе. Дни и ночи проводит он в таком доме, куда совсем не проникает свежий воздух, и она, Утта, опасается за его здоровье. Вот почему Утта и сама больна внутри и не знает, как ей исцелиться.

Генри на это — новый заряд. Но тут мое внимание было отвлечено видом жареных угрей, поданных в достаточном количестве, чтобы позабыть о препирательствах.

Отплыли мы домой вполне благополучно — лучше не надо: скуанто отправили с нами еще три лодки, доверху нагруженные провизией, и обещали давать ее впредь. Казалось бы, чего еще можно желать, если притом и шкура осталась цела? Однако ж, едва очутившись в лодке, Питер и Том Бланкет крепко заспорили и проспорили полдороги. А так как на обратном пути я греб вместе с индейцами в их лодке, то существо спора мне было ясно. Дело в том, что Питер задумал дипломатически скрепить очень выгодный для нас союз со скуанто браком Генри и Утты: она приходилась какой-то племянницей старому Оримха, и поскольку у скуанто дети их братьев и сестер все равно что их родные дети, то, стало быть, мы попадаем в родичи к самому вождю! Это совсем недурно, особенно если принять во внимание угрозы Летящего Ворона, за которым стоит воинственное и непримиримое к белым племя пекота.

На это наш проповедник никак не соглашался. Он называл такой брак «противоестественным извращением всех божеских законов» и клялся, что бросить в объятия грязной язычницы представителя славного английского рода — преступление перед богом и людьми. Хорошо еще, что «представитель» ничего не слышал: Генри плыл на другой лодке.

Глава VIII

Ну, скажу я вам, здесь и зима! О таких на побережье Ла-Манша и не слыхивали. Там туманы, бури, дожди, мокрые хлопья. Тут не так. Тут все иначе.

В конце ноября бушевали ураганы и ливни. А накануне фомина дня сразу стало спокойно, тихо и холодно, как в погребе. Всюду решительно вторгся новый цвет, все собой заполнил. По утрам он слепил колючей белизной, в полдень отливал голубым и розовым и растекался синими тенями вечером.

Снег говорил. Его поверхность стала летописью лесных происшествий: лиса, волк, скунс оставляли на нем свои осторожные знаки, белка и кролик вкрапливали точки и запятые, и вы с опаской могли прочитать на нем тяжелый росчерк барибала и летучие пометки рысьих лап.

Здешний снег таять не собирался. Каждая пляска ветра приносила его новыми охапками с неба, темного, как колодец, и на земле и на деревьях он рос да рос в толщину. Дома же, наоборот, уменьшались и уходили вниз, пока белые шубы на крышах не соединились с сугробами у стен. Пришлось рыть длинные узкие траншеи от дома к дому, к овчарне и коровнику, к проруби и блокгаузам — всюду.

Волки боялись этих траншей, но у них хватало наглости подползать на брюхе к овчарне и лежать, обратив носы в сторону ее дверей, и облизываться, и мечтать об овечьей печенке, пока не запустишь в них пылающей головешкой или не пальнешь дробью.