В шесть тридцать по токийскому времени - Арбенов Эд. (первая книга TXT) 📗
— Она наведет его на себя, уж если такое случится. Вы окажетесь в мертвой зоне.
Комуцубара перешел на шепот:
— Вас никто не узнал?
Поярков вспомнил о человеке в кожаной куртке.
— Нет.
— И теперь уже не узнают… До выброски вы будете находиться в изолированном помещении. Есть у вас какие-нибудь претензии ко мне или японскому командованию?
— Только сожаление. С группой идти опасно.
— Принимаю. Но изменить уже ничего нельзя… Ни пуха ни пера, как говорят там. — Комуцубара пожал руку Пояркову и спустился по трапу в лодку.
Утро. День. Вечер
Время не фиксировалось. Его просто нельзя было фиксировать.
Поярков находился в каморке под палубой, громко названной полковником изолированным помещением. Ни иллюминатора, ни других отверстий, способных пропустить солнечный свет! Но он знал, что уже не утро и не полдень. Завтрак и обед подавали. Что-то близкое к вечеру или вечер. Канонерка шла не останавливаясь. Шла обычной скоростью и ушла, надо полагать, далеко. Миновали Благовещенск. Многое миновали…
Высадка ночью. В другое время это и не делается. Диверсант, как сыч, охотится под надежным покровом темноты. А на канонерке — диверсанты.
Чем ближе ночь, тем сильнее волнение. Уже не тревога, а страх вселяется в Пояркова. Не просто, оказывается, ступать на родную землю в обличье врага. Все внутри холодеет.
Он не мог лежать. Сидеть не мог. Покой невыносим! Только двигаться. Два шага к двери, два шага от двери. И так без конца…
Потом он упал на койку лицом вниз и замер. Внутри боль, одна боль.
— Тридцать четвертый, наверх!
Ночь
На палубе было тихо. Темно и тихо. Канонерка стояла метрах в ста от берега, который не был виден, а только угадывался. Оттуда летел ветер, пахнувший близким лесом и осенью. Землей пахнувший. И еще чем-то знакомым и ласковым.
Поярков влез по трапу в лодку. Она качалась на волне, тыкалась носом в железный борт, не хотела принимать пассажира. Он все же сел. Запахнул поплотнее куртку, надвинул на глаза шапку. Сжался весь.
Сверху крикнули:
— Пошел!
Лодка оторвалась от борта и поплыла…
Дело четвертое
«Большой Корреспондент»
Что-то около двух дня, когда начальник Благовещенского ГПУ Евгений Степанович Великанов собирался спуститься вниз пообедать, позвонил дежурный:
— К вам просится человек.
Напасть какая-то, телефон словно подкарауливает Евгения Степановича в эти последние минуты перед перерывом.
— Что за человек?
— Назвался Соломиным… Да, точно… по документам Соломин Федор Христофорович.
— Что ему надо?
Дежурный молчал. Не знал, видимо, что надо Соломину, или тот, Соломин, сам хотел объяснить причину своего появления в ГПУ и тянулся к трубке телефона.
— Ладно, пусть идет!
Евгений Степанович зло стукнул трубкой о рычаг:
— Хоть бы раз удалось нормально пообедать!
Он посмотрел недружелюбно, даже враждебно на дверь, откуда всегда появлялось то самое безжалостное существо, которое не давало Евгению Степановичу ни отдохнуть, ни поесть.
— Да, войдите!
Фу, черт, да это же директор ресторана «Амур»! А то Соломин, Соломин… Много их, Соломиных…
— Важное дело, товарищ Великанов, — запинаясь от волнения, произнес вошедший и с ходу принялся вытирать пот со лба и шеи. Он был тучен, этот Соломин, и немолод уже. Вьющиеся седые волосы окружали белым венчиком большую лысину, а многочисленные морщины уверенно расположились вокруг глаз и на подбородке. — Важное дело, иначе не стал бы отрывать от служебных обязанностей. Их у вас много…
— Не жалуемся, — бросил Великанов. — Садитесь! Рассказывайте, что у вас там.
— Да вот…
Соломин сел, провел еще раз платком по лысине и, подавшись вперед, чтобы быть ближе к начальнику управления, начал:
— Я имею честь заведовать рестораном «Амур»…
— Знаю. И у вас в ресторане вчера…
— Вы уже в курсе?
