Время освежающего дождя - Антоновская Анна Арнольдовна (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
– Нет, я не хочу роднить тебя даже с Караджугаем… Хочу еще на несколько лет помочь Зюлейке остаться единственной женой.
– О моя замечательная мать, что ты придумала?
– Упросить шаха подарить тебе хасегу.
– Хасегу? Но разве это не то же самое? Хасега – женщина, а Зюлейка ревнует меня даже к мраморным изображениям.
– С Зюлейкой я сама поговорю, пусть благодарит аллаха, что шах, уступая моим просьбам, не повелел взять тебе в законные жены дочь Исмаил-хана, сестру Юсуф-хана, дочь Эреб-хана и еще пятьдесят хасег, собранных купцами в разных странах.
Сефи вскочил, учащенно дыша. Только теперь он понял, сколько труда стоили матери эти четыре года его безоблачного счастья с Зюлейкой.
– Моя покорность тебе до последнего часа, лучшая из лучших матерей. Но кто эта хасега?
– Мой выбор пал на Гулузар. Не красней, она чиста, как роза, которая трепещет на твоей груди… Шах-ин-шах даже не видел ее и не увидит. Для тебя берегла я голубоглазую Гулузар. Лишь предстала передо мною, я пленилась ее красотой и скромностью. Гулузар предана мне, и знай, Сефи: от нее ты должен иметь сына, – на том моя воля!
Сефи понял все и склонился к коленям матери. Нежно, как в детстве, Тинатин, успокаивая его печаль, гладила шелковистые волосы.
Лениво перекликались розовые скворцы. Сад, насыщенный запахом персидских цветов, дремал. Томил полуденный зной, и белая пена фонтана казалась кипящим молоком.
Зашуршали листья, и выглянувшая Зюлейка беспокойно забегала глазами. Тинатин поднялась, взяла обеими руками ее голову, поцеловала в дрожащие губы.
– Верь, любимая дочь, моя нежность к тебе не иссякла, как не может иссякнуть вода в море. Я сохраню тебе радостную жизнь с Сефи-мирзой, но участь мохамметанки поистине тяжела. Смотри на меня, моя Зюлейка: у шах-ин-шаха четыре жены и триста хасег, а я, при моей скромной красоте, сумела сделать пребывание со мной властелина Ирана приятным, никогда не надоедая слезами и жалобой, но всегда угождая изысканными изречениями, лаская слух мыслями и веселой беседой в час еды. Хочешь любви возлюбленного – будь всегда разнообразно приятной.
– Я внимаю тебе всем сердцем, госпожа моя, но… да свершится предначертанное аллахом, пусть властелин неба защитит меня от горестных слез.
Внимательно всматривалась Тинатин в черкешенку, удивляясь себе: «Неужели раньше не замечала, – красива, но глупа; глупа не умом, а сердцем». Покачав укоризненно головой, Тинатин негромко сказала:
– Только аллах любит слезы, ибо они ему не мешают лицезреть сокровенную прелесть, но для земных услад надо избегать выцветших глаз, покрасневшего носа и слюнявых, обвисших губ.
Зюлейка сверкнула агатовыми зрачками, смахнула рукавом слезу со щеки и срывающимся голосом выкрикнула:
– Нарушить твою приятную беседу с повелителем моего сердца я решилась… Ибо еда стынет, а холодный пилав подобен поцелую змеи.
– Как осмелилась ты, Зюлейка, так непочтительно разговаривать с царственной матерью моей? Или ты забыла, кому мы обязаны нашим счастьем?
– Я ничего не забыла, преклоняю к стопам царицы цариц свою голову, но Сэм не любим госпожой, и я – в тревоге.
– Теперь вижу, чья сущность в маленьком Сэме, а еду твою я не приму даже в горячем золотом котле, ибо она неприятно напомнит мне вкрадчивое мурлыканье тигрицы!
Иногда затаенная сила, томившаяся в крови, неожиданно выплескивается, и человек сам с удивлением прислушивается к ее буйству. Тинатин-Лелу и черкешенка Зюлейка с удивлением оглядывали друг друга, точно впервые встретились на узкой тропе.
К радости Сефи, прибежала служанка и, запыхавшись, сообщила, что светлую госпожу ожидает женщина в черной чадре.
Тинатин спокойно подошла к мраморной беседке.
– Что тебе, женщина?
Нестан встрепенулась; перед нею стояли Тинатин и прислужница Зюлейки.
