Одиссея поневоле (Необыкновенные приключения индейца Диего на островах моря-океана и в королевс - Свет Яков Михайлович
Да, прав был мудрый Гуабина, когда много лет назад сказал:
— Вчерашний день не вернется. Беда, большая беда неотвратима.
А племяннику отвечал так:
— Реку не повернешь вспять, сейбу не заставишь расти вверх корнем. Чему быть, тому быть, но тебе я не помеха.
Не помеха. И на том спасибо, а все же не ко времени нынче вожди мирного нрава. Жаль, ушел в Страну Вечных Теней касик из Бухты Игуаны, он-то понимал, что связка макан куда крепче беззащитной тростинки.
Диего давно уже покинул большое бохио Гуабины. Он зажил своим домом, его каней стоял на берегу Бухты Четырех Ветров. Первенец был пареньком хоть куда, рос он быстрее мамей-деревца, плавал как рыба-гуаикан, из лука стрелял метко, отца понимал с полуслова.
Досадно, но духи больше не посылали Диего и Каоне Первой сыновей. Подрастали две дочери, одной минуло шесть, другой пять лет, и обе пошли в мать, красотой их небо не обидело.
Маленькое войско обучалось ратному делу на песчаном берегу неподалеку от канея. Друзья Диего, младший внук старого Гуакана и некто Гуаскар, родич покойного касика из Бухты Игуаны, ходили в капитанах, чины были у них кастильские.
Часто с вершины высокой сейбы Диего и его капитаны обозревали окрестности. Все тихо, все спокойно, уж не наваждением ли были белокрылые корабли Сеньорадмирала?
Подкралась осень. Море сердито урчало у белых рифов, оно, как и прежде, было пустынно. И никто на Острове Людей не знал, что 28 октября 1507 года каравелла «Пять ран христовых» вышла из Сан-Доминго и взяла курс на север. В кормовой рубке пили отвальную пайщики лукайского предприятия. Первую чарку осушил глава компании — кавалер с черной повязкой на левом глазу.
Ранним утром Ягуа, сын Диего, вышел на берег. Вчера пронесся над островом ураган, Большая Соленая Вода еще не угомонилась, на дальние рифы набегали высокие волны, там и здесь вскипали пенные гребни. Солнце нехотя поднималось за спиной Ягуа, глаза оно не слепило, все на Соленой Воде было видно далеко вокруг. Кастильскую розу ветров Ягуа знал назубок. Юг, юг, четверть румба к юго-западу, юго-юго-запад, в той стороне лежат Акульи камни, и далеко за ними Ягуа приметил большую белую птицу. Должно быть, летела она на северо-северо-восток, летела не слишком быстро. И, только пристально вглядевшись в зыбкую даль, Ягуа сообразил: не птица это, а парус. К Острову Людей шел белокрылый корабль.
Поистине благой совет дал Алонсо де Охеда своим старым друзьям при встрече в «Пегом Коне». Охота на красноногих шла отлично. Лукайские острова оказались краем непуганых индейцев.
Отдавали якорь у берегов первого попавшегося острова. Пять-шесть христиан высаживались близ какого-либо селения. Раздавали индейцам бусы, колокольчики, красные колпаки. Приглашали язычников на корабль. Те шли, и, когда на палубе набиралось десять — пятнадцать голов, этих простаков вязали по рукам и ногам и бросали в трюм. И тут же поднимали якорь и отправлялись дальше.
«Пять ран христовых» — каравелла небольшая. От силы полтораста душ можно вместить в трюм — досадно, но что поделаешь. Сан-Сальвадор, он же Гуанахани, был последним островом, куда одноглазый дон Хоакин повел корабль. Места в трюме оставалось немного, собственно говоря, его не было вовсе, и так нехристей набилось, как сельдей в бочку. Все же десяток-другой пленников можно было всунуть в корабельное брюхо. Утром 8 ноября каравелла «Пять ран христовых» вошла в воды этого острова.
Операцию везде проводили так: один из помощников дона Хоакина на шлюпке шел к берегу. Тем временем десять человек занимали заранее намеченные места на палубе. У каждого за поясом была веревка. На всякий случай трое или четверо стрелков, вооруженных аркебузами, дежурили на тольдилье.
Дон Хоакин засиделся на корабле, и он решил сам отправиться на берег с партией загонщиков. Как обычно, экипаж шлюпки был мал — четверо гребцов и рулевой: ведь с обратным рейсом предстояло переправить как можно больше индейцев.
