Колумб - Sabatini Rafael (книги без регистрации .txt) 📗

— Вы сказали, дон Кристобаль, — глухим голосом повторила Беатрис.

— Дон Кристобаль. Да. — Мать-настоятельница с удовольствием назвала все титулы первооткрывателя. — Благородный дон Кристобаль Колон, адмирал моря-океана и вице-король Индий.

— Господи, помоги мне. — Беатрис смертельно побледнела, откинулась на спинку стула, закрыла глаза.

— Что с тобой? Ты больна, дитя моё?

— Нет. Нет. — Беатрис взяла себя в руки, выдавала из себя улыбку. — Всё в порядке. Вы сказали… дон Кристобаль Колон… Вице-король, вы говорите…

— Именно, вице-король. Вице-король Индий, которые он открыл. Разве он заслужил меньшего? Кто из живущих более достоин этого высокого титула? Покорение Гранады — значительное событие. Но что есть провинция по сравнению с целым миром? Сама видишь, мы должны достойно встретить его. Пойдём со мной. Поможешь мне отобрать лучшие гобелены.

Беатрис покорно последовала за ней, но мать-настоятельница отметила удивительную рассеянность своей племянницы и пожурила её, ибо она не выказывала радости по поводу благополучного возвращения экспедиции.

Но Беатрис не приняла этих упрёков. Лишь в редкие моменты не вспоминала она Кристобаля и теперь благодарила Бога, что миссия его удалась. Успех Колона почти примирил Беатрис с тем, что она потеряла его навсегда, столь чистой и неэгоистичной была её любовь к этому человеку. А может, думала она, и к лучшему, что их пути разошлись. Какое место мог предложить ей он, поднявшийся столь высоко? Кто она ему, как не помеха на его блистательном пути? Такое бескорыстие привело Беатрис на тропу смирения. Нельзя сказать, что путь этот дался ей легко. Тропа оказалась столь же крутой, что и Голгофа, и крестом, под тяжестью которого сгибалась Беатрис, стала мысль о том, с каким презрением вспоминает, если и вспоминает, её Колон.

Боль её усилилась бы от встречи с Колоном, но она не смогла заставить себя отказаться от едва ли не единственной возможности увидеть его. И в последний день марта она стояла среди монахинь на подмостках, возвышающихся над глухим забором, огораживающим сад. В чёрной накидке, как и они, под чёрным капюшоном вместо монашеского чепца.

Вскоре после полудня колокольный звон возвестил о том, что дон Кристобаль в городе.

Алькальд Севильи встретил его у Пуэрта дель Аренал в сопровождении почётного эскорта конных альгасилов и произнёс короткую приветственную речь. Часть альгасилов двинулись первыми, чтобы проложить Колону путь по узким улочкам, запруженным горожанами.

Алькальд, дон Руис де Сааведра, хотел вместе с адмиралом возглавить процессию, но тот решил иначе, предлагая горожанам первым делом увидеть плоды его успеха. Он сам сформировал колонну, пустив за альгасилами цепочку лошадей и мулов, гружённый добычей, привезённой из Нового Света. Одни короба блестели золотом, в других лежали пряности и драгоценные камни. В клетке, подвешенной на шестах между двух ослов, сидела пара игуан длиной в шесть футов каждая. Гигантские ящерицы вызывали крики удивления и ужаса у горожан. В клетках поменьше сверкали разноцветным оперением тропические птицы. С десяток матросов вели животных под уздцы, раздуваясь от гордости.

Сразу за ними следовала горстка индейцев, стройные тела которых для приличия прикрывали одеяла. Первая пара несла шесты с масками из дерева и золота, подаренные Колону касиками. Толпа изумлённо ахала, во все глаза разглядывая туземцев, некоторые из которых разрисовали лица, а другие украсили волосы перьями птиц. Мужчины несли дротики и луки, у каждой из трёх женщин на руке сидел попугай.

Севильцы вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть все эти чудеса, то и дело раздавались возгласы: «Господи, помоги нам!», «Хесус Мария!» Но более всего потряс их большой попугай, сидевший на руке идущего последним индейца. Стоило индейцу почесать головку попугая, птица выкрикивала: «Вива эль рей дон Фердинанде и ла рейна донья Исабель!» [13]

Севильцы не могли поверить своим ушам, спрашивая себя, что же это за мир открыл Колон, если там могут говорить даже птицы. За индейцами двигались моряки Колона, а уж за ними он сам, первооткрыватель Индий, на белом арабском скакуне, в компании алькальда. Величественно, как принц крови, сидел он в седле, в алом, расшитом золотом камзоле и белоснежной рубашке, с обнажённой головой, и горожане видели, что седина уже тронула его рыжеватые волосы.