– Госпожа, ты вчера забыла шаль…
– Зачем поторопилась? Отнесла бы в мои покои, как раз я иду туда, проводи! А ты, девушка, скажи моим прислужницам, пусть подадут полуденную еду в гранатовые покои.
Тинатин равнодушно пошла вперед. Нестан, набросив на лицо вуаль и держа на вытянутой руке шаль, как рабыня, следовала за подругой. Тинатин шептала:
– О моя Картли! Сладкий сон далекого детства… никогда не увижу я Метехи.
– И я тоже.
– Моя Нестан, ты вернешься к жизни, лишь бы Луарсаб снова воцарился.
– Прекрасная Тинатин, есть два способа вернуть Луарсабу трон. Или устроить ему побег, или… магометанство он не примет, но ради Тэкле… она в Гулаби.
– Святая богородица! Бедное дитя! Я догадалась об этом, прочтя послание Луарсаба. Но Тэкле не допустит Луарсаба унизиться ради нее, как и он.
– Тогда первое.
– Тоже было: не воспользовался охотой, чтобы не расстаться с Тэкле.
Слезы душили Нестан; вот где возвышенная любовь! Тинатин мягко утешала: скоро они сумеют видеться чаще, и время разлуки с любимым мужем не будет тянуться, как утомленный караван в пустыне.
А Нестан думала: «Будет тянуться вечно, ибо Зураб разлюбил меня».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Вардан присел на корточки и затаив дыхание наблюдал за площадью большого майдана. Гуськом тянулись навьюченные ослы, – при каждом взмахе бича погонщика Вардан ощущал на своей спине обжигающий рубец. Мелькали ткани в руках торговцев, – и при каждом взмахе аршина Вардан чувствовал удар по пяткам. Разматывалась на лотках золотая и серебряная тесьма, – а Вардану казалось, что вокруг его шеи обвивается грубая веревка. На шампуры нанизывали пряное мясо, – Вардану мерещилось раскаленное железо в руках палача, выкалывающего ему глаза. Холодная испарина выступала на его лбу.
Он, конечно, сын ишачьей дочери, иначе как мог бы полезть в пасть к черту? Человек всегда жаден. Разве у него, Вардана, в его тбилисском саду не зарыты три кувшина с монетами? Или лавка его не полна товаров? Зачем же сунулся он в такое опасное дело?.. Зачем?
Но напрасно упрекал себя мудрый Вардан: на исфаханский майдан ежедневно прибывало слишком много караванов, чтобы скромный въезд купца из Гурджистана мог обратить на себя чье-либо внимание.
Самому Вардану его пять запыленных верблюдов были дороже всех богатств Ирана. Он заботливо перенес тюки в отведенное помещение, удобно устроил верблюдов и пошел присматриваться к торговому дню Исфахана, а заодно поразведать, как здоровье ханов, кто сейчас в почете у шаха, кто нет.
Только на третий день, надев шелковый архалук и толстый позолоченный чеканный пояс, Вардан направился к Караджугай-хану.
Едва дослушав его, гостеприимец бросился к домашнему советнику хана. Не прошло и двух часов ожидания, хотя приличие требовало не меньше четырех, как Вардан предстал перед Караджугаем и его старшими сыновьями.
Приняв от коленопреклоненного купца три послания, Караджугай вскрыл только свиток Шадимана.
Своим посланием Шадиман старался не только разжалобить, но и посеять тревогу. Он подробно нарисовал, какие новые торговые пути прокладывает Саакадзе к Турции. О возрастающей дружбе свидетельствуют послы и гонцы везира, обивающие пороги Метехи, куда Саакадзе втиснул безвольного внука собачника Мухран-батони.
Караджугай морщился: как будто шах-ин-шах сам обо всем не знает; но даже отважное стремление князя вернуться в Метехи не вынудит «льва Ирана» вновь опрометчиво направить свои стопы в картлийскую тину.
Помня указания Саакадзе, купец на расспросы хана, захлебываясь, рассказывал о неприятных новшествах в Картли. Моурави совсем ослеп от власти, он подымает на вершину торговых дел только ставленников азнауров, а обнаглевшие амкары, выковывая оружие для Саакадзе, стуком молотков оглушают путника за два агаджа.
– По-твоему, купец, торговля и амкарства обогащают Картли?
– Высокочтимый хан из ханов, – обогащают сундуки правителя и Моурави. Недаром он возвел новые сторожевые башни на границе Картли с ханствами, подвластными Ирану. Недаром арбами свозит туда оружие, стрелы и медные котлы для кипячения смолы, в каменщики тащат мешками острую мраморную пыль.