И вот под ногами горячий песок. На берегу ни души. А место высадки явно не пустынное, за недальней рощицей над крутым обрывом видна пальмовая крыша, на песке — следы босых ног.
Гребцы вынесли из шлюпки подарки, красные колпаки брошены на песок, приманка расставлена.
У дона Хоакина один-единственный глаз, дон Хоакин может и обознаться, но у всех прочих христиан по два глаза, и они видят: со стороны рощицы вышел человек в полосатом камзоле. В руках у него аркебуз, на голове шляпа с черным пером. Испанцы на Гуанахани? Странно, очень странно.
Полосатый человек медленно подошел к дону Хоакину. Снял шляпу. Поклонился учтиво и с достоинством. Иисус-Мария, до чего же знакомое лицо! Где-то дону Хоакину встречался этот рыцарь.
— Я вижу, вы меня не узнаете? Оно и понятно, мы с вами встречались двенадцать лет назад. Помните, поход в Сибао, там наш командир дон Алонсо учил, как надо отсекать уши. Вспомнили? Ну да, я — Диего, толмач Сеньорадмирала. А теперь внимательно выслушайте меня. У вас на корабле двадцать — тридцать вооруженных людей. У меня в десять раз больше. Как видите, есть у нас и аркебузы. Возвращайтесь на судно и уходите отсюда.
— Схватить этого ублюдка и кинуть в шлюпку… Нет, каждый из нас, пятерых, — отменная мишень, а что нехристи сидят в засаде, это ясно, как день. Я надеюсь, — говорит дон Хоакин, — мы еще с вами встретимся, сеньор Красная Шкура…
Рулевой отталкивает шлюпку и прыгает в нее на ходу.
Проходит час, и корабль отворачивает в открытое море. Победа?! Быть может, но сердце Диего неспокойно: он-то знает, что во всем его войске семнадцать человек. Аркебуз же один-единственный.
Совет в кормовой рубке длился недолго. Решения были приняты быстро: попадая в трудное положение, дон Хоакин не терял времени даром. Корабль медленно двинулся к южной оконечности острова, к ночи он скрылся из виду. Утром в селеньице, лежащем на южном берегу этой бухты, недосчитались двух человек. Впрочем, такое случалось часто. Мало ли куда могут отлучиться люди: лес рядом, в лесу в эту пору зреют всяческие плоды, да и почему бы не побывать добрым людям в соседних селениях.
На палубе развели огонек. Обоих индейцев подвесили за руки на рее, красноватое пламя лизало их ноги. Допрашивал дон Хоакин, за полтора десятка лет он обучился здешнему языку. Одного нехристя пришлось пристрелить, он не сказал ни слова. Второй заговорил.
В эту ночь Диего долго совещался с Гуабиной. Совет старейшин созван был на рассвете. Гуабина предложил: всем уйти в дальние пещеры на Озеро Мглы, в засаде у селения оставить воинов Диего. Старейшины спорили долго и яростно. Решили никуда не уходить. Авось пронесет грозу, да и как бросить свои канеи и оставить без призора свои кануко.
Прошел день, за ним другой. Корабля и след простыл — ясное дело, бледнолицые ушли, опасность миновала. Даже младший внук старого Гуакана и Гуаскар — капитаны Диегова войска — были в этом убеждены. Бледнолицых они знали плохо.
В ночь на 11 ноября двадцать восемь христиан высадились на наветренном берегу острова, чуть севернее Бухты Тишины, в месте диком и безлюдном. Пленника-индейца несли на себе. Ходить после допроса на жаровне он не мог, но дон Хоакин нуждался в проводнике, и проводник, хотя и безногий, у него теперь был.
Наискосок через весь остров, от Бухты Тишины до главного селения, что стояло у Бухты Черных Ветров, часа три ходу. Ночь выдалась безлунная, шли тихо, волчьим шагом, обходя одинокие хижины.
На опушке леса в полумиле от селения одноглазый кавалер дал приказ:
— Десятеро идут со мной направо, окружают логово Красной Шкуры. Огня не открывать, работать ножами. Остальные — бегом к селению. Жечь, палить, резать. В плен не брать. Дичь отловим позже, когда рассветет. Вперед, да ведет нас святой Иаков!
Сладок сон перед рассветом, и давно закаялся Гуаяра будить в эту пору свою яростную подругу. Однако попробуй досмотри голубые сны, если гамак перевернут, а ты лежишь на земле и чья-то нога бьет тебя в бок. О Мабуйя! Страшнее страшной маски лицо Гуаяры, голос его — как бич, в глазах — безумный огонь!
