Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод) - Дюма Александр (список книг .txt) 📗
Правда, Дюшену не удалось ее закрыть. В отчаянии Диксмер просунул руку между дверью и стеной.
Кинжал, зажатый в руке, скользнув по груди охранника, разорвал одежду и ранил его. Силы обоих были на пределе. Диксмер, чувствуя, что рука сейчас сломается, надавил плечом на дверь. И отчаянным напряжением вырвал свою онемевшую руку.
Дверь с грохотом захлопнулась: Дюшен задвинул засовы, Жильбер повернул ключ в двери.
В коридоре раздались быстрые шаги, затем все стихло. Охранники, переглянувшись между собой, стали осматривать камеру. И тут они услышали шум, производимый ключником, который пытался вырвать решетку.
Жильбер бросился к королеве. Он увидел стоящую на коленях Женевьеву, которая умоляла королеву поменяться с ней одеждой. Дюшен схватил карабин и подбежал к окну: прямо перед ним на решетке висел человек и с яростью вырывал ее.
Дюшен прицелился.
Молодой человек заметил наклоняющееся к нему дуло оружия.
— О, да! Убей меня, убей!
Величественный в своем отчаянии, он подставил грудь, словно посылая вызов пуле.
— Шевалье! — воскликнула королева, — Шевалье, я умоляю вас: живите, живите!
Услышав голос Марии-Антуанетты, Мезон-Руж упал на колени.
Раздался выстрел, падение спасло шевалье: пуля пролетела над его головой.
Женевьева, решив, что ее друг убит, без сознания рухнула на пол.
Когда дым рассеялся, в «женском дворе» уже никого не было.
Через десять минут тридцать солдат в сопровождении двух комиссаров обшарили Консьержери, осмотрев даже самые отдаленные уголки. Они никого не нашли. Секретарь, спокойный и улыбающийся, как ни в чем ни бывало, прошел мимо кресла папаши Ришара.
Что касается ключника, то он выбежал с криком:
— Тревога! Тревога!
Часовой попытался преградить ему дорогу штыком, но тут на него набросились собаки.
Арестовали только Женевьеву, которая после допроса была заключена под стражу.
Глава XVII
Поиски
Мы не можем и дальше оставлять в забвении одного из самых главных персонажей этой истории, того, кто во время событий, о которых рассказано в предыдущей главе, страдал больше всех, и чьи страдания более всего заслуживают сочувствия наших читателей…
Яркое солнце освещало улицу Моннэ, и думушки болтали у дверей своих домов так радостно, будто вот уже в течение десяти месяцев ни единое кровавое облачко не зависало над городом; в этот час Морис возвращался в кабриолете, обещанном Женевьеве. Он передал поводья чистильщику сапог с паперти Сен-Есташ и с переполненным радостью сердцем поднялся по ступенькам лестницы.
Такова уж живительная сила любви. Она оживляет сердца, даже казавшиеся мертвыми, для любых проявлений жизни, она заполняет пустоты души, пробуждает в ней ликующую жизнь, полную надежды и счастья. Чувство это захватывает любящего до конца, ослепляет его. Ничего и никого он уже не видит, кроме любимого.
Морис не заметил болтающих кумушек, не слышал их слова; он видел только Женевьеву, готовящуюся к отъезду; слышал только Женевьеву, рассеянно напевающую свою привычную песенку. И эта песенка звучала настолько отчетливо, что он мог поклясться, что различает малейшие оттенки ее голоса.
На лестничной площадке Морис остановился перед открытой дверью, что очень удивило его — обычно она всегда была закрыта. Он огляделся, чтобы убедиться, нет ли Женевьевы в коридоре и не увидел ее там. Он прошел через прихожую, столовую, салон, зашел в спальню. Нигде никого. Он позвал.
Слуга, как мы знаем, ушел. Морис предположил: в его отсутствие Женевьеве, возможно, понадобилась веревка, чтобы перевязать чемоданы или что-нибудь из продуктов в дорогу и она спустилась за покупками. Он подумал, что это большая неосторожность с ее стороны и Мориса охватило беспокойство, но что предпринять — он не знал.
Он ходил и ходил по комнате, время от времени поглядывая сквозь окно на небо, потемневшее от туч. Вскоре Морису почудились на лестнице шаги. Прислушался; это были шаги не Женевьевы, выбежал на площадку, он наклонился через перила и узнал слугу, поднимающегося по лестнице с беззаботностью, характерной для домашних слуг.