Восторженные крики толпы вызывали улыбку на его губах, серые глаза сияли.

Когда Колон проезжал мимо монастыря Санта-Паулы, он поднял глаза, привлечённый возгласами приветствующих его монашек. А Беатрис мгновением раньше в страхе укрылась за спиной своей соседки, так что его взгляд увидел лишь сияющие под белыми чепцами лица монахинь.

Когда же, помахав рукой, Колон миновал монастырь, Беатрис выступила вперёд, чтобы ещё раз увидеть его голову и спину.

Так уж вышло, что Пабло де Арана наблюдал за процессией с противоположной стороны улицы, как раз напротив монастыря Санта-Паулы. И едва прошли альгасилы, замыкающие процессию, горожане устремились следом к Алькасару, где в честь вице-короля Индий городские власти давали банкет.

Пабло, однако, не пошёл вместе с толпой. Человеческий поток обтекал его, а он застыл, как столб, намертво вкопанный в землю. На улице он уже остался один, но изумление всё ещё не отпускало его, не давая двинуться с места. Наконец, приняв решение, он скорым шагом пересёк мостовую и вдоль монастырской стены — монашки уже давно покинули помост — направился к зелёной деревянной двери. Дёрнул за цепь колокольчика с такой силой, будто хотел разорвать её, прислушался к далёкому звяканью.

Ставень на забранном решёткой оконце в двери приоткрылся, и на Пабло глянуло морщинистое лицо старого монастырского садовника. Глаза старика неприязненно оглядели гостя.

— Что тебе нужно? — сварливым голосом осведомился садовник.

— Прежде всего вежливости, — осадил его Пабло. — А потом передайте госпоже Беатрис Энрикес де Арана, что из Италии приехал её брат и хочет её видеть.

Взгляд старика стал подозрительным.

— Это ты её брат?

— Я самый. А зовут меня Пабло де Арана.

— Подожди здесь.

Ставень захлопнулся. Пабло с нетерпением ждал и уже вновь взялся за цепь колокольчика, когда заскрипели засовы и распахнулась дверь.

— Можешь заходить.

Он оказался в ухоженном саду, с аллеями, обсаженными миртом. Вдали, за шеренгой кипарисов, апельсиновыми и гранатовыми деревьями, белели стены монастыря.

Беатрис стояла у гранитного фонтана среди серебрянолистых алоэ. В чёрной накидке до пят, в простом сером платье безо всяких украшений. Капюшон она откинула, и в солнечном свете её густые каштановые волосы отливали бронзой. Бледная, с напряжённым лицом, испугом в глазах, наблюдала она за приближением Пабло.

— Слава Богу, ты на свободе, Пабло, — приветствовала она его.

— Свободой я обязан только себе, — отрезал он.

— Я рада… так рада… что они отпустили тебя.

— Отпустили? — Он рассмеялся. — Отпустили на галеры. Вот куда отпустили они меня. Они и ты.

Тем самым он ясно дал понять, что пришёл не как любящий брат. Упрёка она, правда, не приняла.

— Как ты нашёл меня?

— Благодаря случаю. Надеюсь, счастливому. Бог знает, я имею право на удачу. За всю жизнь она редко улыбалась мне.

Беатрис указала ему на гранитную скамью.

— Расскажи мне о побеге.

Пабло сел.

— Галера попала в шторм неподалёку от Малаги. Перед тем как она затонула, я успел прыгнуть в воду. Провёл в море ночь и день, и уже полумёртвого меня подобрали рыбаки. Они же высадили меня в Малаге. Я сказал, что бежал с турецкой галеры, благодаря чему получил приют в монастыре. Потом оказался в Севилье. Дьявол меня забери, если я знал зачем, пока сегодня утром не увидел тебя на монастырской стене. Да и сейчас не уверен, стоило ли мне приходить сюда. Не чувствую, что ты рада меня видеть.

Пока он говорил, Беатрис пристально разглядывала брата. Не остались незамеченными ни его вульгарный наряд вкупе с мечом и плюмажем на шляпе, ни голодный блеск глаз, ни желание предстать в её глазах мучеником. Когда-то из жалости она только и думала, как защитить его от тягот повседневной жизни. Считала себя обязанной оберегать его, потому что они вышли из одного чрева. Убежала с ним из Испании. Пожертвовала бы ради него своей жизнью. Но всё это ушло в далёкое прошлое. Теперь же она находила Пабло отвратительным, зная, что отвращение это возникло в то мгновение, когда в венецианском подземелье он умолял её продать своё тело, чтобы спасти его от заслуженного наказания. И слава Богу, что не до конца она сделала то, о чём он просил, загубив жизнь, отказавшись от счастья. И Беатрис и не подумала скрыть своё отношение к брату.