Дочь викинга - Крён Юлия (бесплатные полные книги txt) 📗
Гнев и разочарование вернулись к северянке – а вместе с ними и голод. И что-то еще. Страх. Этот страх был вызван каким-то звуком, доносившимся с улицы. Шаги…
Руна подняла голову, отвлекаясь от горестных мыслей, и вышла из сарая, надеясь, что Гизела вернулась домой. Но это была не Гизела.
Костер согрел принцессу, и теперь у нее проснулся аппетит. Но ей не хотелось вставать. Гизеле просто необходимо было остаться на этом берегу, на этом лоскутке мира, принадлежавшем только ей, а не Руне. Может, это место принадлежало еще и Тиру… Но не Руне.
Норманн же тем временем с чем-то возился у соседнего камня. Только сейчас Гизела заметила, что в руках у него стакан – один из деревянных стаканов, которые Руна вырезала зимой. Когда же Тир украл его?
«Украл». Какое некрасивое слово. Конечно же, Тир лишь взял стакан на время.
– Выпей, это поможет тебе согреться, – предложил ей северянин, протягивая стакан.
Девушка села, вновь закашлявшись от дыма. Напиток обжег ей язык.
– Что это?
Тир указал на мешочек, висевший у него на груди.
– Я ношу его с собой, сам не знаю зачем. Внутри лежат зерна – если их съесть, увидишь прекрасные сны.
– Тебе опять что-то приснилось? – спросила Гизела. – Теперь ты знаешь, кто ты?
Его лицо расплывалось в дыму, становилось то больше, то меньше, то вытягивалось, то сплющивалось. Гизела больше не видела его шрамов, только белую гладкую кожу. И блеск глаз.
– Похоже, во сне я вижу не историю своей жизни, а предания, которые когда-то слышал.
Гизела выпила еще. Стакан опустел.
Ее язык словно бы сжался, ссохся.
Напиток был очень горьким, зато в желудке распространилось блаженное тепло. На мгновение по ее телу прошла судорога, затем все мышцы расслабились. Щека больше не болела.
– Какая история приснилась тебе на этот раз? – У Гизелы заплетался язык.
Тир сел рядом с ней и хотел обнять ее, но девушка еще сохраняла ясность сознания и воспротивилась этому. Она опустилась на песок, и вдруг ей почудилось, будто она тонет в песчинках, точно в море, погружается все глубже, как будто песок накрывал не твердую землю, а яму. Гизела зажмурилась, а когда опять открыла глаза, то не увидела лица Тира, ни узкого, ни сплющенного, ни со шрамами, ни без них, только серую пустошь, и эта серая пелена начала вращаться перед ее взором, все быстрее и быстрее.
– Да, мне приснилось одно предание, – пробормотал Тир. – Предание об Идун, хранившей древо с плодами вечной молодости. Локи выманил Идун из мира богов, чтобы отдать красавицу полюбившему ее великану. Какой жеглупой была малышка Идун, какой легковерной! Неужели она не знала, что нельзя доверять Локи?
И вновь Гизела почувствовала, что ей угрожает опасность, и на этот раз от страха у нее мурашки побежали по коже. Но она все падала и падала, погружаясь в песок, в эту яму, а потом, достигнув дна, почувствовала, каким легким стало ее тело, легким, точно пушинка, и эта пушинка взметнулась наверх, навстречу Тиру. Его лицо было совсем рядом. И оно вновь стало уродливым.
Гизела закричала – хотела закричать, но с ее губ не сорвалось ни звука. Она не могла пошевелить языком.
– Думаю, я расскажу тебе другую историю, – продолжил Тир, наклонившись к ней. – Это мое любимое предание, предание о конце света. Да, таково предназначение мира, он рожден из хаоса и в хаос же вернется, восстанет вновь и вновь погибнет. Наша судьба движется по кругу, и никто не волен уйти от нее. Тебе тоже не уйти от меня, глупенькая, легковерная малышка Идун…
Почему он так называл ее? Гизела парила, парила, а потом ее тело превратилось в камень и шлепнулось на землю, не в яму под песком, а прямо на Тира, и теперь его тело было уже не мягким и теплым, а твердым. Тир усадил ее себе на колени и стал касаться волос, ощупывать ее, словно у него было множество рук – или даже не рук, нет, то были не руки, а волосатые паучьи лапки, тысячи лапок…
– Да, я расскажу тебе о крушении мира, – прошептал он. – О Рагнареке, сумерках богов. Прошло три зимы, так и не сменившихся летом, и ожидали людей потопы и землетрясения. Небо потемнело, извергались вулканы, земля дрожала, а волки сожрали луну и солнце. Фенрир разорвал свои оковы. Змей Мидгарда, сжимавший прежде в зубах собственный хвост и так поддерживавший равновесие в мире, восстал из моря.