— Сцевола! — крикнул он.
Слуга поднял голову.
— Это вы, гражданин?
— Да, это я, но где же гражданка?
— Гражданка? — удивленно спросил Сцевола, продолжая подниматься.
— Да, ты ее внизу не видел?
— Нет.
— Спустись. Спроси у консьержа, у соседей, не видел ли ее кто?
— Сейчас.
— Скорее же! Скорее! — крикнул Морис. — Разве ты не видишь, что я, как на углях?
Морис подождал пять-шесть минут на лестнице и, поскольку Сцевола не возвращался, вернулся в квартиру и снова стал смотреть в окно: он видел, как Сцевола зашел в две или три лавки и вышел назад, явно ничего не узнав. В нетерпении он позвал слугу.
Тот поднял голову и увидел в окне своего потерявшего терпение хозяина.
Морис знаком приказал ему подняться.
— Невозможно же, чтобы она ушла, — уговаривал себя Морис.
И снова позвал:
— Женевьева! Женевьева!
Мертвая тишина. В пустой комнате не было даже эхо.
Вошел Сцевола.
— Один только консьерж видел ее.
— Консьерж?
— Да, соседи ничего не слышали.
— Так ты говоришь, консьерж видел? Когда?
— Он видел, как она выходила.
— Значит, она ушла?
— Кажется.
— Одна? Невозможно, чтобы Женевьева ушла одна.
— Она была не одна, гражданин, она была с мужчиной.
— Как с мужчиной?
— По крайней мере, так мне сказал гражданин консьерж.
— Сходи за ним, мне нужно знать, что это был за мужчина.
Сцевола сделал два шага к двери, потом обернулся:
— Подождите-ка, — сказал он, поразмыслив.
— Что? Что ты хочешь сказать? Говори, ты просто убиваешь меня.
— Возможно с мужчиной, который бежал за мной.
— За тобой бежал мужчина? Зачем?
— Чтобы от вашего имени попросить у меня ключ.
— Какой ключ, несчастный? Говори же, говори!
— Ключ от квартиры.
— И ты дал незнакомому человеку ключ от квартиры? — воскликнул Морис, схватив его за шиворот.
— Но он не был незнакомцем, сударь. Это — один из ваших друзей.
— Один из моих друзей. Наверняка Лорэн. Да, она ушла с Лорэном.
И, несмотря на бледность, Морис улыбнулся и провел платком по вспотевшему лбу.
— Нет, нет, нет, сударь, это был не он, — сказал слуга. — Черт возьми! Или я не знаю мсье Лорэна…
— Но кто же это был?
— Вы хорошо его знаете, тот самый мужчина, который приходил к вам однажды…
— Когда?
— В тот день, когда вы были таким грустным, а потом стали таким веселым…
Сцевола замечал все.
Ошеломленный Морис смотрел на слугу — дрожь пробежала по его телу. Потом, после долгого молчания, воскликнул:
— Диксмер?
— Честное слово, сударь, кажется, он.
Морис закачался и, отступив, упал в кресло. Его глаза закрылись.
— Боже мой! — прошептал он.
Потом, открыв глаза, посмотрел на букет фиалок, забытый, а точнее, оставленный Женевьевой. Он бросился к нему, взял и поцеловал цветы; потом обратил внимание на то, где лежал букет.
— Сомнений больше нет, — произнес он. — Эти фиалки… это ее последнее «прощай»!
Морис огляделся: он обратил внимание на то, что чемодан собран наполовину, а белье валяется на полу и лежит в полуоткрытом шкафу. Несомненно, белье выпало из рук Женевьевы на пол при появлении Диксмера.
Ему вдруг все стало ясно. Ужасная сцена, разыгравшаяся в этих четырех стенах, которые раньше были свидетелями такого большого счастья, воочию предстала перед ним.
До этого момента Морис пребывал в подавленном состоянии. Теперь же его пробуждение было жутким, а ярость молодого человека — ужасающей. Он поднялся, закрыл окно, достал из секретера два заряженных пистолета, осмотрел запальные устройства и, убедившись, что они в хорошем состоянии, положил пистолеты в карманы. Потом кинул в кошель две горсти луидоров, которые, несмотря на свой патриотизм, сохранил на дне ящика, взял саблю.