— Ничего я не в курсе… Просто решил помочь перейти к сути дела.
— Так вот, вчера у меня ужинал Борис Владимирович Поярков. — Соломин откинулся на спинку стула и посмотрел многозначительно на начальника управления.
— Кто? — не понял Великанов.
— Поярков Борис Владимирович! Ровно в семь часов…,
— Ну и что же?
— Как — ну и что же?! — удивился Соломин. — Поярков член «Монархического союза», агент секретного ведомства Чжан Цзолина. Его все в Харбине знают.
— Но вы-то откуда знаете, товарищ Соломин?
— Пять лет работал на КВЖД, этого достаточно, чтобы знать многое о белой эмиграции.
— Вы говорите, Поярков член Союза монархистов, агент охранки. Как же он оказался в вашем ресторане?
Соломин развел руками:
— Вот именно — как!
— Вы разговаривали с ним?
— Боже упаси! Он поймет, что его узнали, и скроется.
— А вы не ошиблись?
— Как можно, товарищ Великанов! Вот приметы! — Соломин полез во внутренний карман пиджака и вынул оттуда листок бумаги: — Выше среднего роста, блондин, волосы вьющиеся, бородка, лоб высокий, с глубокими залысинами, за ухом большая родинка.
— За каким ухом?
— Кажется, за правым. Да, точно за правым… Он сидел за столиком у окна левым боком, я подошел сзади и увидел родинку…
— Минутку, сейчас запишу.
— Да зачем записывать, товарищ Великанов?… Здесь все сказано. — Соломин протянул бумажку Великанову.
— Разберу? — поглядел на записи Великанов.
— Почерк каллиграфический. По чистописанию в гимназии получал только пятерки.
— Отлично! Сообщение действительно важное. Спасибо, товарищ Соломин! Примем меры…
Когда директор «Амура» ушел, Великанов снял трубку и набрал номер телефона своего заместителя.
— Федя… У меня был Соломин… Ну этот, из кавэжэдинцев, возглавляет «Амур». По тому же поводу… Займись им! Надо убрать из Благовещенска, и как можно скорее. Понял? Как можно скорее…
Это произошло во вторник. В пятницу Соломин получил приказ о повышении его в должности. Он переводился в Хабаровск, в управление Торгсина.
Есть в Благовещенске тихая улица. Спустившись с холма, открытого всем ветрам, она окунается в сады и начинает петлять, поворачивая то влево, то вправо, словно ищет место, где поспокойнее, и на самой окраине города исчезает вовсе. То ли становится другой улицей, то ли натыкается на чей-то забор.
На этой улице, за вторым перекрестком, стоит деревянный дом. Собственно, здесь почти все дома деревянные, но этот постарше и поновее других, обшит тесом с фасада и украшен замысловатым кружевом наличников. Таких наличников не встретишь уже — поистлели, рассыпались, а эти сбереглись. По ним и найти легко дом, надо только идти правой стороной и глядеть внимательно.
В девятом часу, в сумерках уже, подошли к дому двое мужчин. Судя по одежде, местные: брюки заправлены в голенища сапог, рубахи навыпуск, опоясанные тонким ремешком, на голове у одного кепка, у другого — фуражка из парусины. Оглянулись, нет ли кого на улице, потом первый, что в кепке, тихонько постучал в окно.
На стук выглянул хозяин, пригласил гостей в дом.
— Забрался же ты, Борис Владимирович! — сказал первый из гостей, вешая кепку на гвоздик, вбитый прямо в стену горницы. — Год ищи, не найдешь…
— Пытался, чтобы и два не нашли, — ответил тот, кого назвали Борисом Владимировичем, — да нет такого места в Благовещенске.
— Шутит, слышь, товарищ Западный, он еще шутит! — засмеялся первый из гостей. — Нет, тебя японцы, видимо, не переделали.
— Ну если китайцы за десять лет не переделали, то японцам за два года трудновато это сделать, — ответил хозяин.
— Ладно, давай здороваться! — Великанов — а первым гостем был начальник Благовещенского управления — обнял хозяина и похлопал его дружески по спине. — С приездом, брат. С благополучным возвращением на родной берег.
