Колумб - Sabatini Rafael (книги без регистрации .txt) 📗
Как тряпичная кукла лежал он на грязных, пахнущих рыбой досках. Но ему дали глотнуть огненной агуардиенте, укрыли одеялом. Рыбаки, естественно, сразу поняли, кто он такой. Об этом ясно говорила цепь, прикованная к его ноге, и шрамы на спине от ударов кнута надсмотрщика. Оставалось только выяснить, с чьих галер он сбежал, и вот тут-то хитроумный Пабло усмотрел возможность поживиться.
Он изобразил из себя христианского мученика. Он, мол, дворянин из Севильи, в жестоком морском сражении захваченный в плен мусульманскими пиратами и посаженный на цепь на алжирской галере. Не в силах более выдерживать ига неверных, он решил рискнуть жизнью ради свободы и однажды ночью, во время шторма, вырвал из палубы скобу, к которой крепилась его цепь, и прыгнул за борт.
Слушали его внимательно. Он уже сидел, прислонившись спиной к мачте, на его волосах и бороде появился белый налёт высохшей соли.
— Ага! — кивнул капитан кеча. — Но откуда тогда весло? Как оно оказалось у тебя?
Про весло Пабло забыл. Но нашёлся с ответом.
— Весло? А, вот вы о чём, — его губы разошлись в улыбке. — Мы шли по ветру, только под парусами. Все галерники спали. Я вытащил весло из уключины и бросил в воду перед тем, как прыгнуть самому. В темноте и шуме шторма никто ничего не заметил. А теперь милосердием Господа нашего и девы Марии моя отчаянная попытка спастись удалась, и я вновь среди христиан. — Пабло перекрестился, поднял очи горе, и его губы зашевелились в беззвучной молитве.
Рыбаки сочувственно покивали, вновь угостили его агуардиенте, а уж потом Пабло признался, что умирает от голода. Ему дали луковицу и краюху хлеба.
Они расклепали железное кольцо, на котором держалась цепь, ссудили его какой-то одеждой, извиняясь, что не могут предложить идальго ничего лучшего.
В тот же вечер кеч бросил якорь в Малаге, и капитан отвёл Пабло в августинский монастырь у подножия Гибралтара, где тот повторил свой рассказ. Добрые монахи с распростёртыми объятьями приняли пострадавшего от мавров. Предоставили кров, накормили, приодели в более достойный костюм. Заботясь о том, чтобы он как можно быстрее оказался в кругу друзей, они нашли купца, отправлявшегося через несколько дней в Севилью со своим товаром, и предложили Пабло присоединиться к нему. И тот не нашёл предлога отказаться, поскольку с самого начала заявлял, что родом из Севильи. Впрочем, у него не было резона отказываться. Куда он не хотел попасть, так это в Кордову, где его хорошо знали, а у тамошнего коррехидора могла оказаться хорошая память. И мошенник решил, что Севилья ничуть не хуже других городов Испании, а уж простаков там ничуть не меньше, чем где-то ещё.
Кордова, правда, влекла его, ибо там могла быть Беатрис, на деньги которой он привык жить. Тем более что сестричка была перед ним в большом долгу. Во всяком случае, её винил Пабло во всех выпавших на его долю бедах. Если б она выполнила то, что от неё требовали, он не попал бы на галеры и не пришлось бы ему пройти по острию ножа, балансируя между жизнью и смертью. Ибо спасение своё он рассматривал не иначе, как чудо. Должок предстояло отдать, и Пабло не сомневался, что получит от Беатрис всё, что пожелает, при условии, что найдёт её. Но отправиться на поиски в Кордову он не рискнул. И решил повременить, дожидаясь более удобного случая.
А пока он мог рассчитывать только на себя да на те мизерные суммы, что удалось выклянчить у состоятельных и набожных горожан, слушавших печальный рассказ о жестоком обращении мавров с христианским пленником. Каждый раз Пабло особо подчёркивал, что неверные ещё и обчистили его до последнего гроша.
С этими подачками он отправлялся в таверну Севильи, где не столько пили, как играли в карты и кости. Рука у Пабло была лёгкой, и в кости он чаще выигрывал, особенно у молодых и неопытных, а с другими он просто не играл. Так он и жил без особого достатка, но и не бедствуя, а принадлежность его к дворянству состояла разве что в мече да плюмаже на шляпе.