Гизела не только слышала его слова, но и чувствовала их: холод зимы; волчьи клыки, впивавшиеся в ее плоть; волны наводнений, смыкавшиеся у нее над головой; землетрясения; частое дыхание Фенрира, рвавшего оковы; объятия Змея, сжавшего ее тело, как сжимал он когда-то Мидгард.
Только потом принцесса поняла, что обхватывает ее тело. Вернее кто. Не Змей. Тир.
– Отпусти меня…
Может, он забыл, кто он, зато не разучился смеяться. Тир смеялся громко, пронзительно.
– Когда начался Рагнарек, Локи освободился из пещеры, где его удерживали после смерти Бальдра. Яд больше не капал ему на голову. Боги были уже не властны над ним. Локи восстал. Он радовался последней великой битве. И стал сильнее, чем прежде.
Руна подумала, что глаза обманывают ее, когда узнала стоявшего перед ней человека.
Должно быть, он прокрался сюда, никем не замеченный. Теперь же, когда их взгляды встретились, мужчина замер на месте, пригнувшись, точно хищник, изготовившийся к прыжку. Это был не кто иной, как Таурин.
Руна невольно отпрянула, слегка наклонив голову и согнув колени.
Мир, казалось, затаил дыхание. Не пели птицы, не шумело море, не шелестел ветер в ветвях деревьев. Не было времени задавать вопросы. Почему Таурин жив? Зачем он здесь? Как нашел их? Не было ужаса, не было удивления, не было угрызений совести оттого, что Таурину удалось застать ее врасплох. Была только одна мысль: «Он хочет убить меня».
У Таурина был меч, у Руны – нож. Франк был силен, но изможден, Руна же хоть и была слабее, но всю зиму тяжело трудилась на свежем воздухе, а ночами спала в тепле.
Его глаза остекленели, как у мертвеца, Руна же чувствовала себя живой как никогда. Ее сердце гулко билось в груди.
Да, он хотел ее убить. И он мог ее убить. Но только в том случае, если она допустит ошибку.
– Ты вспомнил, кто ты? – пробормотала Гизела. – Ты все вспомнил?
Теперь она вновь могла говорить, но приподняться ей не удавалось – тело Тира придавливало ее к земле. Во рту чувствовался привкус песка и пепла.
– Я не лгал вам. Я и правда забыл, кто я. Но ты вернула мне воспоминания. Ты и никто другой.
– Но… – Ее язык будто увеличился, веки стали тяжелыми.
А еще Гизела чувствовала отвращение к Тиру. И как она могла смотреть на него без страха и ненависти?
– Ты сказала мне, что хочешь быть доброй, – в его голосе не было насмешки, глаза сделались пустыми. – И вдруг я вспомнил, что ко мне никто не был добр. Ни мать – она умерла, рожая меня. Ни вторая жена моего отца – она бросила ребенка соперницы в реку, хотела утопить меня. Ни мой отец – он вытащил меня из воды, но бил каждый день. Ни воины великого короля Альфреда – я попал им в руки, когда поплыл с Роллоном в Англию. Эти воины хотели проверить, сможет ли выжить человек без носа, глаз и ушей. Прежде чем они все это отрезали, их король вмешался и защитил меня, но солдаты нанесли достаточно ран, чтобы у меня навсегда остались шрамы. Как по мне, король мог бы и не вмешиваться. Может, тому, кто не видит, не слышит, не чувствует запахов, лучше живется. Да, я отказался бы от ушей, глаз, носа. Я мог бы отказаться и от доброты. Никто никогда не был добр ко мне, и все же я еще жив. У меня столько шрамов, и все же я еще жив…
Гизела никогда не слышала, чтобы он так кричал, и сколько бы равнодушия и презрения ни было в его словах, в голосе Тира звучало отчаяние, а на глазах выступили слезы, и принцесса поняла, что пусть и не всякий злой человек может стать хорошим, но всякий злой человек когда-то был безутешен.
А потом Тир замолчал. Его пальцы сжались на ее плечах. Гизела не могла сопротивляться, тело не слушалось ее.
