Борель. Золото (сборник) - Петров Петр Поликарпович (список книг .TXT) 📗
Старатели отогревали кострами старые шурфы.
– Варварский способ, – указала глазами Вандаловская.
– Да… но пока мы не можем его отбросить. – Директор заглянул в ее глаза, опьяненные весенней радостью.
– Что это вы?
– Так… Интересно жить становится. Смотрите, как наступает весна. А главное, мы беремся за Улентуй по-настоящему. – Она повернула к нему лицо. По щеке инженера ползла бороздка грязи.
– Сотрите, товарищ директор, поухаживайте за буржуйкой, – усмехнулась она. – Как я рада, что вы поднялись.
Гурьян не нашелся, что ответить, и прикоснулся платком к розовой ямочке щеки. «Знает о записке?» – подумал он.
В полукилометре от реки стояли новые станки. Рабочие проворно расчищали площадки от заледеневшего снега. Как всегда, при начале новых работ, приискатели исполняли дело с особой аккуратностью. Тем более что станки были долгожданными гостями. И недаром старатели, теряя день, пришли посмотреть на диковинных иностранцев.
Гурьян тряхнул Хлопушина за плечо. Тот оглянулся, недоумевая.
– Ты что?
– К бабе-то не уехал?
– Пузатая корова у него сдохла и нет резону ехать, – вмешался Филя Балда.
При виде Вандаловской Алданец картинно подбоченился и пустил остроту:
– В данный период гражданин Хлопушин решил не являться к своей Акулине, так как она соизволила сойтитца гражданским браком с колхозником.
Рабочие рассмеялись, а Вандаловская строго посмотрела на щеголя.
– Вы работаете в разведке? – спросила она.
– Здесь не включился. А когда мотался на Лене, то на бригаде стоял. Только там мы вертели не этой бороной, а Кястошкой.
– И треплешь, поди-ко, – вмешался обиженный Хлопушин. – Заткнись, онуча посконная! Давай, я разберу его, как гармошку – комар носу не подточит. Да если желаешь знать, то меня на чеканщика делали.
– А вышел барабанщик.
К Вандаловской подошел низкорослый усатый мастер и, отряхивая залощенную мазью тужурку, пожаловался:
– Материал у нас ненадежный…
– Станки плохие? – глянула она в морщинистое лицо мастера.
– Нет, станки будто ничего, да коронки сляпаны здесь, за них побаиваюсь.
– Попробуем. Какой мощности двигатель? – Она начала искать марку, но мастер поспешил объяснить:
– Двенадцатисильные.
– Мало… хорошо бы вместо нефтедвигателей электромоторы поставить…
Мастер пожал плечами.
– Какой материал на терку заложим?
– Попробуем сначала дробь.
Над первым станком быстро поднималась буровая вышка.
Между четырех столбов плотно ложились простенки из половинника.
Последний брус положил Гурьян и, пощупав блестевшую черной краской колонковую трубу, крикнул сверху.
– Можно пускать!
Двигатель застучал уверенно и грозно. Разведчики торопливо спустили колонковую штангу.
Несколько минут Вандаловская прислушивалась к хрусту стригущих мерзлоту коронок, а затем махнула рукой мотористу:
– Что случилось? – встревожился Гурьян.
– Коронка пополам, – сердито догадался мастер. – Самодельщина, она и есть самодельщина.
Вандаловская рассматривала сероватую породу и, будто для себя, объясняла:
– Кажется, есть граниты и сиениты в значительном проценте. Мастер, заряжайте.
– Слушаю, товарищ инженер.
Бригада с переснаряжением коронки работала быстро, но все же маленькая авария отняла около двух часов. В километре от первого заработал второй станок, но и он остановился. Прибежавший Ларька сообщил, что у бура искривилась колонковая труба и не работает переходник.
Буровые команды растерялись. Гурьян и Вандаловская по нескольку раз гоняли машину от станка к станку. Волновались буровые мастера и мотористы. День прошел впустую. Буровые скважины обещали впереди осложнения.
Качаясь на сиденье машины, Гурьян молчал и, опустив голову, сопел трубкой.