Как раз в таверне Посада де Паломарес, что неподалёку от Пуэра дель Аренал, впервые услышал Пабло о доне Кристобале Колоне. Сначала имя это случайно донеслось до его ушей, но вскоре оно уже было у всех на устах. Слава этого человека распространилась по Европе, и каждый день приносил всё новые удивительные подробности великой экспедиции, значительно расширившей границы известного мира. Колону приписывали чуть ли не те же заслуги, что и создателю. А уж сколько говорилось о чудовищах, населявших доселе неведомые воды и земли. Дельфины, наяды, люди с собачьими лицами и хвостами, пигмеи, ходящие на четырёх ногах, гиганты с одним глазом на лбу. Упоминали и о странных животных, которых привёз Колон, среди них — птиц, говорящих человеческими голосами. Шла молва, что золото в Новом Свете встречалось так же часто, как грязь в Испании, а драгоценные камни устилали русла рек. В каждом дворце, лачуге, монастыре, таверне, даже борделе главной темой разговоров стали в те дни дон Кристобаль Колон и его экспедиция. Его долгая борьба за признание послужила отличным исходным материалом для уличных певцов, и в сложенных ими куплетах доктора из Саламанки получили по заслугам. Действительно, над ними смеялась вся Испания.
А потом Севилью взбудоражило известие о скором приезде путешественника. Их величества повелели ему прибыть в Барселону, и он уже выехал из Палоса, начав триумфальное шествие по Испании. И пока Севилья лихорадочно готовилась к торжественной встрече первооткрывателя новых миров, Пабло де Арана сидел за бутылкой вина, снедаемый мрачными мыслями. С чего, недоумевал он, такая суета? Выскочка-иностранец, безродный лигуриец, обыкновенный моряк, которому нечего было терять, кроме своей жизни, рискнул переплыть океан и открыл там новые земли. Раз земли там были, их рано или поздно кто-нибудь да открыл бы. Ну почему надо поднимать столько шума.
Некоторые, возможно, соглашались с ним, но большинство отвергало подобные рассуждения, а кое-кто, рассердившись, угрожал, что заткнёт эти слова ему в глотку.
Неприятие значительности открытия Колона, однако, не умерило любопытства Пабло, и в то памятное вербное воскресенье вместе со всем городом он вышел на улицу, чтобы встретить дона Кристобаля.
Севилья сделала всё, чтобы достойно принять его. Мостовые устилали пальмовые листья, веточки мирты, жасмина, абрикосового, лимонного дерева, чуть ли не из каждого окна свешивались гобелены и полотна яркого бархата.
Отзвуки празднества проникли даже в уединение монастырей. На одну из улиц, по которой предстояло проехать Колону, выходила глухая стена, окружавшая сад монастыря Санта-Паулы. В саду воздвигли подмостки, чтобы сёстры могли взглянуть на кавалькаду.
Мать-настоятельница, женщина образованная, отлично понимала значение открытия Колона и хотела, чтобы сёстры оказали ему достойный приём, пусть и не выходя за пределы монастыря. Она же принесла известие о возвращении Колона своей племяннице Беатрис, в прошлом певичке, а теперь мирской сестре, набожностью удивляющей даже монахинь.
— Он совершил подвиг, достойный великого Сида, — щебетала мать-настоятельница. — Храбрый моряк, покоритель океана, на маленькой, утлой каравелле преодолел все преграды, открыл новый мир и положил его к ногам нашей доброй королевы Изабеллы. Он навеки прославил Испанию и нас, испанцев.
— Новый мир? — переспросила племянница, которая вышивала у окна.
— Не иначе. Он открыл острова, каждый из которых больше Испании, так мне, во всяком случае, говорили, а золота там столько, что наша страна станет самой богатой в мире. Часть этого богатства пойдёт на подготовку крестового похода. И мы отобьём у неверных гроб Господень. Дон Кристобаль, — добавила она, — едет из Палоса в Барселону.
— Дон Кристобаль? — У Беатрис перехватило дыхание, она посмотрела на высокую, статную мать-настоятельницу.
— Путь его лежит через Севилью. — Глаза той сверкали. — Его ждут здесь в воскресенье, и город готовится принять его с королевскими почестями. Санта-Паула должна внести свою лепту. Мы вывесим на стены наши лучшие гобелены. Я думаю…