Смеркалось. От сопок доносился клекот токующих тетеревов. Под колесами автомобиля хрустко кололся тонкий ледок. Вандаловская смотрела в сторону, на затуманенные вершины хребтов. Выходя из машины, она пожала руку директора и нарочито весело оказала:
– Это еще чепуха, Гурьян Минеич. Истирающие материалы у нас низших и средних сортов. Обождите, добудем лучшие, тогда совсем другое пойдет. Кстати, как вы думаете насчет организации вечерних курсов по переподготовке мотористов? Я замечаю, что у нас эта публика слаба.
– А что ж… Это – дело. Нужно еще перевести бригады бурильщиков на прогрессивно-премиальную оплату, – вспомнил он.
3
Захмелевший бражной смолой, налетел из тайги весенний ветерок. Ветер играл дудками высохшей по отвалам дурнины и сушил огромные доски, выкрашенные в черный и красный цвета. Доски выгромоздились около каждой шахты, на площади поселка, среди старательских шурфов, около новых разведывательных скважин. Рождались и исчезали каждое утро и вечер волнующие слова:
«Проценты… Тонны руды… Золото… Промфинплан…» От этих слов возникали радости и скорби. Ими теперь жили в каждой смене, в каждой семье.
В «Пятую» шахту брошены две бригады буксира.
Костя впервые столкнулся в работе с комсомольцами. Об этих ребятах он слышал много нехорошего в годы бродяжничества и теперь, среди старателей бригады Алданца. В представлении последних они были изобретателями громких лозунгов, болтунами на всевозможных собраниях и будущими портфельщиками.
Опасения в том, что занявшие черные доски забойщики «Пятой» встретят пришельцев недоброжелательно, не оправдались. Получилось обратное. Комсомольцы – бутовские ученики – были приняты в шахте с исключительным уважением. Костя понял, что нужно поддержать марку своего учителя. Мочалова вызвал на соревнование Пинаев. Низкорослый, с загнутыми ухватом ногами, Павел показался смешным. Но за десять дней буксира они, не отставая друг от друга, дали рекордные нормы выработки. Их фамилии красовались на красной доске первыми после Бутова. Костя и ряд молодых забойщиков были премированы велосипедами и получением квартир в первую очередь.
Через две недели с «Пятой» сняли рогожное знамя. Катя с Пинаевым подхватили Костю под руки и увлекли на цеховое собрание. Среди молодежи и заслуженных забойщиков, после старательских буйных сходок и попоек, в светлом помещении, он почувствовал настоящих рабочих. Ударников хвалили в речах: директор, Стуков, ими восторгались товарищи по забоям. И опять властно и призывно звучали уже не мертвые лозунги:
«Проценты… Тонны… Промфинплан…»
На Костю направились сотни горящих глаз, когда Вандаловская заговорила о перевоспитании старательской массы. Он опустил голову, но узкие темные глаза беспокойно бегали по лицам шахтеров. Сладкой болью стучало сердце. Стыд за прошлое, радость настоящего густым румянцем залили обожженное ветрами и морозами лицо парня. К нему, улыбаясь, подошел Пинаев, крепко стиснул плечо.
– В комсомол надо, Мочалов. Иди на трибуну, твое слово.
– Просим! Покажись, Мочалов!
– Ну, вставай, – толкнула сзади Катя.
Костя поднялся, но опять опустился, будто не мог оторваться от скамьи.
Собрание закрылось пением Интернационала. Не один раз Костя слышал боевой гимн, но сегодня как-то по-особенному проникали в сознание, хватали за сердце слова.
Хлынувшая из помещения молодежь стиснула Костю и в давке вынесла на улицу. Ребята пели и здесь. Сопки отзывались на гул, сопки передразнивали эхом разбушевавшуюся молодежь.
Катя взяла Костю под руку.
– Ну, видишь, ты какой! Идем ко мне. Сегодня будет Пашка и еще кое-кто из ребят. Там тебе и книжки отберу. Надо просвещаться.
4
Нашествие весенних вод явилось неожиданным, как преждевременные роды. По рытвинам, по набитым голубеющим снегами разложинам стремительно сорвались мутные ворчливые потоки. Снега помертвели. Только утрамбованные накатом и конским пометом дороги горбатились острыми грязными спинами. Дороги чертили рудник синевато-желтыми полосами, сопротивляясь заполыхавшему солнцу, похожему на раскаленное железо. Хмельной разгул весны шел в гремящих водоливнях, в шалых свадьбах глухарей.
